Клод, обожающий шарады и головоломки, рассыпался в благодарностях за открытие такого секрета, не упомянутого аукционным домом, и отправился в гостиную за бутылкой Limoncello.
На улице темнело. Горничная развела огонь в камине, и мы, болтая о всякой всякости, уютно устроились в креслах напротив.
На мгновение мне показалось, что в очертаниях пламени камина мелькнуло смеющееся лицо Нины Николаевны. Глупость, конечно, просто что-то вспомнилось из-за этого мешочка и пустого потайного ящика.
– Странно, почему дрова так ярко вспыхнули, – заметил Клод. – Скорее всего, Елизавета все пересушила. Где сейчас найти умную горничную? У тебя никого нет на примете? Чтобы сменить тему: ты знаешь, я разговаривал со специалистами. Говорят, что таких столов мастерская великого Рульманна сделала только два. У кого же второй?
«Хороший вопрос», – подумал я, немного поражаясь тактичности моего приятеля. Он так и не спросил меня, откуда я знаю историю скрытого хранилища письменного стола. Что-то его остановило. «Если человек захочет, он сам расскажет правду». Так когда-то учила старая французская школа негласного поведения адвокатов. Клод представлял третье поколение этой благородной профессии.
В марте 2023 года далеко не самая лучшая картина Василия Кандинского «Вид Мурнау с церковью II» была продана за пятьдесят миллионов долларов. Плюс десять процентов комиссионных Sotheby’s.
Что же касается уголовного дела по факту убийства госпожи Кандинской, то оно развивалось следующим образом.
Было установлено, что вдова знаменитого художника была задушена. Отпечатки пальцев и прочие следы отсутствовали. Приходящая горничная показала, что из дома совсем ничего не пропало. Ни безумно дорогие картины, ни наличные деньги, ни дорогостоящие безделушки. Следствие продолжалось полтора года. В рамках этого уголовного производства швейцарская полиция выдала поручение французской. По правде говоря, ни той полиции, ни другой заниматься этим делом не очень-то и хотелось. Швейцарцы относятся к иностранцам еще хуже, чем французы, а французская полиция считала, что убийство произошло не на их территории, и поэтому их зря тревожат. Мол, своих дел хватает. Пилар, естественно, меня сдала во время допроса, но я другого и не ожидал и к вызову на набережную Орфевр был готов. Ленивый инспектор задал пару вопросов, от которых дохли даже мухи: «Почему мадам взяла вас на работу разбирать архив? Разве горничная Пилар Фернандес не могла разбирать какие-то там бумажки? Что вы делали в тот день, когда убили вашу работодательницу?» Было абсолютно понятно, что никого из коллег комиссара Мегрэ это дело не интересует.
Через полтора года швейцарская полиция официально заявила, что дело классифицируется до востребования (то есть убирается на полку) или до получения новых сведений, способных повлиять на продолжение расследования.
Пресс-атташе полиции кантона сделал публичное заявление.
«Основная версия – кража чего-то неопределенного, возможно, бриллиантов. Причиной так считать является “гениальная” идея местного следователя. Дело в том, что в доме убитой нашли мало драгоценностей. Возможно, были и другие, так вот они-то и исчезли. Так как дверь не была взломана, то или у убийцы был ключ, или госпожа Кандинская убийцу знала. На столе нашли две подготовленные пустые чашки для кофе. В тот момент, когда хозяйка разогревала кофейник, на нее напали и задушили, вероятно, шнуром или прочной бечевкой. Криминалисты также утверждают, что тело из кухни шале было перенесено в спальню и положено на кровать убитой. Причины этого действия не установлены. Это все, что на данный момент известно кантональной полиции».
«Причины этого действия не установлены…» Еще бы не установлены! Это понятно. Полиция ничего не знала ни о характере убийцы, ни о психологической подоплеке преступления.
Барон фон Хагер, судимый офицер SS, смертельно больной старик, совершил страшное преступление. Расчетливо и хладнокровно. Парадоксально, но именно ему, отпрыску древнего рода, мужчине и человеку чести, не подобало оставлять на простом каменном полу вульгарной кухни супругу человека, которого боготворил дорогой Клаус. В конечном счете дети и внуки Ханса Петера своим богатством и спокойным будущим частично будут обязаны ей. Да, она заслужила смерть. Но она заслужила и последнее земное ложе. Собственную постель.
Это так понятно мне. А полиции? Это уже не имеет значения.
До сегодняшнего дня преступление считается официально не раскрытым.
Что же касается меня, то я думаю, что в течение этих сорока с лишним лет факт того, что преступление так и не было раскрыто, не так уж и плохо.
Как ни странно, ни убийце, ни жертве до определенного времени не хотелось бы даже на том свете раскрытия тайн их преступлений.
