Я только что приехал после посещения больных и успел переодеться, как ко мне вошел мой знаменитый друг.
— Держу пари, что-нибудь новое, загадочно-необыкновенное? — шумно приветствовал я его. Лицо Путилина было угрюмо-сосредоточенное.
— Ты не ошибся. Важно — новое. И новизна заключается в том, что сегодня я приехал к тебе не как ближний друг-приятель, а скорее, как следователь-допросчик.
Я громко расхохотался, почуяв в этом один из тех бесчисленных шутливых трюков, на какие был таким большим мастером Путилин.
— Ого! В качестве кого же ты желаешь меня допрашивать: в качестве обвиняемого или в качестве свидетеля?..
— Скорее, в качестве первого… — невозмутимо ответил Путилин. — Ты не смейся и не воображай, что я шучу. Я говорю вполне серьезно.
Было в интонации моего друга нечто такое, что я сразу понял, что он действительно не шутит, а говорит правду.
Глубоко заинтересованный, я выжидательно уставился на него.
— Скажи, пожалуйста, ты хорошо знаешь и помнишь всех своих больных, которых лечишь?
— Ну разумеется. Хотя их у меня порядочное количество, но я знаю и помню всех. Да, наконец, у меня есть мой помощник — записная книжка, в которую я заношу все, что касается их.
— Отлично. В таком случае ты должен знать и больную девицу Приселову?
— Ну конечно! — вырвалось у меня. — Вот уже две недели, что я лечу эту бедную прелестную молодую девушку.
— Положим, не бедную, а очень богатую, — бросил вскользь Путилин. — Скажи, пожалуйста, чем она больна? Что у нее за болезнь?
— В общих словах?
— Нет, пожалуйста, точный диагноз.
— Изволь. У нее припадки histeriae magnae, то есть большой истерии.
— На почве чего?
— Ну, голубчик, тут причин немало. Прежде всего и главное — наследственность. Как сообщил мне ее дядя, весьма почтенный человек, его брат, то есть ее отец, страдал острой формой алкоголизма и последствиями тяжелой благоприобретенной болезни.
— Мне очень бы хотелось видеть эту сиротку-миллионершу… — задумчиво произнес Путилин. — Болee того, мне это необходимо. Поэтому ты должен, доктор, устроить вот что: ты повезешь меня в дом господина Приселова и представишь меня в качестве профессора-невропатолога, которого пригласил для консультации.
Я не без удивления задал вопрос Путилину:
— Признаюсь, ты меня удивляешь… Для чего тебе это надо, Иван Дмитриевич?
— Кто знает… — улыбнулся он. — Быть может, я окажусь более счастливым и мудрым врачом, чем ты, и скорее вылечу твою пациентку, если… если это только не поздно. — Последние слова он особенно подчеркнул. — Итак, ты можешь это устроить?
— Конечно, конечно, — ответил я, сильно озадаченный.
— То-то, доктор. А то я ведь могу тебя и арестовать, так как над тобой тяготеет сильное подозрение.
— Ты шутишь? — вырвалось у меня.
— Нимало. Говорю тебе, повторяю, совершенно серьезно.
— Раз ты вмешиваешься в это дело, стало быть, налицо должно являться что-нибудь криминальное?
— Боюсь, что да. Мне вот и надо прозондировать почву.
Мой гениальный друг рассказал мне о странном посещении его молодым человеком Беловодовым, о той сцене, которую вы уже знаете, господа.
— Что?! Отравление? — произнес я в сильнейшем недоумении.
— Да. Он подозревает, что его «невесту», как он называет mademoiselle Приселову, медленно отравляют.
— Но это вымысел, чистейший абсурд и фантазия! Я лечу ее и могу поручиться, что ни о каком отравлении не может быть и речи.
— Не знаю, не знаю… — задумчиво произнес Путилин.
— А тебе не приходит мысль, что этот господин Беловодов сам отравлен… душевным недугом?
— Очень может быть. Вот ввиду всего этого мне и надо осторожно расследовать дело. Мои долг пролить свет на это заявление. Когда мы можем сегодня поехать туда?
— Да когда хочешь. Я навещаю больную почти ежедневно.
— В таком случае я заеду к тебе через час-полтора.
И действительно, через полтора часа он приехал.
Но даю вам честное слово, я не узнал его! Передо мной стоял совсем другой человек.
Сгорбленный, в длинном черном сюртуке, опирающийся на трость с круглым золотым набалдашником. Волосы, обрамляющие большую лысину, торчали характерными вихрами, как у немецких профессоров — кабинетных ученых.
Грим поистине был великолепный, и я не мог удержаться от восклицания восторженного удивления.
— Ну-с, доктор, едем! Вези известного профессора к твоему доброму дядюшке. Кстати, сегодняшнюю ночь я хочу провести под его гостеприимной кровлей.
— Но как это устроить? — спросил я Путилина.
— Очень просто. Ты заявишь, что я хочу понаблюдать за больной в течение ночи-другой, а может быть, и третьей. Надеюсь, что в доме господина Приселова найдется комната для ночлега?
Через полчаса мы входили с Путилиным в роскошную квартиру Приселовых.
В передней элегантный господин Приселов во фраке собирался уже облачаться в пальто.
При виде Путилина сильное изумление отразилось на его лице.
