Страх, что его могут захватить, овладел им. Он бросился бежать, но тут у него явилась мысль сокрыть следы содеянного преступления путем устройства симуляции пожара. Если труп сгорит — следов не останется. Разве старуха не могла опрокинуть на себя горевшую лампу? Конечно, могла. И вот он раздевает труп, укладывает его около кровати, разбивает лампу, обливает часть кровати, комода и белье керосином, зажигает и тихо, крадучись, направляется к выходу. Но клубы дыма и огоньки пламени опережают его: в ту минуту, когда он собирается проскользнуть из квартиры, он попадается в лапы дворника. Так?
Путилин говорил невозмутимо спокойно, уверенно, словно он видел перед собою эту страшную картину.
— Кажется, — добавил он, — это именно то, что говорил, представляя в своей обвинительной речи, ваш коллега, Алексей Ниволаевич?
— Да, да… Честное слово, вы поразительно точно и тонко передали базис его обвинения! — воскликнул прокурор.
Путилин поглядел на часы.
— Мы можем ехать, господа.
Гулко раздавались шаги в унылом, мрачном, темном и вонючем острожном коридоре.
Впереди шел старик-надзиратель с ключами в руках, за ним Путилин, прокурор и я.
Конвойные солдаты замыкали шествие, почтительно отдавая честь представителям прокуратуры и сыска.
— Вот здесь, Иван Дмитриевич, — проговорил прокурор.
— Вы желаете присутствовать при моем разговоре с осужденным? — спросил Путилин.
— Это зависит от вас. Если вы ничего не имеете против этого, то я был бы рад присутствовать.
— Пожалуйста.
Надзиратель огромным клочем открыл дверь каземата.
Солдаты выстроились у двери.
Отвратительный, удушливо спертый воздух ударил нам в лицо. Пахло знаменитой русской «парашей», сыростью…
Когда мы вошли, сидевший у стола арестант в испуге вскочил.
— Господи, неужели за мной?.. Уже?.. — вырвался у него испуганный возглас.
Это был высокого роста, хорошо сложенный, почти еще молодой человек. Пятимесячное пребывание в остроге успели наложить свою печать на его нервное, выразительное лицо. Страх отразился на его лице.
— Ну, вот, Александровский, я исполнил вашу просьбу: я привез к вам господин Путилина. Он стоит перед вами. — И прокурор, сказав это, указал преступнику на моего гениального друга. — Поблагодарите его превосходительство за согласие приехать сюда, — добавил прокурор.
На несколько секунд осужденный как бы замер.
Он отступил назад. В его глазах, полных муки, страдания, засветились огоньки и безумной радости и вместе с тем испуга.
Путилин подошел к нему, впиваясь в его лицо взором своих удивительных глаз.
— Здравствуйте, бедняга Александровский! Вы выразили желание видеть меня. Я приехал к вам.
Какой-то судорожный вопль вырвался из груди приговоренного к плетям и каторге.
— Ваше… ваше превосходительство! — захлебнулся он в волнении. — Благодарю вас… Спасите меня!
Путилин снял с правой руки перчатку.
— Вы видите эту руку, Адександровский? Это — правая рука Путилина, которую он никогда не подавал мерзавцам, посягающим на чужую собственность, чужую жизнь. Но вам я ее протяну, если… если…
— Что если, ваше превосходительство? — пролепетал заключенный.
— Если вы прямо, честно, откровенно скажите мне: виновны вы или нет. Решайте.
Я с восторгом глядел на моего гениального друга. Как он был высок, красив в этот момент!
— Пожмете мою честную, старую руку? — снова прозвучал голос Путилина. — Вы — ремесленник, а теперь — каторжник?
Миг — и с рыданием бросился осужденный к ногам Путилина.
— Не пожать, а поцеловать я ее хочу, ваше превосходительство! Клянусь памятью моей матери, я не виновен!
Лицо Путилина просветлело.
Он ласково поднял преступника и кратко бросил ему:
— Садитесь. Давайте говорить, Александровский.
Послушно, как автомат, сел обвиненный на табурет, привинченный к полу.
— Вас господин судебный следователь допытывал немало. Я поведу с вами допрос несколько иначе, — проговорил Путилин.
Он весь преобразился: голос его зазвучал резко и повелительно. Передо мною стоял мой друг, каким я его знал в моменты его знаменитых, особенных, путилинских допросов.
— Вы ясно помните все случившееся в роковое для вас утро?
— Да, — твердо ответил осужденный.
— Идя двором к подъезду дома вы дворника не видели?
— Нет.
— Войдя в подъезд, вы позвонили?
— Да. Но ответа не было. Я позвонил еще раз, и тут вдруг мне бросилось в глаза, что дверь полуоткрыта. Я вошел в темную переднюю. Удушливые клубы дыма, пахнувшего керосином, обволокли меня. Я сразу чуть не задохся. В испуге выхватил я спички, зажег одну. Дым валил из внутренних комнат квартиры. Тогда я бросился вон, желая поднять тревогу, я вот тут-то был схвачен дворником.
— Это я знаю. Скажите: что это были у вас за кольца, которые вы несли закладывать ростовщице?
— Одно толстое, золотое с аметистом, другое — гладкое обручальное. Эти вещи я берег как память о покойной матери. Но нужда понудила меня решиться их заложить.
— Нужда? Отчего вы стали нуждаться? Вы ведь мастер-серебряник?
Александровский понуро опустил голову.
— Пить стал я за последнее время. Не стали держать на местах.
— А почему вы стали загуливать?
— Горе со мной случилось. С невестой не поладил…
Путилин пытливо глядел на него.
— Где находились два ваши кольца?
— В кармане.
— В каком кармане?
— В кармане пальто.
— А-а, — тихо пробормотал Путилин. — Скажите, как вас схватил и держал дворник? За руки? За грудь? Да вот самое лучшее, покажите на примере. Вообразите, что я — вы, а вы — дворник. Ну-с!
Осужденный схватил руку Путилина, загнул ему ее назад, за спину, боком навалился всем корпусом на него таким образом, что другая рука Путилина тоже оказалась в плену.
— Он прижал меня к стенке подъезда, крича: «Стой! Попался!» и потом: «Караул! Погром! Воры!»
— Хорошо, — проговорил Путилин. — Ну, до свидания, Александровский! Я еду и постараюсь сделать для вас, что смогу.
Страх и надежда засверкали в глазах убийцы.
— О, спасите, спасите меня, ваше превосходительство!
— Постараюсь, голубчик, постараюсь!
Прямо из острога Путилин проехал к тому следователю, который вел это дело.
Когда Путилин объяснил ему цель своего приезда — подробное рассмотрение всего следственного материала, тот наотрез отказал ему в этом.
— Простите, я не намерен исповедываться перед вами, — желчно проговорил он.
Путилин усмехнулся и отпарировал удар:
— Из-за боязни потерять учет своей блестящей следственной победы?
Следователя передернуло.
— Я не имею права сомневаться в правильности решения суда, — отчеканил он. — Весь добытый материал сделался его достоянием и, если суд постановил свой приговор, то, значит, дело окончено.
— И все-таки вы покажете мне и материал, и будете отвечать на мои вопросы! — уверенно проговорил Путилин.
— Не вы ли меня заставите? Не забывайте, ваше превосходительство, что я — не ваш подчиненный. Я — судебный следователь, но не агент сыскной полиции.
— Увидим!.. — бросил ему Путилин.
От следователя Путилин поехал к министру юстиции.
Принятый весьма милостиво и радушно, Путилин рассказал, в чем дело.
— Позвольте, но приговор суда состоялся в окончательной форме, — поднял брови сановник.
— Совершенно верно, ваше сиятельство. Но я убежден, что мы имеем дело с судебной ошибкой, — спокойно ответил Путилин.
Сановник развел руками.
— Я знаю вашу проницательность, Путилин, но что же мы можем теперь поделать? Я бессилен перед решением суда. Чего же вы добиваетесь?
— Только одного: чтобы приведение приговора в исполнение было отсрочено.
— На сколько времени?
— На неделю.
Сановник удивленно поглядел на Путилина.
— И в такой короткий срок вы надеетесь сделать для торжества правосудия больше, чем сделала следственная власть в течение почти полугода?
— Я постараюсь. Если мне удастся, я спасу человека либо представлю другого убийцу, настоящего, если не удастся, — пусть совершится то, что предопределено.
— Хорошо. Это я имею право сделать — отсрочить исполнение приговора.
— Затем я прошу вас, ваше сиятельство, разрешить мне пользоваться всеми добытыми следственными и судебными материалами.
…Через час Путилин подъехал к дому убитой ростовщицы.
Он позвонил в железный звонок и хриплые, лающие звуки пронеслись за воротами по двору. На воротах была прибита бумажка: «Сей дом продается или отдается в наймы». Прошло несколько минут. Никто не являлся. Путилин позвонил еще раз и вскоре калитка открылась.
Перед Путилиным стоял сильный, стройный, коренастый мужик с красивым лицом.
— Что вам угодно? — спросил он Путилина.
— Ты — дворник?
— Да-с.
— Так вот я хотел бы осмотреть этот дом.
— Купить желаете?
— Нет, внаем взять.
Путилин пристально смотрел на дворника. Он заметил какую-то тень, промелькнувшую по лицу того.
— Пожалуйте… Только навряд ли, господин, понравится она вам.
— Почему?
— Мрачный он, дом-то, скучный.
— Скажи, любезный, в нем-то и убили твою хозяйку-старуху? Или, может быть, ты не тот дворник, при котором это случилось, а новый?
— Нет, я тот самый. При мне это случилось, — ответил дворник.
— Кто же продает дом? Разве после старухи остались наследники?
— Дальние какие-то сродственники объявились. Вот дом и продают.
— А ты что же тут делаешь?
— Доживаю пока. Упросили сродственники до продажи дома не отходить от места.
— Страшно, поди, тебе одному тут жить?
Дворник как-то криво усмехнулся.
— А чего страшно-то?
— Да как же: жить бок об бок с местом, где совершено такое страшное преступление!
— Ничего, — мотнул он головой и как-то странно поглядел на Путилина.