Она позвонила мне из Лондона и сказала в своей практически непристойной манере:
– Я купила вам подарок. Надеюсь, вам понравится. Только никуда его не прячьте. Он должен быть на виду. Почему? Когда вы увидите, поймете. Я вернусь через девяносто четыре часа. Вы поможете мне с таможней. Это не вопрос. И не просьба. Просто вы поможете мне с таможней. Объяснить?
О ваших связях я все знаю. Вы все можете. Кстати, я влюбилась. Вы его увидите через девяносто четыре часа. На фото, конечно. А, да, мне еще нужен час, чтобы пройти паспортный контроль и получить багаж. Как вы любите говорить? «До скорого»?
Зная уже более-менее хорошо прибывающего персонажа, я предполагал, что Она накупила чего-то такого, от чего следует ждать неприятностей на зеленом коридоре и многочасового утомления на красном. Женщина, бросившая красивого, умного, состоятельного, а главное, любящего ее мужа по причине «внутренней усталости от брака» и его «нечестности по отношению к бедным людям», способна на все. Думаю, закуплена небольшая партия часов в драгоценных камнях, ювелирные украшения и мне в подарок – галстук-бабочка из какой-нибудь экзотической страны.
Терпеть не могу ездить кого-то встречать в аэропорт. Выброшенные на ветер полдня, которые с успехом можно было распределить между удовольствием и работой. Однако это был именно тот случай, требующий исключения из правил.
…Уже в автомобиле, направив руку в перчатке куда-то туда, в сторону Москвы, Она опять пропела в одну четверть нормального звука:
– Я заказала ужин в «Большом» у Новикова. Вы не против? Будете один или пригласите супругу?
Есть у меня время, или мой вечер уже занят – дамской перчатке Hermes это было вторично. Безусловно, я позвонил. Любимая была или занята, или просто не захотела никуда идти. Внутренне, после всех пробок, я ее понимал, внешне – воспитанию приходилось держать улыбку джентльмена московского происхождения. И согласиться на ужин.
– Мне хотелось представить вас моей супруге, но она, к сожалению, сегодня не сможет составить нам компанию. А я так надеялся, что вы познакомите меня с …, помните, вы писали, что влюбились. Если это бестактный вопрос, вы меня простите? Со скидкой на право адвоката спрашивать о чем угодно без зазрения совести.
– Я все помню, милый Александр Андреевич, мало того что я помню, я еще держу слово.
Как бы в подтверждение сказанного на белоснежную скатерть стола легли два конверта весьма разной толщины и объема.
– Боюсь спросить, это все, что от Него осталось? Мы развеем прах влюбленного над Москвой-рекой?
Такое впечатление, что моя клиентка на выборах отдала свой голос, и он никогда не вернулся.
Избегая моих мыслей о голосе, Она молча открыла тонкий конверт и достала из него фотографию.
На меня смотрела улыбающаяся пара из каких-то знакомых помещений. Если особь женского пола сидела напротив меня, то красавец в костюме мне был не знаком.
– Эдуард. Эксперт Sotheby’s. Второй пакет, ваш подарок, приобретен по его совету. Куплено для человека, которого трудно удивить. Открывайте.
Так первый раз я увидел бумажник Наполеона[121]. Темно-вишневого цвета с тиснением понятной буквы N на очень умело выделанной коже, размером восемнадцать – двадцать сантиметров в длину и где-то двенадцать – четырнадцать вверх. Бумажник открывался с двух сторон и имел массу отделений. Застежками служили накладные язычки той же кожи, продевавшиеся в соответствующие петли. К подарку прилагался аукционный каталог с подробным описанием приобретенного предмета, вложенный отдельный лист с итогами продаж и бирка с номером лота. Бумажник был стопроцентно императорский и абсолютно аутентичный. Несмотря на то что я коллекционер всего XX века (остальные времена мне до тревожности скучны), искусство и история XVIII–XIX веков за семью печатями для меня не остались.
– Это точно его? Я не ошиблась?
– Чтобы узнать ответ, вам придется доесть ваш салат и просто меня послушать. Итак. Начнем издалека. Королевская Франция была утомлена что своим дворянством, что присущим ей стилем барокко. Даже финтифлюшечки разновидности барокко-рококо, по сути своей, ничего нового не дали. Франции, а, значит, в то время и миру, требовалась новая мода, «новая волна» (хотя этот термин вышел из кино почти двести лет спустя, но все же…). Короче говоря, что-то совсем новое, большей частью прикладное, намного более грубое, чем барокко, линеарное, способное соответствовать времени демократии, как соответствовал ей без остановки падающий нож гильотины. Бастилию в 1789 году взяли «бесподштанники» (санкюлоты) не потому, что там были важные или значимые узники, а от усталости бороться. Ее, Бастилию, уже никто не охранял. Знаменитую тюрьму взять было так же трудно, как наш общественный туалет на Тверском бульваре. Это был знак, что к старому возврата уже никогда не будет. Барокко умерло! Да здравствует неизвестно что! А дальше история понеслась галопом: там и потопленная в крови прекрасная Франция, и быстро исчезавшие короли и королевы, Директория, консулы с триумвиратом, обезглавленные великие революционеры и наконец… империя и император вместо короля. Если положить на весы все, что написал Флобер[122], то на другой чаше все равно будет перевешивать малюсенький, но возведенный истиной в гениальность диалог из его же романа между только что короновавшим самого себя Наполеоном и старым воякой – гвардейцем караула на той самой церемонии:
– Как ты находишь все происходящее, солдат?
– Это совершенно потрясающе, грандиозно, необыкновенно, сир! Жаль только тех нескольких сотен тысяч французов, которые отдали свои жизни революции, чтобы этого никогда больше не было.
