И все разошлись.
…Графиня встретилась со своим великолепным супругом у дверей своей половины.
— Ah, vous êtiez la reine du bal, comme toujours, Nadine! Всегда, всегда — царица бала! — восторженно поцеловал он руку жены.
— Но как я устала! Спокойной ночи, впрочем, утра? hein? — томно улыбнулась она, целуя его в лоб.
Вот и ее будуар, такой нарядный, красивый, весь пропахший запахом ее любимых духов.
— Скорей, скорей в постель! Je suis fatiguée a la mort… До смерти устала!
И, упоенная сознанием своей красоты, молодости, блестящего положения в свете, своим сегодняшним триумфом, она направилась через будуар в спальню.
Но лишь она успела сделать несколько шагов, как вдруг остановилась, вся задрожав и похолодев от ужаса.
— Боже мой… Что это?!
Она пробовала крикнуть, но голоса не было. Она пыталась броситься бежать, но ноги, ее изящные прелестные ножки в бальных туфлях, словно приросли к пушистому ковру ее будуара.
Высокие китайские ширмы, прикрытые развесистыми листьями пальмы, зашевелились, заколыхались и из-за них показался яркий свет двух огненных огромных глаз, напоминающих собой круглые фонари.
Миг — и что-то страшное, бесконечно страшное стало подыматься, расти и одним прыжком ринулось к ней.
Это «что-то» была фигура какого-то отвратительного чудовища — не то зверя, не то человеческого существа.
Обезумевшей от ужаса графине бросились в глаза черная мантия-крылья, развевающаяся вокруг чудовища. Голова — почти совершенно круглая. Но какая голова!
Широко раскрытая пасть с толстыми, красными губами, из которых высовывался красный язык, нечто вроде змеиного жала. Огромные круглые глаза чудовища горели багровым светом. Но руки, готовые вот-вот схватить ее, были как бы человеческие.
— Ни с места, графиня! Ни одного звука, ни одного движения, иначе вы погибнете, — раздался в роскошном будуаре хрипло-свистящий шепот страшного чудовища.
Какой поистине дьявольской насмешкой звучали эти слова: «Ни одного звука! Ни одного движения!»
И без предупреждения об этом несчастная великосветская красавица не могла, благодаря смертельному страху-столбняку, ни крикнуть, ни двинуться.
А страшное крылатое чудовище с лицом вампира все ближе и ближе подходило к ней.
— Я — последний гость вашего бала, но и самый страшный, графиня. Что? Вы боитесь меня? О, не бойтесь, я не страшнее тех напудренных, раздушенных лживых господ, которые с лестью на устах, но со смертельной завистью и ненавистью на сердце скользили вот сейчас по паркету вашего дворца. Я — кровопийца-вампир.
— Господи… — еле слышно слетело с побелевших уст графини.
— Да, я — вампир. Вы никогда не слыхали о существовании этих существ, которые так любят прижиматься к теплым грудям людей и медленно, с наслаждением высасывать капля по капле всю их кровь?.. Но слушайте меня. Я принадлежу к породе особых вампиров: я не щажу мужчин, но всегда щажу женщин… таких красивых, как вы, графиня.
Голос, несомненно, человеческий, несколько привел в себя великосветскую львицу.
— Я… я, кажется, сплю, брежу… или схожу с ума… Что вам надо? Пощадите меня… кто вы?
Она говорила как бы в припадке сомнамбулизма, тихо, не сводя устрашенных глаз с отвратительного призрака-чудовища.
— Кто я? Вы уже знаете. Что мне надо? Вас. Пощадить вас? Хорошо. Я пощажу вас, но с одним условием.
— С… каким… условием?..
— Вы должны принадлежать мне, или вы погибнете. К утру найдут ваш труп. Он будет белее вашего платья. Я люблю вас, вы должны быть моей. Клянусь вам, вы не знаете, что такое любовь существ особого мира, сверхчеловеческой области!
И чудовище сделало шаг по направлению к графине.
