– Алекс, твой отчим играет на этом инструменте, – шепотом спросила она, прервав мой рассказ.
– Эмели роялем интересуется? – спросил Гончаров.
Когда я кивнул, он продолжил:
– Скажи ей, что на рояле играла моя дочь, а я так, только Чижика- пыжика сыграть могу.
– А можно мне поиграть? – неожиданно спросила Эмели. Ну, в чем не откажешь моей жене, так это в непосредственности, её привели знакомиться со свекрухой, а она хочет на рояле поиграть.
Когда Сергей Петрович поощряюще кивнул, Эмели, картинно размяв ладони, уселась за рояль и подняла крышку.
На минуту она задумалась, а затем раздалась знакомая мелодия. Эмели играла сюиту из пьесы «Пер Гюнт».
– Неужели так может быть? – подумал я. – В прошлой жизни Люда тоже была без ума от этой мелодии, только она слушала её в чьей-то современной аранжировке, а Эмели играет строго классический вариант.
Гончаров неожиданно встал, взял табурет и сев рядом с Эмели, положил руки на клавиши. Начало у него вышло немного неудачно, мелодия сбилась, но затем приобрела новое многоголосое звучание.
Хоть я сам не мог правильно взять ни одной ноты, слушал с большим удовольствием, тем более, на меня повеяло ностальгией. Сколько раз я слушал эту музыку рядом с Людой.
Но Гончаров удивил, в жизни бы не подумал, что профессиональный военный, не имеющий отношения к музыке, может так играть.
Концовку сюиты Эмели играла в одиночку, Сергей Петрович сошел с дистанции из-за отсутствия практики и сейчас усиленно массировал кисти, морщась от боли.
– Не ожидал от вас таких талантов, думал, действительно только Чижика одним пальцем можете, – честно признался я, когда Эмели закончила играть и встала из-за рояля. – Как-то не вяжется ваша профессия и музыка.
– Отчего же, – развеселился полковник. – Это у меня наследственное, отец был капельмейстером военного оркестра, мама преподавателем консерватории, в детстве приходилось соответствовать. Ну, а потом выбрал пехотное училище.
Музыка убрала ту неловкость, которую мы все испытывали при встрече и сейчас мы оживленно переговаривались за столом.
Мама, первым делом начала интересоваться биографическими данными моей жены. Узнав, что та единственная дочь мэра города Умео, она на миг потеряла дар речи. Поэтому пришлось её успокоить, заявив, что город это по шведским меркам. Для Советского Союза сто тысяч населения – это просто небольшой городок. А для Карелии всего две Кондопоги.
В общем, первое знакомство удалось, мои родственники пришли в себя и начали интересоваться, планируется ли у нас свадьба.
В ответ я сообщил, что свадьбы не будет. Возможно, через несколько дней, когда нам доставят, обещанный мэром, гарнитур, мы все же устроим небольшую вечеринку для ограниченного круга приглашенных.
Ближе к десяти часам вечера, я намекнул, что нам пора уходить.
– Да, конечно, тебе же еще Эмели в гостиницу надо проводить, – высказалась мама, не замечая лукавой усмешки Гончарова.
– Мама, какая гостиница? – укоризненно заметил я. – Мы идем к нам домой. Надеюсь, ты не забыла, что мы практически женаты, а завтра получим свидетельство о браке.
– Ой, – оживилась мама. – Я все хотела спросить, как тебе удалось избавиться от месяца на размышления.
Пришлось отмахнуться от её вопроса.
– Ладно, мам, сейчас уже поздно, в другой раз расскажу подробней, – сообщил я и повлек Эмели к двери.
Нам с ней сегодня предстояло еще долго не смыкать глаз.
Интермедия 8
Фельдшер скорой помощи Петрова Людмила Николаевна, приехав с очередного вызова, зашла в бытовую комнату и с вздохом облегчения уселась за стол. Санитарка Нина уже поставила чайник на плитку и предложила:
– Людочка, у меня сальцо домашнее есть, мягонькое с чесночком. Отрезать тебе кусочек.
– Отрежьте, теть Нин, – согласилась та.
Санитарка достала из холодильника небольшой газетный сверток, развернула газету на столе, а на ней небольшую холщовую тряпку, в которой и лежало хваленое сало.
Люда, слегка сдвинула тряпку, читая, что написано на замасленной газетной странице.
Неожиданно, что-то привлекло её внимание, она резко вытащила газету и, взяв в руки, начала читать внимательней.
Затем надела очки и стала разглядывать газетную фотографию. Разглядев, положила газету на стол и беззвучно заплакала.
– Ты чего, голубушка, моя, что стряслось? – встревожилась санитарка. – Чего ты там прочитала, может, умер, кто не приведи господь?
– Саша Красовский женился, – всхлипнув, ответила та.
– Это что ль ухарь твой Петрозаводский, которого ты из армии ждала и не дождалась, – неприязненно спросила Нина.
– Ага, – мотнула головой Люда и заплакала еще сильней.
– Люда, перестань, не расстраивайся ты так. А то молоко пропадет. И вообще кто тебя гнал на работу через два месяца после родов, взяла бы еще три месяца за свой счет, а то и до года. А этого вертопраха выкинь из головы.
– Ладно, теть Нин, я уже успокоилась, – сказала Люда, вытирая слезы. – Я сама во всем виновата. Могла бы его маме написать, спросить, почему Саша не пишет, но слишком гордая была, а Степан тут рядом.
