Мне постоянно дарят дорогой алкоголь, который я не пью, и поэтому набор этой отравы в доме абсолютно фееричен. Малопьющему часто интересно наблюдать битву любителей с собственной печенью.
За ужином я рассказал гостям об увиденном шедевре, послушал их ахи-охи по поводу дамы в автомобиле и в итоге услышал от всех точную формулу цены лучшей работы Пименова.
Все сидящие за столом пришли к единому мнению, что за картину «Новая Москва» можно просить столько денег, сколько захочется. Предельно конкретное ценообразование, ничего не скажешь…
Следующий день был безумно загружен всякими адвокатскими делами: суды, консультации, проверка работы коллег, совещания и подготовка разного вида заявлений. Пару раз звонили журналисты. То есть нормальный сумасшедший день нашего бюро. Думать о «Новой Москве» было некогда, и она постепенно исчезала из сознания, как должна исчезать за горизонтом самая большая яхта хоть Илона Маска, хоть Аркадия Абрамóвича. «С глаз долой – из сердца вон», – гласит русская народная пословица.
Утром я набрал дорогую моему сердцу Зельфиру Трегулову[109], тогда еще директора Третьяковской галереи, по делу, совершенно не связанному с Пименовым. В музее с невероятным успехом шла выставка шедевров великолепного художника-портретиста Валентина Серова[110]. При всей моей любви к людям, особенно к тем, кто посещает музеи и галереи, толкаться в огромной толпе отстоявших в дикой очереди на жутком морозе два или три часа и озверевших от этого любителей живописи я не очень хотел. Обычно в день, когда галерея закрыта (почти всегда это понедельник) для широкой публики, можно договориться с дирекцией и организовать частную экскурсию с искусствоведом. Стоит это не очень дорого, но удовольствие от музея, открытого практически исключительно для моих гостей и меня, просто феерично. Пустые залы, создающие иллюзию настоящего дворца, картины на стенах, принадлежащие на какое-то время только твоим глазам, шарм от легкого гула собственных шагов и тишина живой вечности. Что может быть лучше для созерцания и мироощущения.
Надо сказать, что эффект от того, что я могу открыть закрытый музей, да еще какой, просто сногсшибательный. Сколько договоров я подписал после таких прогулок… В общем, многому хорошему в моей жизни я обязан искусству. Например, квартирой.
Все-таки лишний раз на выставку Серова надо сходить. Не все мне нравится в его живописи, но есть шедевры, от которых нельзя оторвать взгляд. К примеру, портрет обнаженной танцовщицы Иды Рубинштейн. Я вообще большой фанат женских портретов. Всегда был зачарован шедевром из шедевров, а именно «Весной» Сандро Боттичелли. Удивительно, как художник создал в конце XV века образы молодых девушек, полностью совпадающих с образами современных барышень шестидесятых годов XX века. Просто невероятно. Тот же чуть изможденный аскетизм, легкая надломленность от груза сексуальной революции, то же ощущение необходимости молодежных преобразований шестидесятых, та же парадоксальная удовлетворенность от постоянной неудовлетворенности. Великолепно.
Портрет обнаженной Иды Рубинштейн Серова из этой же ауры предвидения. Своей наготой и легкой изможденностью женщина на полотне стирает грань времени. Она сегодняшняя, она даже чуть вульгарна из-за созерцания взглядов зрителей, она одновременно и зовет, и отталкивает. Такое впечатление, что она смотрит на зрителя с небрежной надменностью и плохо скрываемым презрением: «Смотришь, мечтаешь? А я никогда не буду твоей. Постой, полюбуйся и уходи…» Это и есть магнетизм шедевра. Схожу еще раз полюбоваться.
Мы договорились с Трегуловой на ближайший понедельник, и я занялся своими делами. Впереди был очень сложный процесс на Кипре с продолжением в Лондоне, а так как местные коллеги (и те, и другие) считают, что их работа должна ограничиваться исключительно приемом денег на банковские счета, приходится все делать за них. Чудовищно, как на Западе за каких-то двадцать-тридцать лет политики смогли убить профессию адвокатов. Больше нельзя давать советы, надо доносить на клиента, если он что-то скрывает от правосудия… ну и т. д. Вот и приходится маневрировать для наших людей. Ибо без нас они не справятся. Ни с правосудием, ни со своими собственными адвокатами. Слава Создателю, у нас все еще по-другому.
Возможно, вот еще почему: когда идет творческая работа адвоката, меня не остановить. Я не замечаю ни грохота отбойных молотков на улице, ни дрель у соседей, ни эсэмэсок, ни телефонных звонков, ни даже призывных покашливаний, обозначающих присутствие рядом любимой. Ну хорошо, для нее можно сделать исключение. Но ненадолго.
На работе в офисе это знают все и, к чести коллег, свято берегут атмосферу созидания вокруг любимого шефа.
Но в этот день (часа в три) кто-то настырный стучал в дверь кабинета. Сколько стучал, точно сказать не могу, но, по постепенному озверению ударов, надо предполагать, достаточно долго.
Пришлось нажать на кнопку, открывающую дверь в святая святых.
