Степанова с того времени я видел всего раз, когда пытался поговорить с ним о жене, но он сразу категорически заявил, что такой номер не пройдет, я еду работать один или вообще не еду.
В ресторане в тайне ничего утаить ничего не получилось. Уже через неделю после моего согласия, директор вызвал меня к себе на разговор.
— Ну, Красовский, может, вы объясните, зачем органам в срочном порядке потребовалась ваша характеристика? — спросил он, ехидно улыбаясь.
Уже все знает, понял я. Если бы не знал, сейчас ссался бы кипятком, куда это влез его работник, что им интересуется КГБ.
— Понимаете, Дмитрий Янович… — начал я говорить, но был сразу прерван.
— Все понимаю, — сообщил Галицкий, все также улыбаясь. — Не понимаю одного, откуда у тебя такая мохнатая лапа в верхах? И чего ты, собственно, делаешь в нашем ресторане с такими связями? Недаром говорят, в тихом омуте черти водятся. Никогда бы не подумал, что ты такой прохиндей.
Ну и что говорить? Рассказать ему о случайной встрече на рыбалке, не поверит однозначно. Ладно, попробую по-другому.
С обидой в голосе произнес:
— Дмитрий Янович, зачем же сразу прохиндеев поминать? Все гораздо проще, мой отец хороший знакомый Степанова, вот и вся мохнатая лапа.
— Па-анятно, — пробормотал Галицкий. — А, кто у нас отец, если не секрет?
— Не секрет, — буркнул я. — Пенсионер.
— Это как? — не понял директор.
— Очень просто, — пояснил я. — Он милиционер, вышел на пенсию в сорок пять лет, сейчас работает во вневедомственной охране.
То, что мой папахен второй раз женат и воспитывает двух дочек восьми и шести лет, моих с Пашкой сводных сестер, я рассказывать не стал. Чего грузить человека излишними подробностями, тем более ему совершенно не нужными?
Люде я сразу тоже ничего не рассказал, но наш КаГеБэ не может работать незаметно и прет буром, поэтому, когда оттуда пришел запрос в Минздрав, в котором требовали представить характеристику жены, мамы, а в университете брата, сразу все выяснилось.
Пришлось с повинной головой отчитываться перед родственниками, что это моих рук дело.
Как ни странно, Люда особо не переживала и была в восторге, от моей будущей работы. Ее не пугало даже расставание на длительный срок.
— А что тут такого, — говорила она. — Ты же не на век уедешь, к тому же иногда сможешь приезжать, ведь у тебя выходные дни должны быть.
По-моему, она уже втайне прикидывала, какими импортными шмотками я буду снабжать ее и все ее семейство. И если бы только она!
Мы собирались с Людой ужинать, когда в дверь постучали. Я открыл не спрашивая, ожидая, что как обычно кто-то из соседей попросит соль, или специи, или, что-нибудь еще.
Увидеть же своего папашу ну, никак не ожидал.
В последний раз, когда я его видел в прошлой жизни, это был уже дряхлый старикан, брошенный своей второй женой. Его дочери, давно семейные дамы, занимались своими делами и особо не интересовались, как живет их отец.
Умер он у меня в больнице. Перед смертью он в бреду разговаривал с мамой, признавался ей в любви, даже читал свои стихи. Вторую жену и дочерей он не вспомнил ни разу. Кстати, мама тоже умерла у меня на руках. В бреду она тоже вспоминала, звала бывшего мужа, хотя развелась с ним почти сорок лет назад.
В этой же жизни, мне с отцом пока не доводилось встретиться. На свадьбу я его приглашал. Вернее, это вызвалась сделать маман. Как уж она это проделала, я не знаю. Но в результате батя на свадьбу не приехал, отделался телеграммой и переводом на сто рублей.
А сейчас в дверях стоял розовощекий здоровяк в милицейской форме. Выглядел он гораздо моложе своих сорока шести лет. Ростом на полголовы ниже меня и намного шире в плечах.
— Папа!? Какими судьбами? — удивленно воскликнул я, пропуская его в комнату.
— Да вот, сынок, решил вас навестить, — смущенно сказал он. — На свадьбе вашей не довелось побывать, так решил исправить это дело.
Он повернулся, поднял с пола и внес в комнату большую картонную коробку.
— Вот наш подарок вам от нас с Тамарой, — сообщил он, ставя ее на табурет. — Обеденный сервиз на двенадцать персон, польский.
Ну что же, не выгонишь же родного человека, тем более, он ничего плохого нам с Пашкой не делал, пока мы учились в школе, помогал, чем мог, да и сейчас брату подкидывает деньжата на одежду и прочее. Так что, пришлось его срочно знакомить с женой. Батя у меня был ходок еще тот, так что от его откровенного взгляда Люде явно стало не по себе.
Я же из-за ее спины, пальцем погрозил отцу, чтобы тот не тратил зря свое обаяние, есть у него молодая жена, ненамного старше моей, ее пусть и обаябывает.
Из бумажного пакета отец извлек бутылку коньяка, конфеты и апельсины.
В ходе дальнейшего разговора выяснилось, что ему тоже пришлось побеседовать с комитетчиком, от которого он и узнал о моей возможной работе за рубежом. Томка об этом пронюхала в тот же вечер, и начала капать ему на мозги со страшной силой, чтобы он пригласил меня в гости вместе с женой.
