Так… Здесь все в порядке. Холст и подрамник родные, гвозди старые и точно не перебивались. Никто картину не трогал много лет.
Теперь необходимо посмотреть на живописный слой. Первое, что надо сделать для проверки на новодел, это как следует прочистить нос. Лучше всего высунуть голову в окно и пять минут подышать свежим воздухом. После этого надо подойти к красочному слою картины как можно ближе и начать ее обнюхивать. Новая краска долго пахнет. Тут все чисто. Пахнет какой-то гнильцой, что хорошо. Это запах старины, точнее, кладовок, подвалов, пыли, сараев. Теперь следующий этап. Надо помыть руки, тщательно высушить и начать прикладывать ладони к живописи. Лак, которым может быть покрыто полотно, должен насторожить. Если ладони к картине не клеятся – это признак того, что картину не покрывали слоем для сокрытия чего-то. Например, нового кракелюра. Кракелюр – это маленькие, но многочисленные трещины по всему полотну живописи. Мелкая «паутина» появляется на красочном слое с годами жизни и хранения работы. Настоящий кракелюр – верный признак старой работы. Но есть умельцы, которые прекрасно старят новые картины. Для этого, после того как какая-нибудь фуфлыжная тварь написала практически копию работы, скажем, Федора Рокотова[111] – портрет Алеши Бобринского в ином ракурсе, чем представленный шедевр в музее, ее (картину) надо состарить под вторую половину XVIII века. Нужно высушить холст и изобразить кракелюр. Для этого берут вновь созданный шедевр XXI века и кладут его в печку на определенное время. Краска высохнет. Запах с усушкой почти весь испарится, а живописный слой в печке потрескается. Теперь надо все это дело «залачить» и начать поиск жертвы. «Новая Москва» лаком не покрыта, и кракелюр вроде как старый. Осталось два момента завершения проверки и окончательного предварительного анализа. Для этого нужны ватные диски для снятия макияжа и иголка. Ватный диск следует слегка увлажнить и начинать легко водить им по красочному полотну картины в разных местах. Становится грязным – уже хорошо. Чистый диск настораживает. И теперь самое главное – найти на полотне кобальтовую краску. Кобальт обладает удивительным свойством: он сохнет на полотне (даже после сушки) годами, если не десятилетиями. Если осторожно ткнуть иголкой в кобальтовую каплю краски на холсте, то у картины, которой много лет, иголка никогда не окрасится синим цветом, а место проникновения иголки потрескается. Все сделал. Чисто. Похоже, что вещь старая.
Посмотрим на экспертизу.
Все по правилам. Это не чудо-экспертиза, которую делает, может, лучший экспертный дом в стране «Арт Консалтинг» замечательного Дениса Лукашина, но тоже вполне достойный уважения эксперт.
Методы: рентгенофлуоресцентный анализ, микроскопия в проходящем поляризованном свете, микрохимический качественный анализ, ИК-микроскопия. Что бы эта ахинея ни значила.
Посмотрим. «Холст загрунтован. Пигменты: белые – цинковые белила, барит; красные – красный органический синтетический пигмент; синие – синий кобальт; коричневые – коричневая умбра; черные – черный углеродный пигмент. Совокупность идентифицированных материалов используется в живописи с начала XX века». Дата. Подпись.
Могло быть намного качественнее и глубже. Лучше бы этой экспертизы не было.
Поверхностный предварительный анализ закончен. Теперь можно поставить картину к дальней стене в кабинете и, согласно детской, но всегда работающей привычке, отойти на какое-то расстояние и сомкнуть веки. Если представить себе, что в комнате ничего нет, надо постоять так две минутки, а потом открыть глаза и… мир предстает перед тобой будто заново. Таким способом можно увидеть картину практически в первый раз, а это даст совсем другие ощущения, чем утомленный и привыкший к именно этой работе взгляд.
Сказано – сделано.
Очень похожа на шедевр из Третьяковки. Полное ощущение, что писал не наш современник. Но есть какой-то внутренний холодок. И он идет не из-за последождевой прохлады сюжета картины. Он идет из и от всего холста. Как будто кто-то рисовал без души, но очень старался.
За размышлениями всякого рода я просидел перед возможным творением Пименова минут сорок. Короче говоря, школьный урок. Толку никакого от этого не было, за исключением удовольствия созерцания. В ближайший понедельник я посмотрю версию из Новой Третьяковки, а пока надо позвать большого лысого человека Игоря и попросить его повесить картину на стену. Водитель Игорь все умеет и все может. Недаром столько лет рядом.
В следующие две недели я попадал в Третьяковку дважды. Один раз с экскурсией по залам Серова, а в субботу на этой же неделе на концерт. Все-таки гениальная идея пришла когда-то в голову владельцам московской галереи «Триумф» – делать камерные концерты в одном из залов музея. На мое счастье, прямо в том зале, где висит «Новая Москва».
