— Опять там... Какой странный дом... — проговорил я. — Вот что: конечно, прежде всего дайте знать судебным властям, а затем — едемте. Захватите с собою чиновников Игнатьева и Жеребцова.
Через несколько минут мы подъехали к дому Яковлева.
Весть об убийстве успела облететь не только всех жильцов этого дома, но и почти весь квартал. Перед подъездом уже стояла огромная толпа народа, столь охочая до всевозможных кровавых зрелищ, которую усиленно осаживали и просили разойтись городовые. Два околоточных надзирателя хриплыми голосами выкликали:
— Разойдитесь, господа! Все равно туда не попадете... Нельзя... Разойдитесь.
У дверей я встретился с уже успевшими прибыть товарищем прокурора, судебным следователем и полицейским врачом. Мы вошли в квартиру.
У порога нас встретил полковник В. Бедный старик плакал, твердя:
— Чувствую, погибла от ножа злодея и моя добрая, хорошая Александра Васильевна.
Мы обратились к нему. Он рассказал нам тут, на пороге квартиры, о том, что увидел.
— Прошу вас, полковник, остаться. Вы можете быть нам очень полезны вашими сведениями, указаниями, — сказал я ему.
Мы вошли в прихожую. Небольшая, довольно светлая комната. Вешалка, зеркало, стол, два стула. На вешалке — несколько дамских верхних вещей. Из прихожей две двери: одна — в коридор, другая — в залу.
И вот у двери, ведущей в коридор, лежал труп прислуги, Надежды Торопыгиной. Мы все склонились к нему.
Перед нами лежала молодая девушка, миловидная, но с лицом, искривленным судорогами огромного физического страдания. Она лежала на спине, широко раскинув руки. Розовое ситцевое платье было разорвано и сильно смято во многих местах. Юбка платья была несколько приподнята, так что левая нога почти до колена была обнажена. Горло ее было перерезано глубоко. Огромные лужи крови совсем залили ее грудь, плечи... Глаза, полные невыразимого ужаса, были широко раскрыты. Раскрыт был также и рот. Ослепительно белые зубы выделялись особенно ярко на этом красном кровавом фоне.
Доктор склонился над трупом несчастной девушки и начал производить подробный осмотр, а мы устремились далее.
В первых трех комнатах все было в совершенном порядке. В зале, комфортабельно убранном, было тихо, покойно, невозмутимо покойно. На небольшом дамском письменном столе грудой лежали бумаги. Я подошел и стал рассматривать их.
На верхнем листе, лежащем поверх кипы бумаг, значилось: «2.000 р... 8.000... сеялка... послать управляющему приказ о расширении...»
Я впился глазами в эти строки... Чернила еще не просохли. Местами виднелись чернильные пятна, свежие. Очевидно, она только что писала.
Я пока бросил рассматривание бумаг и пошел дальше. В столовой тоже все было в порядке. На столе стояли серебряный самовар, чашка с недопитым чаем, корзиночка с сухарями.
Мы подошли к последней комнате. Отворили дверь, вошли и... увидели тяжелое, мрачное зрелище. У письменного стола, как раз напротив красивой кровати, лежала Миклухо-Маклай. Ее белое платье-капот было буквально все залито кровью, так что оно походило скорее на ярко-красное одеяние. Лежала она так же, как и прислуга ее, Надежда Торопыгина, навзничь, на спине, только руки ее не были распростерты, а судорожно притиснуты к шее, к горлу, которое страшным ударом было почти совсем перерезано. Я невольно отвернулся от этой ужасной картины. Полковник при виде ее громко зарыдал.
Мои агенты начали внимательный осмотр квартиры, обстановки, вещей. Комод во многих местах был забрызган кровью. Ящики его были выдвинуты, и в них все перерыто вверх дном, ящики другого письменного стола, стоящего тут же в спальне, тоже были раскрыты.
Не оставалось никакого сомнения, что это варварски зверское двойное убийство было совершено с целью ограбления.
— Вот и орудие убийства, — сказал Игнатьев, подавая большой окровавленный нож. — Я нашел его в коридоре, около прихожей.
Я подал нож доктору.
— Этим? — спросил я его.
— Да, этим... Негодяи! Удар, нанесенный госпоже Миклухо-Маклай, по истине страшный удар... Однако он был не один... Видите, вот еще второй удар... Этот последний почти отделил голову от туловища. Очевидно, убийца или убийцы напали на нее врасплох. Ни на чем не заметно следов борьбы. Платье нигде не смято, на теле не видно ни одного синяка, ни одной ссадины. Другое дело — вторая жертва, прислуга. Все ее платье изорвано, на груди, на шее, на руках я обнаружил следы отчаянной борьбы. Бедная девушка, по-видимому, отчаянно защищалась.
— Мне кажется, господа, — начал я, — что убийство это совершено лицами, хорошо знающими как покойную, так и распорядок ее жизни и те места, где у покойной хранились деньги...
— Из чего вы это заключаете, ваше превосходительство? — спросил меня прокурор.