И вот почему. Если бы выяснились имена, мотивы, история взаимоотношений всех людей в этом каскаде событий, то:
Для Ханса Петера была бы сразу наложена страшная, несмываемая печать на всех тех, кого он любил и ради кого пошел на омерзительное убийство. Наследство, которое он планировал оставить детям и внукам, было бы обесценено его поступком. Ну кто бы купил хоть один шедевр в крови от офицера SS и убийцы? Даже честное имя его брата Клауса не спасло бы спрятанные шедевры от грязи. Кроме того, не очень понятно, кому все-таки принадлежит коллекция, состоящая из семидесяти одной работы… Фонду Кандинского? Клаусу Хагеру? Его старшему брату? Миру? Германии? Или все должно быть продано на благотворительном аукционе?
Для Нины Николаевны рухнула бы вся тонко выстроенная и непоколебимая до нынешнего дня система узурпированного владения любовью и памятью великого русского художника Василия Васильевича Кандинского. Для нее быть поруганной вдовой и где-то по большому счету мошенницей – все равно что аутодафе.
Однако за сорок с лишним лет страсти и обсуждение жуткого преступления в Гштаде 2 сентября 1980 года постепенно остыли.
Настало время, чтобы кто-то наконец открыл тайну письменного стола…
И я даже знаю кто.
Александр Добровинский.
1980–2023 гг.
Париж – Москва.
Подделка
Как обычно в таких местах, на стенах лавки была представлена полная мешанина жанров и стилей. Однако опыт показывает, что надо просмотреть ряд за рядом. По крайней мере, так делали все главные коллекционеры шестидесятых, приложившие руку к моему образованию. Даже бездарная мазня достойна того, чтобы пройтись по ней взглядом. Мы учимся всю жизнь, и поэтому копии, реплики, подделки стоят того, чтобы их скрупулезно рассмотреть. У этого копииста такая манера, а вот здесь талантливый человек тратит себя на заказное фуфло. Учишься же и на хорошем, и на плохом.
Похоже, что хозяин лавки, приземистый лысоватый человек не чуждой мне древней национальности, меня узнал. Во взгляде антиквара сквозил мало кому знакомый профессионализм. Только натренированный годами продавец старины следит глазами – нет, не за тобой, совсем нет. То, как ты дышишь, чихаешь от вековой пыли, и даже как ты одет, профессионалу неинтересно. Он следит за твоим взглядом. Если пока еще не покупатель чуть дольше держит глаза на иконах или, скажем, на фарфоре, можно сразу понять его пристрастия и коллекционерские предпочтения. Я, например, собираю XX век. Попробуй заговори со мной о романтизме передвижников. Мне сразу станет безумно скучно, и я убегу из недружественного помещения. Но стоит сказать одно слово про Родченко[100], Степанову[101], Попову[102], Лисицкого – и меня моментально заинтересует и хозяин, и его магазин. Так устроен мир коллекционеров. Так устроен мир торговцев прошлым.
В этот вечер лысый еврейский человек действовал безошибочно. Ошибся, как ни странно, не он, а я.
– Вас интересует XX век, скорее всего? Давно хотел с вами познакомиться. Вы же адвокат Александр Добровинский? Позвольте представиться – Виген. Владелец здешнего магазина. Я уже каким-то чудом достал ваш телефон и сегодня, представляете, прямо сегодня, собирался вам звонить.
Кавказец… А как похож по типажу…
– Прошу вас, не обращайте внимания на то, что здесь висит: все лучшее у меня в кабинете. Мне кажется, я смогу вас чем-нибудь удивить, если не порадовать.
Дальше в воздух взлетела короткая рука в темном рукаве пиджака, и затем она же приоткрыла уставшую от истязаний дверь, ведущую, по всей видимости, в личный кабинет Вигена Левоновича.
Именно так его назвала продавщица.
В комнате действительно было намного интереснее, чем в магазине. Во-первых, там было прибрано и не пыльно. Во-вторых, вещи были очень качественные и достойные внимания. Правда, к интересующей меня эпохе ни иконы, ни холодное оружие, ни мелкие и средние Левитаны с Айвазовскими отношения не имели. Из роскошного серебряного самовара, на мой взгляд, работы самого Овчинникова[103], налился чай. Политес требовал разговора и улыбок.
– Много раз я видел по телевидению и в интернете вашу дачу и квартиру. Честно скажу, впечатлен. Уже какое-то время хотел вас найти и переговорить по одному деликатному делу. Я внимательно смотрел, а потом и пересматривал интерьер вашей квартиры. Знаете, что меня заинтересовало? Я вам скажу…
«С такой постановкой речи и мысли он точно не кавказец», – подумал я и стал прислушиваться еще более внимательно.
– …У вас потрясающая коллекция работ Юрия Пименова[104]. Я насчитал восемь шедевров.
– Двенадцать.
– Прошу прощения. Ни в коем случае не хотел вас обидеть. Но вопрос слишком деликатный… и денежноемкий.
– Виген Левонович, я, конечно, из семьи гинекологов, но не акушер. Вы не могли бы уже родить что-нибудь конкретное?
– Понимаю, понимаю. Сейчас я покажу вам одну вещь и надеюсь, вы сможете мне помочь. Когда-то в одном интервью вы говорили, что это лучшая отечественная картина первой половины XX века. Она висит в Новой Третьяковке. А у меня авторская копия. Впрочем, вполне может быть, что в Третьяковке авторская копия, а вы сейчас увидите оригинал.