Также, я не пытался отнять хлеб у лекарей, а предлагал лишь подготовить почву для их дальнейшей работы. Это был тонкий, но единственно верный ход.
Степан Игнатьевич вернулся к столу и сел. Он смотрел на свои сложенные в замок пальцы, и я видел, как в его голове идет напряженная работа, как он взвешивает риски и потенциальную выгоду. На одной чаше весов — вековые традиции, опыт лекарей и риск довериться безродному поваренку. На другой — позорное поражение в дуэли, удар по престижу всего рода.
Наконец, он поднял на меня свой взгляд. В его серых глазах больше не было сомнений. Лишь решимость игрока, идущего ва-банк.
— Риск огромен, — произнес он медленно, словно пробуя каждое слово на вкус. — Потенциальный позор, гнев князя, если что-то пойдет не так… Но риск бездействия еще выше. Поражение в дуэли станет пятном на чести всего рода, которое не смыть годами.
Он подался вперед, опираясь локтями на стол, и посмотрел на меня в упор. Его голос понизился до делового шепота.
— Хорошо, повар. Я принимаю твое предложение. Мы сыграем в эту игру, но по моим правилам.
Он поднял один палец.
— Первое. С этой минуты ты переходишь под мое личное ведение. Ты получишь доступ к малой кухне при господских покоях. Тебе предоставят любые продукты и травы, которые ты назовешь, если они есть в этой крепости. Ты получишь лучшую посуду и чистую воду.
Он поднял второй палец, и его взгляд стал жестче.
— Второе. Ты будешь находиться под моей личной охраной. Ты не будешь ни с кем говорить, кроме меня. Ты не покинешь пределы малой кухни без моего прямого приказа. Ты станешь моим секретом.
Он замолчал, и его третий палец, поднявшись, замер в воздухе. Взгляд управляющего стал колючим и абсолютно безжалостным.
— И третье. Если у тебя получится, если княжич Ярослав пойдет на поправку и победит в дуэли, — я лично позабочусь о твоей судьбе. Ты больше никогда не вернешься на кухню к Прохору и забудешь, что такое голод и побои. Но… — он сделал паузу, и от этой паузы у меня по спине пробежал холодок, — если княжичу станет хуже хоть на волосок, если я заподозрю хоть тень злого умысла или простого шарлатанства… я не буду тебя вешать, мальчик. Я отдам тебя лекарям для опытов. Они с большим научным интересом вскроют тебя живьем, чтобы посмотреть, как устроен такой редкий «знаток трав». Ты меня понял?
Я сглотнул вставший в горле ком. Угроза была чудовищной, но я заставил себя смотреть ему прямо в глаза, демонстрируя, что я не сломлен и принимаю условия.
— Я понял, господин управляющий.
— Вот и хорошо.
Степан Игнатьевич удовлетворенно кивнул и, взяв со стола маленький медный колокольчик, коротко звякнул им.
Дверь тут же открылась, и в кабинет беззвучно вошел воин. Это был не обычный стражник в кожаном жилете. Это был ветеран лет сорока, с лицом, испещренным шрамами, и спокойными, но невероятно внимательными глазами. На его поясе висел дорогой меч, а на плечах была накидка с вышитым соколом — знак личной гвардии управляющего. Он был воплощением тихой, смертоносной эффективности.
— Борислав, — сказал управляющий. — Этот мальчик теперь под твоей личной ответственностью. Отведи его на малую кухню при господских покоях. Обеспечь всем, что он попросит и проследи, чтобы он ни с кем не говорил и никуда не уходил. Глаз с него не спускать.
Борислав молча кивнул и повернул свою голову ко мне. В его взгляде не было ни злобы, ни любопытства. Лишь полное, профессиональное понимание приказа. Я был для него не человеком, а объектом, который нужно охранять и, в случае чего, ликвидировать.
Мое «собеседование» было окончено. Я поднялся с табуретки и вышел из канцелярии следом за своим молчаливым провожатым. Двор встретил меня тем же серым светом, но я уже был другим человеком. Я больше не был рабом, а был секретным проектом, рискованной инвестицией, оружием последней надежды.
Мы шли к господским строениям и наш путь пролегал мимо входа в мое бывшее чистилище. У дверей, вытирая руки о грязный фартук, стоял Прохор. Он увидел меня и его лицо по привычке исказилось в гневной гримасе, он уже открыл рот, чтобы рявкнуть очередное оскорбление.
Но тут он увидел Борислава, личного телохранителя управляющего, и его челюсть отвисла. Он смотрел то на меня, то на сурового ветерана, и в его маленьких глазках отражалось полное, абсолютное непонимание. Он видел, как меня, грязного Веверя, его личного раба, под охраной ведут в святая святых, куда ему самому вход был заказан.
Я остановился на долю секунды и посмотрел на него. На своего бывшего тирана, на причину моих страданий и унижений. В моем взгляде больше не было страха, но ненависть никуда не делась. Она не исчезла. Она просто изменилась.
Горячая, бессильная ярость раба, мечтающего вонзить нож в спину мучителя, уступила место холодному, острому, как осколок льда, презрению. Это больше не была эмоция, застилающая разум, — это стало осознанной, долгосрочной целью. Я смотрел на него и давал безмолвную клятву.