— По многим признакам. Обратите внимание, прежде всего, на час совершения убийства. Оно совершено утром, то есть тогда, когда покойная имела обыкновение заниматься делами своими, для чего она, конечно, имела всегда при себе ключи и, быть может, проверяла денежные бумаги. Далее, обратите внимание: в письменном столе открыт и выдвинут как раз тот ящик, который меньше всего заметен и не бросается в глаза. Опыт многих лет и многих розысков доказал мне, что грабители прежде всего раскрывают большой средний ящик письменных столов, а уж потом принимаются за боковые ящики. Тут, как видите, как раз наоборот. Не указывает ли это на то, что убийца знал, где надо искать «сокровища?» В комоде — то же самое. Средний и нижний ящики хотя и раскрыты, но в них убийца даже не потрудился рыться. Он все внимание устремил на левый верхний ящик... Иду далее. Ничего из серебра, из золота, из платья не похищено. Почему? Да только потому, что тот, кто совершил преступление, очевидно, отлично знал, что все эти ценные вещи — ничто по сравнению с находящимся в правом ящичке письменного стола и левом ящике комода. Однако и это еще не все. Моя мысль о том, что убийца знал распорядок жизни покойной Миклухо-Маклай, подтверждается еще следующим соображением: если бы убийца или убийцы были людьми совершенно не знавшими жертв, они не посылали бы прислугу за папиросами.
— Как за папиросами?! За какими папиросами?! — воскликнули все в сильнейшем недоумении. — О каких папиросах говорите вы, ваше превосходительство?
Наступила пауза.
— Вот за этими самыми, господа... — сказал я, поднимая с пола коридора коробку с папиросами. — Скажите, полковник, — продолжал я, — курила ли покойная Миклухо-Маклай или ее горничная?
— Нет, нет.
— Скажите нам также, что вы знаете о жизни покойной и, главное, о тех, кто у нее бывал и кто служил ранее.
Из его рассказа можно было установить следующее. Госпожу Миклухо-Маклай он знал давно, был старым другом ее покойного мужа. Женщина она была очень состоятельная, имела имение, наличный капитал. Жила очень замкнуто, у нее почти никто никогда не бывал.
— Не знаете ли вы, кто до убитой девушки служил у госпожи Миклухо-Маклай?
— У Александры Васильевны раньше служила кухарка Евдокия...
Мы пригласили дворников дома Яковлева. Из их допроса выяснилось, что эта бывшая кухарка Евдокия — крестьянка Тверской губернии, Новоторжского уезда, деревни Рашенской, Евдокия Михайловна Королева, имеющая мужа и сына 23 лет без определенных занятий и проживающего вместе с родителями.
— Ах да, кстати, вспомнил! — начал полковник. — Покойная Миклухо-Маклай мне рассказывала, что она дала взаймы этой самой Евдокии Королевой и ее мужу триста рублей.
— А, это очень интересно! — воскликнул я. — Скажи, — обратился я к дворнику, — как жила убитая прислуга Надежда Торопыгина? Вы ведь на этот счет все знаете, мастаки по кухарочной и горничной части... Баловалась она? Имела кого-нибудь в дружках сердца?
— Так точно... Баловалась... У ней хахалем был Влас Дмитриев, бывший приказчик мелочной лавки в этом же доме.
Первоначальный допрос был окончен. В вещах убитой Миклухо-Маклай было найдено 9 200 рублей процентными именными билетами.
— Гм... Это не взяли. Понимали, что с именными билетами попадутся...
Квартира была опечатана, трупы отправлены на судебно-медицинскую экспертизу. Теперь я должен был помочь следственной власти... в пустяках — в поимке убийцы или убийц.
Приехав в управление, я вызвал к себе чиновника Шереметьевского:
— Вы узнайте, где живет Королева с мужем и с сыном, и отправляйтесь к ним. Произведите у них самый тщательный обыск и арестуйте их даже в том случае, если у них и не окажется ничего подозрительного.
Другому агенту, Жеребцеву, я приказал выследить любовника убитой Надежды Торопыгиной — Власа Дмитриева.
Шереметьевский в сопровождении помощника пристава 3-го участка Казанской части Значковского отправился к Королевым.
Жили они в доме № 87 по Екатерининскому каналу. Сын Королевых, оказалось, носил фамилию Иванов, ибо он был от первого мужа Королевой — Иванова. Узнав у дворника дома, как пройти к квартире Королевых, и предупредив его, чтобы он стоял наготове у квартиры, Шереметьевский с помощником пристава направились туда.
Это было типичное обиталище бедных, полуголодных людей. Невозможно грязный двор. Ужасная помойка заражала его своим отвратительным зловонием.
Сделав несколько шагов вниз, по ступеням, залитым помоями, они остановились у двери, обитой ветхой, истлевшей клеенкой.
— Звонить? — обратился к Шереметьевскому помощник пристава.
— Что вы! Что вы! — быстро прошептал агент. — Звонок сразу спугнет обитателей. Я уверен, что квартира не заперта. Эти люди, грабящие и убивающие, обыкновенно очень беспечны на счет своего собственного добра.
Шереметьевский смело взялся за скобку двери и потянул ее к себе. Дверь, действительно, отворилась, и они оба быстро вошли во внутренность логовища.
Первая конура служила, очевидно, кухней. Тут была русская печь, на полках стояли горшки, плошки и иные хозяйственные атрибуты. Не было ни души.
¾ Кто там? — раздался молодой мужской голос из следующей комнаты.