По-моему, близко к тексту. И вот чудо из чудес. Редчайший случай, когда новая мода начинается не с архитектуры, а с просто банальной живописи талантливого конформиста и хорошего художника Давида[123]. Империи нужен был имперский стиль. Его надо было немедленно создать и быстро внедрить. Для этого не хватало ни времени, ни вариантов. Вот таким образом и получился стиль ампир, который достаточно точно скопировал все, что можно было, современным языком говоря, «отксерить» из Римской империи. Как вода протекает везде, где ей предоставляется возможность, так и новая мода завладела всем. От мебели до архитектуры, от аксессуаров до дамской моды. Исключением стал лишь мужской костюм. И правда, появляться в туниках и тогах что на полях многочисленных сражений, что на балах или в повседневной жизни было как-то не очень удобно. Стиль быстро распространился по всей Европе, и граненые ножки столов и стульев, схваченные мелкими объятиями бронзовой отделки, быстро зашагали по дворцам, особнякам и квартирам. Мелкие вариации типа появления жуков в орнаментах изделий ампира первого десятилетия XIX века тоже способствовали прославлению как империи, так и ее стиля. Так провальный поход Наполеона в Африку был заретуширован вариантом все того же ампира под названием «Возвращение из Египта». Пока понятно? Теперь к вашему подарку. Во-первых, огромное спасибо. Я безумно тронут. Во-вторых, бумажник точно соответствует стилю эпохи. По всему полю кожи на равном удалении разбросаны тисненые золотом буквы N как безусловная прерогатива императора. Бумажник объемен и мог служить как для купюр, так и для небольших деловых записок или донесений. Отделений много, и они как бы подчеркнуты одинаковой материей разной цветовой гаммы для удобства хранения бумаг. Кожа в хорошем состоянии, лишь позолота с некоторых букв тиснения немного слетела. Изгибы морщинистые и довольно старые. Зачем вы положили туда сто долларов? На счастье? Как это мило. Спасибо еще раз. Вывод. Вещи, бесспорно, той эпохи. Подделка стоила бы невероятных денег в производстве и не имела бы никакого смысла. Практически со стопроцентной вероятностью бумажник принадлежал великому корсиканцу. А что это шуршит?
– Не знаю. Где шуршит?
– Сам не понимаю, – я залез глубоко внутрь портмоне и понял, что там что-то еще есть. – Подождите, подождите… Тут что-то есть, но я не могу понять, где это находится.
То, что глаза vis-a-vis смотрели на меня с большим интересом – это было понятно, а вот то, что официанты во время моего рассказа слегка притормаживали около нашего столика, забавляло. Теперь же они просто внаглую стояли рядом. Любопытство не порок. Или порок?
В конце концов, мне удалось обнаружить потайной карман. Он был спрятан в одном из глубоких отделений и как бы «направлялся» в другую сторону. Пришлось выгнуть портмоне трубочкой и кончиками пальцев (благо Создатель подарил мне два раза по пять карандашей, а не десять сарделек) аккуратно достать шуршащий предмет.
Это был старый, свернутый в два раза уже клочок бумаги, который страшно было разворачивать. Да и незачем. Одного взгляда хватило, чтобы понять, что это. Положив его на тарелку, чтобы легче потом было с ним манипулировать, я пододвинул находку к удивленным глазам напротив.
– Перед вами так называемая «наполеоновка». Это поддельная сторублевая купюра, но, как ни странно, поддельная в хорошем смысле слова. Объясню, так как бумажку эту мало кто знает и еще меньше кто видел. Потрясающая история, скажу я вам. Начнем? Уже в десятом-одиннадцатом году, готовясь к войне с Россией, в условиях строжайшей секретности император пригласил троих людей для проведения задуманной операции: начальника отделения Министерства полиции (будущее Министерство внутренних дел) месье Шарля Демаре, лучшего гравера и надежного работника типографии. В чем была идея Бонапарта? Наполеон хотел выплачивать, а потом и выплачивал жалование своим офицерам на оккупированной территории России вот этим фуфлом. Ну и надо было у местного населения закупать для армии продовольствие и фураж. Придумано, конечно, хитро, но с самого начала после пересечения французами российской границы все пошло не так, как хотелось. Дело в том, что ни сам Бонапарт, ни работники, приглашенные для этого неблаговидного дела, не учитывали ни детали, ни русский характер при производстве. Ведь паскуднее русской бумаги на тот момент в Европе просто не было. Французская была слегка голубоватого оттенка и намного лучше качеством. Фальшивомонетчикам о бедности русского печатного станка было невдомек. В наличии у них имелось по одной-единственной ассигнации в сто, пятьдесят и двадцать пять рублей. Ошибка номер раз. Но этого мало. Подписи на оригинальных российских деньгах казначей делал от руки. Французам такой бред не мог прийти в голову даже в кошмарном сне после обильного марсельского стола. Это ляп номер два. Все трое этих месье были в русском языке, что называется, «ни ухом ни рылом». Букву «Д» они путали с буквой «Л», «Б» с «В», ну и так далее. В общем, получалась полная бредятина. И вот он, французский вариант «Горе от ума» – строчки на подделках были ровнее, водяные знаки лучше, а печать качественнее. Это четыре. Казалось бы, хватит. Все быстро пошло наперекосяк, как только французы первый раз разбили бивуаки. Да, армии выплачивалось «роскошное» жалование вышеобозначенным фуфлом. Только крестьяне денежных бумажек отродясь не видели и поэтому от них шарахались, а помещики и дворяне еще до прихода узурпатора из-под угрозы злобных галлов благополучно ушли в самом начале войны с насиженных мест. Грубо говоря, смылис