Вот папахен собрался с духом и прикатил ко мне.
Естественно, выложил он это нам не сразу, но после того, как мы с ним кроме коньяка прикончили бутылку водки, язык у него развязался.
Просидели мы с ним допоздна, вспоминали всякие смешные истории из прошлого, но о маме не было сказано ни слова. Мы оба старательно избегали этой темы. Люда выпила пару рюмок с нами за компанию, а затем молча слушала нашу беседу.
Пришлось пообещать, что до отъезда мы побываем у отца в гостях. Хотя конкретно дату я сказать не смог.
Батя удовлетворился и этим. Когда я предложил ему вызвать с вахты такси, он отказался, сообщив, что есть, кому возить подполковника милиции, он сам зайдет на вахту, позвонит и вызовет дежурную машину вневедомственной охраны.
— Никогда бы не подумала, что у тебя такой отец, — сообщила жена, когда за ним закрылась дверь. — Вы удивительно разные, несмотря на то, что внешне очень похожи – ответила она на мой невысказанный вопрос. — Когда ты с ним болтал, мне казалось, что ты намного его старше и умней. Даже не верится, что он подполковник милиции. А уж как твой батя поглядывал на меня, словами не передать.
Еще бы, подумал я. Папахен известный блядун, мне до него, как до Луны, а так моя личность старше отца почти в два раза. Как ни маскируйся под салагу, но разговариваешь совсем по-другому. Это Люда привыкла к моим закидонам, поэтому обратила внимание только сейчас, когда мы с отцом беседовали.
— Правильно тебе казалось, — гордо ответил я жене. — Конечно, я умней отца, потому что женился на такой красивой и внимательной девушке, как ты.
Люда довольно улыбнулась и тихо спросила:
— Ну, что же ты остановился, больше эпитетов для меня не нашлось?
Пришлось постараться и сообщить жене, какая она у меня добрая, ласковая, милая, ненаглядная, желанная и т. д. и т. п. И хотя мой язык слегка заплетался от выпитого, слова, слетавшие с него, были встречены весьма благожелательно.
В ожидании разрешения на выезд прошел март и апрель. Я уже думал, что все закончится пшиком, но после майских праздников меня спешно выдернули с работы в комитет, где до боли знакомый за последние месяцы капитан сообщил, что проверка по мне закончена и получено согласие Москвы на работу в посольстве и выезд в Финляндию. Так что пришла пора ставить выездную визу в заграничный паспорт и покупать билет на поезд Ленинград – Хельсинки.
Сразу до меня не дошло, что я могу увольняться и собирать вещички. Я тупо смотрел на капитана, пока тот в очередной раз рассказывал инструкцию, как должен вести себя советский человек за рубежом.
На работе пришлось устроить отвальную. Надо же сохранить о себе хорошую память. Контракт на работу в посольстве был у меня на два года, так что не исключено, что они пройдут и мне придется возвращаться обратно. Мало ли, не понравится моя готовка персоналу, или Степанова уберут, а новая метла меня выметет вместе со всей остальной обслугой.
Провожали меня хорошо. Поварихи и официантки обмусолили поцелуями все щеки, мужики вели себя сдержанней, желали без проблем устроится на новом месте и приехать обратно в Союз уже на своем автомобиле типа Роллс-ройс или, на худой конец, Крайслере.
Через три дня родственники провожали меня на вокзале.
Пашка в который раз напоминал, чтобы я сразу прислал ему американский фонендоскоп, потому что не подобает будущему врачу брать в руки изделие советской промышленности. Мама и Люда ничего не просили, только вытирали слезинки, как будто я уезжал не по соседству в Финляндию, а улетал в Гондурас или Чили за половину земного шара.
А всего через двадцать лет поездка в соседнюю страну станет совершенно обычным делом, в который раз подумал я. Никому и в голову не придет провожаться, когда едешь прикупить финского сыра, или колбасы.
В Питере я не задержался. Переехав на метро с Московского вокзала на Финляндский, мельком глянул на Ленина на броневике и помчался на перрон, где уже производилась посадка на поезд Ленинград – Хельсинки.
После шумного Ленинграда бывший российский Гельсингфорс показался большой деревней. Только мерно звякавшие трамваи напоминали, что я иду по финской столице.
Действительно, Хельсинки семьдесят четвертого года меня не впечатлил. Но что радовало глаз, так это полное отсутствие смуглых и черномазых лиц.
Я, к своему стыду, не люблю расистов и негров, поэтому мое настроение резко поднялось.
В последний раз, когда я вот так бродил по Хельсинки в 2017 году, на улицах хватало арабов, негров и прочих мигрантов. Они кучковались у магазинов, орали, цеплялись к прохожим.
Финны хмурились и старались ускорить шаг, проходя мимо таких компаний.
В один из дней, зайдя в супермаркет, я стал свидетелем небольшой драки.
Высокий крупный блондин, типично скандинавского вида ловко нокаутировал наглого негра, рвущегося пройти без очереди к кассе.
Стоявшие вокруг финны радостно зааплодировали герою и что-то начали ему говорить. Тот же, почесав затылок, смущенно сказал по-русски: