— Слава Богу, мы не опоздали! Скорее, скорее!
Он открыл дверь, и мы вошли во внутренность домика.
Это была действительно баня. В ней было жарко и душно.
Топилась большая печь. Яркое пламя бросало кровавый отблеск на стены, на полок, на лавки.
Путилин зорко оглядел мрачное помещение, напоминающее собою застенок средневековой инквизиции.
— Скорее, доктор, лезь под полок! Там тебя не увидят. Я спрячусь тут, за этим выступом. Торопись, торопись, каждую секунду могут войти.
Действительно, лишь только мы разместились, как дверь бани раскрылась и послышалось пение старческого голоса на протяжно-заунывный мотив:
Убить врага не в бровь, а в глаз,
Разом отсечь греха соблазн:
Попрать телесно озлобленье,
Сокрушить ада средостенье…
Признаюсь, меня мороз продрал по коже. Эта необычайная обстановка, этот заунывный напев, эти непонятные мне какие-то кабалистические слова…
— Иди, иди, миленький! — раздался уже в самой бане тот же высокий, тонкий старческий голос. — Иди, не бойся! Ко Христу идешь, к убелению, к чистоте ангельской.
Вспыхнул огонек.
Теперь мне стало все видно. Старичок, худенький, небольшого роста, вел за руку высокого, стройного молодого человека.
Он зажег тонкую восковую свечу и поставил ее на стол, на котором лежали, на белом полотенце, крест и Евангелие.
Старик был в длинной холщовой рубахе до пят, молодой человек тоже в белой рубахе, поверх которой было накинуто пальто.
— А ты теперь, миленький, пальто-то скинь. Жарко тут, хорошо, ишь, как духовито! Благодать! Пока я «крест раскалять» буду, ты, ангелочек, почитай Евангелие. От евангелиста Матфея. Почитай-ка: «И суть скопцы, иже исказиша сами себе царствия ради небеснаго».
Страшный старикашка подошел к ярко пылавшей печке, вынул острый нож с длинной деревянной ручкой и всунул его в огонь, медленно повертывая его. Нож быстро стал краснеть, накаливаться.
Я не спускал глаз с молодого человека.
Лицо его было искажено ужасом. Он стоял как пришибленный, придавленный. Его широко раскрытые глаза, в которых светился смертельный страх, были устремлены на скорчившуюся фигуру старика, сидящего на корточках перед печкой и все поворачивающего в огне длинный нож.
Моментами в глазах его вспыхивало бешенство. Казалось, он готов был броситься на проклятого гнома и задавить его. Губы его, совсем побелевшие, что-то тихо, беззвучно шептали…
— Страшно… страшно… не хочу… — пролепетал он.
— Страшно, говоришь? И-и, полно, милушка! Сладка, а не страшна архангелова печать. И вот поверь, вот ни столечки не больно, — утешал молодого человека страшный палач.
— Ну, пора! — поднялся на ноги старик. — Пора, милушка, пора! Зане и так вчера дьявол явился в страшной пелене. Не к добру это!
И он с раскаленным добела ножом стал приближаться к молодому человеку.
— Встань теперь, Митенька, встань, милушка! Дело божеское, благодатное. Одно слово: «Духом святым и огнем»… Не робь, не робь, не больно будет.
Молодой человек вскочил, как безумный. Он весь трясся. Пот ужаса капал с его лица.
— Не хочу! Не хочу! Не подходи!
— Поздно, миленький, поздно теперь! — сверкнул глазами старик. — Ты уж причастие наше принял…
— Не дам… убегу… вырвусь… — лепетал в ужасе молодой человек.
— Не дашь? Хе-хе-хе! Как ты не дашь, когда я около тебя с огненным крестом стою? Убежишь? Хе-хе-хе, а куда ты убежишь? Нет, милушка, от нас не убежишь! Сторожат святые, чистые белые голуби час вступления твоего в их чистую, святую стаю. Поздно, Митенька, поздно!.. Никто еще отсюда не выходил без убеления, без приятия чистоты… Брось, милушка, брось, не робь! Ты закрой глазки да «Христос воскресе» затяни.
— Спасите меня! Спасите! — жалобно закричал молодой человек голосом, в котором зазвенели ужас, мольба, смертельная тоска.
— Никто не спасет… никто не спасет. Христос тебя спасет, когда ты убелишься! Слышишь? — прошептал «мастер» с перекошенным от злобы лицом.
И он шагнул решительно к молодому человеку, одной рукой хватая его за холщовую рубаху, другой протягивая вперед нож.
— Я спасу! — раздался в эту страшную минуту голос Путилина.
Быстрее молнии он выскочил из засады и бросился на отвратительного старика.
Одновременно два страшных крика пронеслись в адской бане: крик скопческого «мастера»-пророка и крик молодого человека:
— А-ах!..
— Доктор, скорее к молодому Вахрушинскому!
Я бросился к несчастному молодому человеку и едва успел подхватить его на руки. Он упал в глубокий обморок. Страшные пережитые волнения да еще испуг при внезапном появлении Путилина дали сильнейший нервный шок.
Путилин боролся с проклятым стариком.
— Стой, негодяй, я покажу тебе, как убелять людей! Что, узнал меня, Прокл Онуфриевич, гнусный скопец?
— Узнал, проклятый дьявол! — хрипел тот в бессильной ярости, стараясь всадить нож в Путилина.
Но под дулом револьвера, который мой друг успел выхватить, изувер затрясся, побелел и выронил из рук нож.
Быстрым движением Путилин одел на негодяя железные браслеты и, выйдя из бани, дал громкий сигнальный свисток.