– На какой же прынцессе этот твой хахаль женился, раз его в газете «Правда» прописали? – поинтересовалась санитарка.
– На иностранке, – вздохнула Люда. – Из Швеции.
– Так, он, что теперь туда со своей зазнобой умотает?
– Наверно, – еще раз вздохнула девушка. – Теть Нин, не спрашивай больше ни о чём, лучше помолчи, тяжело мне сейчас.
Для Тани Эловаары начавшийся день не сулил никаких неприятностей. Вчера она с подругами до ночи отрывалась на танцах. Затем с Сашкой Померанцевым бывшим одноклассником до трех часов ночи провела на берегу озера. Болтали, целовались. Сашка горячими мозолистыми ладонями лез под тонкую блузку и мял небольшие упругие Танькины грудки. Та ничего против не имела и, с удовольствием отвечала на поцелуи кавалера, с тревогой ожидая, что тот что-нибудь скажет по поводу размера груди. Но парень молчал и периодически пытался пробраться в сокровенное место, которое Таня берегла пуще глаза. Ну, не предназначалось оно для местных ребят. В конечном итоге, Сашке ничего не откололось, и они пошли в сторону дома. Правда, парень по дороге как-то скрючился, и начал прихрамывать, но Таню в этот момент больше беспокоили промокшие от возбуждения трусики, чем здоровье Померанцева.
Она же не знала, что тот по приходу домой, примет сразу две таблетки анальгина и заляжет в постель, держась за ноющую мошонку и проклиная девиц, берегущих целку и боящихся подержаться за член, обещая себе в следующий раз провожать с танцев одну из нескольких безотказных давалок.
Утром Татьяна встала, когда родители ушли на работу, так же, как и оба брата.
– Две недели отпуска осталось, – подумала она, глядя в окно. А там за стеклом ярко голубело небо, светило солнце и плыли в небесной вышине легкие перистые облака. – Скоро возвращаться в Петрозаводск. Если бы не работа, можно было еще месяц дома пожить. Интересно, чем Саша Красовский занимается, он же один сейчас, мать замуж вышла, брат в стройотряде. Надо бы ему письмо написать, признаться, что скучаю по нему, и жду встречи.
При этой мысли Эловаара слегка порозовела, вспомнив ночные объятья Померанцева.
– Но я же не дала ему, – оправдалась она перед собой. – А поцелуи не считаются.
Как обычно, с утра завтрак ей пришлось готовить самой. То, что приготовила мама, было уже съедено мужской половиной семьи.
Доедая яичницу, Таня планировала сегодняшний день. Неожиданно у двери раздался знакомый звук. С таким в щель для почтового ящика падала почта. Но так, как ящика сейчас не было, вся почта падала на пол. Поэтому её надо было срочно оттуда забрать, иначе, кот Кеша с удовольствием сделал бы на ней все свои дела.
Большую часть газет и журналы Таня положила на этажерку, оставив себе только «Ленинскую правду» и продолжила пить чай.
Машинально перелистывая газету на второй странице, она увидела знакомое лицо.
Отодвинув в сторону чашку, она, смахивая наворачивающиеся слезы, внимательно прочитала небольшую заметку.
Затем, бросив газету на пол, улеглась ничком на диван и принялась рыдать в подушку.
Вечером, придя с работы, мама застала свою дочь в трауре, растрепанной и с красными заплаканными глазами.
– Таня, что случилось, тебя кто-то обидел? Рассказывай быстрей. Я их быстро отп… на х… и уе… в г…
Танина мама была плотного телосложения, работала сучкорубом в леспромхозе, и хоть говорила с дочерью на карельском языке, матерные загибы выдавала на чистом русском.
– Мама, Саша женилсяяя! – снова заплакала дочка, как бы с приходом матери найдя в себе для этого силы.
– Какой Сашка, ты вообще о ком говоришь?
– Ай, мама, это диктор с телевиденья, я с ним в Петрозаводске гуляла. Вам не говорила, потому что сглазить боялась. А он взял и женился!
– А ты откуда узнала, он, что, тебе написал? – спросила сбитая с толку женщина.
– Не было письма. В газете сегодняшней написано. Он на шведке женился. Вот гадина! Чужого парня забрать. Попалась бы она мне, все бы волосы ей выдрала.
Мать взяла газету с дыркой на месте фотографии.
– Таня, мы этот случай сегодня уже на работе обсуждали. Сошлись на том, что парень видный, не удивительно, что эта шведка на него запала. А ты значит, на него виды имела?
– Имела, – сквозь слезы, печально сообщила дочь.
– Ой-хой-хой, – вздохнула мама. – Успокойся дочка, не плачь, эта птица не твоего полета. У нас жизнь другая совсем. Лучше бы ты на Померанцева внимание обратила. Парень работящий, к тебе неравнодушен. Правда, ему еще в армию идти. Так и ты у меня не перестарок. А об этом забудь, не стоит он твоих слез.
– Не забуду, – упрямо сказала Таня. – Я его люблю.
– Брось врать мне и себе, – неожиданно жестко сказала мама. – Не любишь ты его. Это гордость в тебе говорит, что предпочли другую. Если бы по-настоящему любила человека, по танцам не бегала и по ночам с парнями на озере не обжималась. Смотри Танька, если забеременеешь без мужа, домой лучше не появляйся, зашибу.