В мой кабинет на цыпочках вошла ассистентка Юля:
– Александр Андреевич, в приемной псих с бумагами и большой картиной. Он несет какую-то белиберду про то, что вы не договорились, но почти договорились, и он вам верит, как «своей папе». А еще он принес договор и все время нам с Полиной им зачем-то тычет. Мы держим осаду уже час, но что дальше делать, не знаем. Может, охрану позвать?
Полина и Юля – лучшие ассистентки в мире. Если уже они сдаются, надо действительно выйти в приемную и разобраться.
Так я и думал. Около стойки находился настырный тип из антикварного магазина вместе со своей лысиной и той самой картиной. «Новую Москву» держали в руках два здоровых бугая, надо полагать, сопровождающая охрана Вигена Левоновича. По-видимому, для подчеркивания серьезности момента передачи шедевра, молодые люди держали работу в чистейших белых перчатках. Сам лысик мял в руке пачку бумаг и что-то торжественно верещал обалдевшим от него секретарям. С появлением в приемной управляющего партнера адвокатского бюро незваный гость переключился на меня.
– Александр Андреевич, как у вас красиво, здравствуйте! Привез вам свое сокровище. Как договаривались…
– Мы совсем не договаривались, особенно без звонка. Ну просто никак не договаривались.
– Александр Андреевич, дорогой, простите, простите. Но ведь только вы можете мне помочь. Это же настоящее творение гения. Вот смотрите, экспертиза химическая сделана. Краски старые. Вы сами можете сделать еще одну экспертизу, если хотите, но, если Третьяковка даст положительный ответ, я получу деньги и сделаю себе операцию на сердце.
– Сам?
– Не смейтесь надо мной. Я должен в Израиль слетать. Там клапана меняют. Везде меняют на свиной, а там на говяжий. Они же там эти, как вы называете…
– Кошерные?
– Точно. Вот договор – мой юрист составил. Очень простенький. Прочтите – пять минут займет. Операция двести или триста тысяч долларов будет стоить, родственники хотят со мной полететь, то-се. Ужас. Пожалейте старика. Мне очень надо ее продать. Только вы…
– Так, хватит. Тишина в павильоне. Дайте прочесть, что вы тут написали, и я скоро вернусь.
Складно написанный договор говорил о том, что «Сторона один» (Виген Худоян) оставляет мне («Сторона два») работу, вероятно, Юрия Пименова (далее по тексту – «Автор») с целью определения, является ли данное произведение авторской копией или творением неизвестного автора. В случае если будет доказано, что данная работа является оригинальной живописной картиной Пименова, Сторона два имеет право приобрети ее за пять миллионов долларов в рублях по курсу. Если Сторона два по каким-то причинам не захочет ее приобрести, Сторона один берется выплатить Стороне два за работу по доказательству подлинности «Новой Москвы» те же пять миллионов долларов. Имеется в виду, после продажи картины в третьи руки. «Новая Москва» остается на месяц на ответственное хранение у Стороны два. Залог не требуется. В углу – фотография работы. Дата, подписи. Город Москва.
Позвонили ассистенты и тревожным шепотом сообщили, что клиенты шарахаются от горластого антиквара и его сопровождения. Или их надо срочно выгонять, или что-то делать. По принципу «легче дать, чем объяснять, почему не хочется дать» или подписать, взвесив «все за и против», я решил, что ничем не рискую, и поставил обычный росчерк на два экземпляра плюс на передаточный акт. Тоже в двух экземплярах. Виген попросил сделать с ним и картиной фото на память, пообещал пригласить меня на банкет, когда ему заменят клапан, и исчез из офиса вместе со своими биндюжниками.
Все, включая клиентов и соседского кота на подоконнике, с облегчением вздохнули.
К девяти вечера офис более-менее опустел, и я остался один на один с шедевром. Сзади «Дама в автомобиле» выглядела довольно старой и изрядно потрепанной. На подрамнике была прикреплена химическая экспертиза красочного слоя. Сама работа не была никогда реставрирована и, по всей видимости, провалялась где-то много-много лет. Что странно при феноменальной популярности музейного варианта Третьяковки. Подрамник был пожилой и уставший. Что, на самом деле, хорошо, учитывая возраст картины. Я взял лупу и стал внимательно рассматривать крепление полотна к подрамнику с обратной стороны. Часто, когда исполняют фальшивку, перебивают старый переделанный или «доделанный» холст на неродной подрамник. От этого в холсте картины остаются лишние дырки. И еще всегда надо изучать гвозди. Они в большинстве своем должны быть старые и ржавые, но практически не гнутые. Умельцы находят старые гвозди и используют их еще раз для того, чтобы такие гнусные и дотошные люди, как я, съели наживку. Мол, гвозди старые – не подкопаешься. Значит, и картина старая. Но маленькие гвозди, когда их вбивают куда-то снова, гнутся и извиваются, как будто не хотят входить в дерево второй раз в жизни. Опытный глаз заметит это почти сразу. К тому же под шляпкой и на ней остаются царапины от любых инструментов, которыми их вытаскивали из родных гнезд. Для такого исследователя, как я, это явный и громкий сигнал тревоги.