Я не просто поднимусь сам. Однажды я вернусь сюда. Сломаю его маленький мир, его власть, его безнаказанность. Сделаю так, что он заплатит за каждый удар, за каждую слезу, за каждую миску помоев, которую заставлял нас есть.
И я вытащу этих мальчишек, моих поварят, из-под его гнета. Это теперь пункт моего плана, а не мечта жертвы.
Прохор отступил на шаг, инстинктивно вжимаясь в дверной косяк, не в силах выдержать мой спокойный, оценивающий взгляд, в котором он, возможно, на животном уровне почувствовал будущий приговор.
Я отвернулся и пошел дальше, за широкой спиной Борислава, в свою новую реальность. В новую, позолоченную клетку, полную невероятных опасностей и безграничных возможностей.
Игра началась по-настоящему.
Глава 14
Я шел за широкой спиной Борислава, и мир вокруг меня менялся с каждым шагом. Мы покинули грязный, шумный гарнизонный двор и вошли в ту часть крепости, которую я раньше видел лишь издалека.
Здесь было тихо и чисто. Вместо утоптанной, перемешанной с навозом земли под ногами были ровные каменные дорожки. Грубые бревенчатые срубы сменились добротными строениями из тесаного камня и темного дерева, с настоящими, застекленными окнами, в которых отражалось серое небо. В воздухе не было смрада. Здесь пахло дымом из печных труб и чистотой.
Люди, что встречались нам на пути, были другими. Не забитые поварята или хмурые стражники, а хорошо одетые слуги, писари, спешащие с бумагами, даже несколько женщин в нарядных платьях. Все они при виде Борислава почтительно склоняли головы. Он был тенью управляющего, и его статус был непререкаем. На меня же они смотрели с нескрываемым, озадаченным любопытством. Я был аномалией в их упорядоченном мире — грязный, оборванный мальчишка, которого под личной охраной вел один из влиятельных людей крепости.
Мы подошли к неприметной двери в задней части одного из господских строений. Борислав достал из-за пояса большой железный ключ, отпер замок и жестом приказал мне войти.
Я шагнул за порог и замер. Это была не кухня. Это была маленькая, узкая комната, похожая на келью, но после казармы она казалась мне дворцовыми покоями.
Первое, что осознал — это тишина и уединение. Здесь не было храпа, кашля и бормотания десятков других людей. Второе — запах. Комната пахла деревом и чистой тканью.
У стены стояла кровать. Не нары, засыпанные колючей, кишащей насекомыми соломой, а настоящая, узкая, но крепкая деревянная кровать. На ней лежал матрас, туго набитый, как я потом понял, овечьей шерстью, и лежало сложенное грубое, но чистое шерстяное одеяло. Я подошел и робко коснулся его пальцами. Ткань не была сальной. Просто чистая ткань. Такое богатство для меня.
В углу стоял небольшой стол и стул, а на столе — глиняный таз для умывания и большой кувшин. Я подошел, заглянул в него и не поверил своим глазам. Он был полон чистой, прозрачной воды. Не мутной дождевой из бочки.
— Это твоя комната. Та дверь, — он кивнул в сторону еще одной двери в комнате, — ведет на малую кухню. Другая, через которую мы вошли, ведет в коридор. Она будет заперта снаружи. Я буду здесь, за дверью.
Он сделал шаг внутрь, и его голос стал жестким, чеканя каждое слово.
— Нужна еда, вода, вынести отходы — говоришь мне и я все организую. Запомни, повар. Попытаешься уйти или заговорить с кем-то еще — я сломаю тебе ноги. Я не зол на тебя, просто выполню приказ.
Он не угрожал, а констатировал факт, еще раз озвучивая правила моей новой жизни. У меня теперь есть комфорт и ресурсы, о которых я не мог и мечтать, но я был узником, возможно, еще более строго охраняемым, чем преступники в подземелье.
— Если сломаешь мне ноги, я работать не смогу, — улыбнулся я, глядя на своего охранника. — Так что лучше бы ломать что-нибудь другое.
— Хорошо, шутник. Работай, — сказал он и, не говоря больше ни слова, вышел, притворив за собой дверь. Снаружи щелкнул засов.
Я остался один. В тишине. В чистоте. В своей личной тюрьме. Подошел к кувшину, плеснул в таз холодной воды и опустил в нее руки. Глядя, как с них сходит многодневная грязь.
Что ж, шеф Волков. Поздравляю. У вас отдельный номер и личный ассистент. Сервис, достойный трех звезд Мишлен.
Вымыв руки и лицо в ледяной, чистой воде, я на мгновение замер перед второй дверью. За ней была моя новая реальность, мой шанс изменить свою жизнь, ну или загреметь на плаху. Сделав глубокий вдох, толкнул её и обомлел.
Я ожидал увидеть уменьшенную копию ада Прохора — такую же грязную, закопченную, заваленную хламом кухню, но то, что предстало моим глазам, было не просто кухней. Для меня, человека, вырванного из мира профессиональной гастрономии и брошенного в первобытный хаос, это был рай. Ну или его подобие.
Первое, что ощутил — запах. Вернее, его отсутствие. Здесь не воняло прогорклым жиром, кислой капустой, потом и гнилью. Воздух чистый, прохладный, с легким, едва уловимым ароматом сухих трав, которые висели пучками под потолком.