Мы поболтали с Петром еще о всякой всячине и, пожелав друг другу хороших приключений на вечер, разъехались каждый в свою сторону.
Приключений на вечер не ожидалось никаких, если не считать указаний, выданных собственной горничной, и отбор вещей на поездку. Мне предстояло десятидневное и достаточно далекое путешествие.
Сначала Нью-Йорк. В бывшей столице мира арестовали сына айтишника за то, что он был сыном айтишника. Необходимо было пообщаться с местным фэбээровцем, который вел дело, найти вменяемых адвокатов, встретиться с молодым парнем и вообще понять, что происходит в их «демократии». Родители несчастного хорошо помнили, что в бытность суда над Япончиком (Вячеславом Кирилловичем Иваньковым) я убедил американских коллег поменять стратегию, и с двадцати лет, о которых просила прокуратура, суду пришлось снять двенадцать. После Нью-Йорка тоже неблизкий полет, но без походов по тюрьмам. Наследственное дело выходцев из Советского Союза в Тель-Авиве. Ушедшая в небытие очень состоятельная дама оставила все свое весьма внушительное наследство любимому, неглупому и красивому молодому человеку. Казалось бы, все хорошо, но любимым неожиданно оказался не новый муж и даже не усыновленный сын, а неведомый красивый мужчина в Москве… Против восстали взрослые детки, маленькие внуки, знакомые и собаки. Запутанная история. Прямо то, что люблю.
Механически собирая вещи, я в сотый раз пытался систематизировать вопросы, не дающие мне покоя ни днем, ни лежа.
«Почему исчез Виген?»
«И куда он исчез?»
«Какую аферу готовили мне с картиной Пименова? Просто продать подделку? Наивно и глупо. Тут что-то намного сложнее. Хотя… Неужели Виген Худоян был такого плохого мнения обо мне? Он же должен был понимать, что рано или поздно я докопаюсь до истины. Может быть, с возрастом я стал дебиловат с виду? Нет, вроде непохоже…»
«Что за история с отпечатками пальцев? Вернее, с их отсутствием».
«Кто еще бывал в этом магазине? Надо спросить у Сергея Анатольевича. При обыске должны же были найти хоть какие-нибудь документы. Если это известные коллекционеры, то я большинство из них знаю. Встретиться и переговорить с ними элементарно просто. Есть шанс понять и узнать что-то новое. А главное, полезное».
«Молодые люди, помогавшие Вигену нести картину. Кто они?»
«Можно ли получить адрес настоящего Вигена в Лос-Анджелесе? Надо попробовать с ним связаться».
«История с картиной Кузнецова тоже мутная. Стоп! А какие показания дал тот самый бывший владелец – состоятельный выходец из Узбекистана? Естественно, до того как умер, но после того как его обокрали».
«Что мне делать с “Новой Москвой”. Держать на виду стыдно, выбросить нельзя. Держать стыдно. Выбросить нельзя. Что-то в этих четырех словах зарыто такое, что может дать глобальный ответ на все вопросы. Но что?! Пока неясно. Подождем».
Который час? Вроде не очень поздно, надо набрать моего полковника из угрозыска. Нужно предупредить, что уезжаю и меня не будет довольно долго, а еще хочу задать ему некоторые вопросы. Надеюсь, ответит.
– Сергей Анатольевич, простите, что беспокою. Уезжаю дней на десять по делам. Хотел кое-что спросить. Да, спасибо. Вернусь – увидимся. Да нет, все можно по телефону. Вы же допрашивали вашего богатого узбека, у которого украли картину Кузнецова? Что он сказал? Кто бывал в доме? У него были подозрения? В кражах антиквариата и драгоценностей всегда существует наводчик.
– А он ничего не сказал. Рашидов погиб за несколько дней до того, как его дочь обратилась к нам. Она с мужем жила отдельно, но ключи от квартиры папы у нее были. Ее отца нашли на скамейке в Нескучном саду. Сердечный приступ, как сказали врачи. Так вот, когда дочка пришла к нему домой, дверь была закрыта, но не на замок. Ее просто захлопнули. В квартире пропали деньги, по ее словам, папа всегда хранил дома крупную сумму, сколько – она никогда не знала. Часы тоже не нашла в тумбочке, он их там всегда держал, а на нем в саду их точно не было. И хорошо помнит полку с древним Кораном над письменным столом. Когда труп нашли прохожие, на запястье было что-то совсем дешевое. Но она их у отца много раз видела. Так что «Патек» на двести процентов был дома. И со стены исчезла картина. Вот и все.
– Ясно. А в бумагах антикварной лавки при обыске вы ничего не обнаружили? Имена коллекционеров? Публичные фамилии?
– Нет, из известных фамилий только ваша. Простите, но сын зовет. Уроки надо помочь делать. Хорошей поездки. Если что, звоните. И я вас наберу в случае необходимости.
Так как самолет вылетал в четыре часа дня, а чемодан был собран, у его хозяина было полно времени заехать в альма-матер.
Нынешний ректор ВГИКа Владимир Малышев (а для меня просто Володя) учился в родном институте на год старше меня. Что совершенно не мешало нам быть в приятельских отношениях. Малышев был прекрасным ректором Института кинематографии, а еще он отличался тем, что всегда помогал всем вокруг. И советом, и делом. Короче, Вова не мог мне отказать.
– Да, конечно. Юрий Пименов преподавал у нас в институте на художественном факультете много лет подряд. Сейчас тебе скажу когда… А вот – с 1945 по 1972. Как раз уволился, когда ты поступил. Нет, его работ у нас нет, ты смеешься? Ты знаешь, сколько они сейчас стоят? Хорошо, что знаешь. Да, мы много храним в запасниках. А что тебя интересует? На факультете есть специальный человек. За всем следит. Вызвать? Да ты сам спроси, что хочешь. Он, правда, не так давно работает. Сам понимаешь, зарплаты у нас мизерные, вот и текучка кадров.
Минут через двадцать, подаривших нам массу воспоминаний о дивной вгиковской юности, в кабинет ректора зашел довольно неприятный персонаж, представившийся Альбертом Михайлович. Везет мне на гнусов в последнее время.
– Да у нас запасники ломятся! Уже не знаем, куда девать все эти старые студенческие работы. Иногда устраиваем выставки. Нет, что вы. Никогда ничего не продаем. Да и кому нужно это барахло? Ой, извините, курсовые и дипломные работы за все годы. Могу идти? Но если что нужно найти – дайте время. Я как раз уже несколько недель пытаюсь системный подход найти ко всему этому хранилищу. Даже опись стал делать. Могу идти?
Почему-то я был уверен, что он врет. Какой-то этот Альберт был весь неестественный, мерзкий, руки подрагивали, глаза колкие, испуганные и бегающие все время: с ректора (Малышев) на персонажа с экрана (Добровинский). Туда и обратно. Склизняк, короче.
Поблагодарив старого друга, я спустился вниз и уехал в Шереметьево. Как ни тяжелы были мои мысли после знакомства с Альбертом Михайловичем, а самолет должен с этой тяжестью все равно взлететь. Но пару звонков по дороге я обязательно сделаю…
…В восемь часов местного вечера меня прямо срубило в ресторане на глазах приятеля, и я отправился спать в гостиницу. Завтра предстоял сложный тюремный день, надо было быть свежим. К тому же до тюрьмы, расположенной в верхней части штата Нью-Йорк, пилить часа два.
Американская система правосудия совершенно ужасна. В отличие от нашей, где под арестом можно находиться во время следствия не больше восемнадцати месяцев, в США тебя могут держать в этом клоповнике годами. Никто никуда не спешит. Жизнь человека вторична. Главное для прокурора и представителя ФБР – выиграть дело. Чтобы с работы не уволили. Вот почему с подследственным идет отчаянная торговля на базе вульгарного шантажа и не менее вульгарного запугивания: «Мы докажем присяжным на суде, что ты все врешь, что ты русский негодяй, и ты получишь двадцать лет. Если ты сознаешься и все подпишешь, с твоим адвокатом согласуем пятерочку. Выбирай, придурок». Приблизительно то же самое поют и защитнику. Просто профессионалы к этому привыкли и, в зависимости от порядочности и маячащего заработка, или подталкивают несчастного к сделке, хорошо понимая, что он ничего не совершил, или предлагают все-таки идти на суд. Если финансы на борьбу практически исчерпаны, то смысла для местных адвокатов бороться за благополучие клиента нет. А вот если долларовый источник бурлит и фонтанирует, тогда идем на суд – и пусть восторжествует справедливость. Американская. Но есть в Нью-Йорке и честные адвокаты. Даже много. Человек пять. Я знаю двух. С ними и работаю.
Сами тюрьмы в Америке ужасные от слова «кошмар». Озлобленный контингент афроамериканцев, которых еще лет пятьдесят назад в СССР называли «угнетенным негритянским населением», ненавидящий все вокруг и в первую очередь белых, а также отдельно держащиеся этнические группы латиноамериканцев и итальянцев создают атмосферу, далекую от фестиваля дружбы народов. Все гнобят кого угодно, презирая друг друга, и это бесконечный круговорот ада, вони и насилия, куда иногда вмешивается администрация тюрьмы, но только для того, чтобы сделать всем еще хуже.
Однако есть и один положительный момент. Это легкость свиданий с заключенными. Ты приходишь в тюрьму, заполняешь анкету, показываешь удостоверение личности, сдаешь все вещи, кроме бумаг и бумажных денег, и идешь на досмотр. Пройдя несколько тяжелых пуленепробиваемых дверей, посетитель попадает в большую комнату со множеством столов и стульев. По периметру зала стоят автоматы с напитками, булочками, бутербродами, кофе и жареными курицами. Над всем обществом возвышается на трибуне «вертухай», с неудовольствием не понимая и с удовольствием не вслушиваясь в людской гул на всех языках мира сидящих за столами. Просто ООН в миниатюре.
Павлик, несмотря на юный возраст, держался очень достойно, даже можно сказать, по-зэковски прилично. Прекрасно владея английским языком, он избрал тактику «моя твою не понимай», что имело большое количество преимуществ: он не поддавался на провокации гнуснейшего бывшего угнетенного населения, а когда его пару раз вызывали на допросы, он требовал переводчика и поэтому имел в два раза больше времени для обдумывания ответа. Мы просидели часа три, выпили ведро бурды под названием «кофе», обсудили мой поход в ФБР и к адвокатам, в результате всего распрощавшись уже почти друзьями.