В саду бродили какие-то тени людей.
Это «чистые, белые голуби» ожидали с каким-то мучительным наслаждением крика оскопляемого. Для них не было, как оказывается, более светлого, радостного праздника, как страшная ночь, в которую неслись мучительные вопли жертв проклятых изуверов.
Крики ужаса «старшего приказчика» и несчастного Вахрушинского были поняты «белыми голубями» именно как крики «убеленья».
И вот они, дожидавшиеся этого сладостного момента, выскочили из горенок своего флигеля и приблизились к зловещей бане.
Не прошло и нескольких секунд, как в сад нагрянула полиция, руководимая агентом X.
Начался повальный осмотр — облава этого страшного изуверского гнезда, оказавшегося знаменитым скопческим кораблем.
— Оцепляйте все выходы и входы! — гремел Путилин. — Никого не выпускайте!
К нему, пошатываясь от волнения, подошел старик-миллионер.
— Господин Путилин… Ради Бога… Жив сын? Нашли его?
— Нашел, нашел, голубчик! Жив он, идемте к нему! — радостно возбужденно ответил гениальный сыщик.
С большим трудом мне удалось привести в чувство несчастного молодого Вахрушинского, едва не сделавшегося жертвой подлых изуверов.
В ту секунду, когда он открыл глаза, вздохнул, в страшную баню входили Путилин и потрясенный отец-миллионер.
— Митенька! Сынок мой! Желанный! — увидев сына, закричал, бросаясь к нему, Вахрушинский.
Молодой человек, не ожидавший, конечно, в этом месте мрачного «обеления» увидеть отца, вскочил, точно под действием электрического тока.
— Батюшка?! Дорогой батюшка! — вырвался из его измученной груди крик безумной радости.
И он бессильно опустился на грудь старика. Слезы, благодатные слезы хлынули у него из глаз. Они спасли «скопческую жертву» от нервной горячки или, быть может, даже от помешательства.
— Господи, — сквозь рыдания вырывалось у старика Вахрушинского, — да где мы? Куда ты попал? Что это? Почему ты в этой длинной рубахе? Митенька мой… Сынок мой любимый…
Путилин стоял в сторонке. Я увидел, что в глазах его, этого дивного человека, сверкали слезы.
— Вы спрашиваете, господин Вахрушинский, где вы находитесь? — начал я, выступая вперед. — Знайте, что вы и ваш сын находитесь в мрачном гнезде отвратительного скопческого корабля. На вашем сыне белая рубаха потому, что вот сейчас, вернее, с полчаса тому назад ваш сын должен был быть оскопленным, если бы… если бы не гений моего дорогого друга, который явился в последнюю минуту и вырвал вашего сына из рук палача — скопческого мастера.
— Боже Всемогущий! — хрипло вырвалось у миллионера. Его даже шатнуло. — Как?! Его, моего сына, единственного моего наследника, опору моих старых лет, хотели оскопить? Сынок мой, Митенька, да неужели правда?
— Правда, батюшка, — еле слышно слетело с побелевших губ несчастного молодого человека.
Старик миллионер осенил себя широким крестом, сделал шаг вперед и вдруг грузно опустился на колени перед великим сыщиком и поклонился ему в ноги, до земли.
— Спасибо тебе, Иван Дмитриевич, по гроб жизни моей великое тебе спасибо! То, что ты сделал, сына мне спас, — никакими деньгами не отблагодаришь. В ноги тебе поклониться надо, и я делаю это!
Растроганный Путилин подымал старика миллионера.
Через несколько минут мы выходили вчетвером из бани, в которой «ангелы» и «пророки» «тайного белого царя» изуродовали не одну молодую жизнь.
Во флигеле мелькали огни, слышались испуганные крики, возня…
К великому сыщику подскочил полицейский чин.
— Идет, ваше превосходительство, повальный обыск… Мы ожидаем вас!
— Меня? — иронически произнес Путилин. — С какой стати меня? Я, любезный полковник, свое дело сделал. Я ведь гастролер у вас и, кажется, роль свою выполнил успешно. Теперь дело за вами. Я предоставляю вам, как местным властям, знакомиться впервые с тем гнусным притоном изуверов, который столь пышно расцветал и расцвел… у вас под носом, под вашим бдительным надзором. Имею честь кланяться! Моим московским коллегам передайте, что я не особенно высокого мнения об их способностях.
Остаток ночи мы провели впятером в грязной гостинице, где остановились.
Мы были все настолько взволнованы, что о сне, об отдыхе никто и не помышлял, за исключением молодого Вахрушинского, которого я чуть не насильно уложил в кровать.
— Дорогой Иван Дмитриевич, как дошли вы до всего этого? — приставал старик миллионер к моему гениальному другу.
— С первого взгляда на комнату-келью вашего сына, господин Вахрушинский, я сразу понял, что сын ваш страдает известной долей того религиозного фанатизма, которым так выгодно и плодотворно умеют пользоваться прозелиты всевозможных изуверских сект, орденов, братств. В проклятом старике, вашем старшем приказчике, которого мы застали в комнатке вашего сына, я распознал не особенно старого скопца. По-видимому, он перешел в скопчество года три-четыре, потому что еще не вполне преобразился в «белого голубя». Но уже голос его стал бабьим, уже щеки его стали похожими на пузыри, словно налитые растопленным салом. Когда же я увидел на одной из страниц тетради вашего сына свежее жирное пятно, для меня стало ясно, что по каким-то тайным причинам почтенный изувер залезал в тетрадь молодого человека. У Обольяниновых бывшая невеста вашего сына допустила непростительный промах, сразу раскрыв, что она хлыстовка.