— А-а, доктор, добро пожаловать, — радушно проговорил он, смотря с недоумением на моего знаменитого друга.
— Позвольте вам представить, господин Приселов, моего старшего и уважаемого коллегу, профессора-невропатолога… Вишневецкого… — начал я, называя Путилина первой, попавшей на ум фамилией. — Я пригласил его на консультацию, так как считаю болезнь вашей племянницы довольно сложным медицинским случаем.
Путилин и Приселов обменялись рукопожатием.
— Очень вам благодарен, доктор, за вашу любезность, но… разве действительно болезнь моей племянницы опасна?
— Не скрою, что случай довольно опасный. Силы больной тают с какой-то непонятной быстротой.
— Посмотрим, посмотрим… — потирая руки, проговорил Путилин, входя в залу. — А больная у себя? Она лежит, коллега?
— Сегодня она пробовала вставать, но вот недавно, почувствовав сильную слабость, легла, — поспешно ответил Приселов.
Мы втроем направились в комнату больной. В небольшой комнате, роскошно убранной, с массой мягкой мебели, ковров, на кровати лежала моя пациентка. Прелестная молодая девушка, нежная, была сегодня особенно бледна. Глаза горели особым блеском, синие круги окаймляли лентой эти широко раскрытые глаза.
— Ну, как мы чувствуем себя сегодня, милая барышня? — задал я мой обычный вопрос красавице-девушке.
— Очень плохо, доктор, — тихо слетело с бледных губ ее. — Все кружится голова, и сердце все замирает.
— Ничего, ничего, вот профессор, мой друг, поможет вам, барышня.
Путилин с видом заправского профессора подошел к больной.
Он взял ее за руку, вынул часы и стал следить за ударами пульса.
— Скажите, пожалуйста, mademoiselle, когда вы чувствуете себя особенно плохо?
— По утрам, профессор, — прошептала сиротка-миллионерша.
— Как спите вы ночь?
— С вечера я засыпаю спокойно, хорошо… Но среди ночи я просыпаюсь от какой-то свинцовой тяжести, которая душит мою грудь. Мне как бы не хватает воздуха. И воздух мне кажется особенно странным — густым… сладким…
— Он пахнет чем-нибудь, этот воздух?
— О да, да!.. Ах, этот ужасный запах! — стоном вырвалось у моей пациентки.
Она задрожала и в ужасе, закрыв лицо руками, забилась в истеричном плаче.
— Не надо, Наташа, не надо, — вкрадчиво-ласково обратился к племяннице дядюшка-опекун. Потом он тихо спросил «профессора» — Путилина:
— Что это, галлюцинация обоняния? Я в отчаянии, профессор… Доктор приписывает это истеричности моей бедной племянницы…
— Да, да… Кажется, мой коллега совершенно верно поставил диагноз, — так же тихо ответил Путилин.
Во все время этой сцены я не спускал глаз с его лица и лица Приселова.
Не знаю, почудилось мне или же это было на самом деле, но я видел, как злобная, ироническая усмешка скривила губы последнего. Видел я также, каким пристальным взглядом впивался Путилин в лицо дядюшки-опекуна.
«Тут, очевидно, кроется какая-то мрачная тайна», — проносилось у меня в голове.
— Ну, барышня, я вас скоро вылечу! — улыбнулся больной поощрительной улыбкой великий сыщик. — Скажите, вы испытываете чувство холода в конечностях рук и ног?
— О да, профессор… Под утро я покрываюсь вся холодным потом, руки и ноги немеют, мне кажется, что я умираю…
Через несколько минут мы были в зале. Лицо Путилина было важно-сосредоточенное.
— Вот что, господа, — обратился он ко мне и к хозяину дома Приселову, — у меня намечается мой диагноз болезни бедной девушки, но, для того чтобы поставить его окончательно, мне необходимо присутствовать при пароксизмах болезни. Поэтому я останусь сегодня всю ночь около больной.
— Но, профессор… будет ли с моей стороны удобным так злоупотреблять вашей бесконечной добротой и любезностью? — повернулся к «профессору» Приселов.
— Прошу вас не беспокоиться, — сухо ответил Путилин. — Ни о каком вознаграждении не может быть и речи. Я делаю это для моего коллеги, доктора Z., а также для торжества науки, которая нам, господин Приселов, дороже миллионов этой бедной девушки.
Смертельная бледность покрыла лицо дядюшки-опекуна.
— Я… я… тронут, профессор… Видит Бог, я так бы хотел, чтобы моя дорогая племянница скорей поправилась, — пробормотал он.
— У вас есть комната, смежная со спальней больной? Я с доктором должен провести там ночь, дабы несколько раз в течение ее следить за больной.
— О, конечно, конечно. Рядом маленькая гостиная. Я сейчас распоряжусь. Вы извините меня, я должен ехать в клуб.
— О, пожалуйста, не стесняйтесь. Вы не нужны нам.
И Путилин, слегка поклонившись, быстро направился к комнате больной.
— Отчего вы не предупредили меня, доктор, что вы намерены созывать консилиум? — обратился ко мне великолепный барин-опекун, надевая пальто.
— Это вышло несколько случайно, господин Приселов. Вчера из-за границы приехал мой друг, профессор, и я решил воспользоваться его авторитетным советом.