Насмотревшись на шедевр Пименова на Крымском Валу, я пришел к окончательному выводу, что не пришел ни к какому выводу. Чтобы понять, авторская ли это работа или нет, надо сравнивать мазки кистью автора Пименова и автора «Пименова». У каждого художника свой почерк. Но это должны проверять специалисты. В общем, картина висела, клиенты и гости любовались, сам я к ней уже привык, лысый не звонил, я ему тоже…
…Прошло почти два месяца. За это время я не очень много сделал по понятной и веской причине. Мне надо было повидаться с хозяином и задать ему несколько важных вопросов. Прежде всего, меня интересовало происхождение полотна. Оно не могло появиться неизвестно откуда. Просто так шедевры – пусть даже не оригинал, а авторская копия, хотя последний хозяин убеждал меня в обратном, – не валяются на улице, и их судьбу довольно просто отследить. При наличии желания, естественно. Надо сделать глубокую химико-технологическую экспертизу, так как бумажка от эксперта, прикрепленная к картине, «очень не очень». Это уже существенные затраты, их следует согласовывать. Нужна еще одна экспертиза на характер мазка кистью автора. Это тоже недешевое удовольствие. Когда и если все экспертизы будут положительными, можно пойти к дочке великого Юрия Пименова и предложить ей дать свое заключение, является ли данное полотно работой ее отца. У меня есть чудная картина середины тридцатых под названием «Метростроевцы», на задней стороне которой написано от руки дочкой художника: «Я лично не знаю этой работы, но она безусловно принадлежит кисти моего отца». Дата. Подпись. Число.
За этот период, приблизительно через две недели после того как «Новая Москва» повисла в моем кабинете, я заехал в магазин к лысику. Галерея была закрыта, и никаких позывных я на дверях не обнаружил. Еще через дней десять моя попытка переговорить все с тем же антикваром оказалась чуть удачливее, но не до конца. Дело в том, что на этот раз магазин был открыт, за прилавком стояла неулыбающаяся барышня, которая и сообщила мне, что Виген Левонович в отъезде. Я оставил свою визитную карточку и попросил передать Вигену, чтобы он меня набрал.
Ни ответа, ни привета. Но кое-что я все-таки сделал. Во-первых, я позвонил в ту самую контору, экспертизу которой я так раскритиковал. Меня интересовало, действительно ли столь серьезная организация, как Центр имени Грабаря, могла выдать такое невыдающееся заключение. К моему удивлению, через какое-то время мне ответили, что реально под таким номером была сделана экспертиза к картине «Новая Москва». Странная история.
Я наводил справки о самом Вигене Левоновиче. Тут еще больше все запуталось. Толком его никто не знал. Профессионалы слышали, что одна из старейших антикварных лавок Москвы была недавно кем-то приобретена. Но кто является новым хозяином, оставалось загадкой. Несколько человек заходили в ту самую лавку и ничего хорошего оттуда не вынесли. Ни предметов, ни впечатлений. Специалисты в Третьяковке, все, как сговорившись, рассказывали одно и то же: об авторской копии главной картины Пименова никто никогда не слышал, но исключать, что она есть или была, они не берутся. Изумительно. Очень помогли. Мог и не спрашивать.
В итоге я решил, что рано или поздно Виген восстанет из пепла, как птица феникс армянского происхождения, и каким-то образом материализуется в моем офисе. В конце концов, почему именно я должен волноваться за его картину?
Однако неприятности начались из источника, о котором я и не думал и, честно говоря, думать никогда не хотел:
– Александр Андреевич, там звонят из Московского уголовного розыска. Полковник Зверев. Сергей Анатольевич. Соединять?
Что делать? Соединять. Я же не в бегах. И скрывать мне абсолютно нечего. Хотя такой звонок приятным по определению быть не может.
– Добрый день, чем могу помочь?
– Здравствуйте, Александр Андреевич. Девятый отдел МУРа помните? Наверняка помните? Так вот я когда-то его одно время возглавлял…
Девятый отдел? Очень даже помню. Он был создан еще в 1993 году приказом Ельцина. Отдел специализировался в преступлениях, связанных с антиквариатом и произведениями искусства. В начале девяностых волна воровства захлестнула отечественные музеи. В основном все сводилось к банальной замене настоящих вещей подделками, но были и фееричные по наглости преступления. К примеру, из бывшей и ставшей, казалось, никому не нужной библиотеки Института марксизма-ленинизма украли две с половиной тысячи книг. А из Исторической библиотеки вообще увели бесценный фолиант первопечатника Ивана Федорова – знаменитый «Апостол». Работы у московских сыщиков тогда было хоть отбавляй. Отдел просуществовал двадцать лет, принес стране массу пользы и был по понятным причинам трансформирован. Действительно, преступления в сфере антиквариата стали сложнее и «изысканнее», что ли. Требовались разного плана оперативники, специалисты по заказным преступлениям, включая убийства, скупку краденого, вымогательство, подделки, контрабанду и так далее.
– …Так вот когда-то я его возглавлял. Много слышал о вас, Александр Андреевич. Пора познакомиться, тем более что есть тому веские причины. Зайдете к нам на Петровку, 38? Завтра, скажем, часов в одиннадцать? С пропускного позвоните, и мой помощник вас встретит.