— Au non du ciel… во имя неба, спасите меня! — громко крикнула она. — Кто там… спасите…
Но крик ее был заглушен тяжелыми портьерами, мягкой мебелью, пушистым ковром…
А вампир все ближе, ближе… Уже его цепкие страшные руки-лапы касаются ее… Уже свет его багровых глаз впивается в ее искаженное ужасом лицо, уже слышно у самых щек, усамых губ его горячее, прерывистое дыхание.
— Ах! — пронесся последний вопль-крик бедной жертвы. Высоко взмахнув руками, она покачнулась, зашаталась и грянулась навзничь, во весь рост.
— Теперь вся надежда на Вас, дорогой господин Пути-лин! Вы одни только можете расследовать это непостижимое и страшное приключение ночью в будуаре моей жены.
Такими словами окончил свой рассказ сильно взволнованный граф Г., приехавший к Путилину в два часа дня, стало быть, очень скоро после злополучного бала.
Признаться откровенно, я, присутствовавший при этом объяснении графа с великим сыщиком, был поражен и озадачен немало.
— Как чувствует себя теперь графиня? — спросил Путилин.
— Теперь несколько лучше, хотя все еще в сильно нервном возбужденном состоянии. Около нее — целый консилиум докторов. Утром жеее нашли лежащей на ковре в глубоком обмороке.
— И когда графиня была приведена в чувство, она рассказала вам о страшном ночном приключении?
— Да, monsieur Путилин.
— Скажите, граф, ваша супруга не страдает нервами?
— О нет! До сих пор она не имела понятия ни об истериках, ни об обмороках. Всегда веселая, живая, полная силы, молодости.
Мой друг погрузился в раздумье.
— Конечно, вы были страшно потрясены, граф, но, однако, вы не заметили ли случайно, не произведено ли какое-нибудь хищение из будуара вашей супруги?
— Мне кажется, что нет. Все драгоценности, одетые на ней: диадема, колье, серьги, браслеты, кольца — в целости.
— Вы произвели допрос вашей прислуги — не слышали ли они какого-нибудь шума, не видели ли они кого-нибудь выходящим из дома?
— О да. Они клянутся, что ничего не слышали и ничего не видели.
— А, кстати, штат вашей прислуги весь налицо? Ни один человекне исчез сегодня поутру?
— Все налицо. Уменя у самого мелькнула мысль, не является ли это гнусной проделкой какого-нибудь своего, домашнего негодяя.
— Я сделаю все от меня зависящее, граф, чтобы пролить свет на это загадочное приключение, — с чувством проговорил Путилин. — Помилуй Бог, какие страсти завелись у нас в Петербурге — вампиры-кровопийцы!
— Спасибо, большое вам спасибо!
Граф распростился с нами и уехал. Когда мы остались одни, мой друг повернулся ко мне и быстро спросил:
— Что ты скажешь на это, доктор? Не правда ли, случай чрезвычайно интересный?
— Совершенно верно, Иван Дмитриевич, но при этом и чрезвычайно загадочный.
— Твое мнение?
— Как врачу, мне является мысль, не имеем ли мы дело с любопытным явлением, известным в медицине под определением психоневрозной галлюцинации. У барыньки от всех этих шумных балов могли скрытым, незамеченным образом разыграться нервы настолько, что ее хватил припадок молниеносного помешательства. Ну, а как не врачу, а твоему другу, другу знаменитого сыщика, мне приходит в голову такое соображение: не замешан ли во всей этой драме самый обыкновенный любовный адюльтер… Наши чопорные матроны на этот счет грешат, ей-богу, не менее чем деревенские Матрены.
— Браво, доктор! — оживленно воскликнул мой друг. — Твое последнее соображениемне нравится…
— Ваше превосходительство! — раздался голос агента в дверях кабинета. — Какой-то будочник-полицейский домогается вас видеть.
— Так впустите его, голубчик.
В кабинет в своей классически знаменитой форме былых полицейских-будочников почтительно-робко вошел саженный детина. Вошел и вытянулся, руки по швам.
— Здравия желаю, ваше превосходительство! — гаркнул он.
Путилин улыбнулся. Он сам, вышедший из маленьких полицейских чинов, любилэтих наивных, бравых «служивых» и всегда относился к ним мягко, сердечно и в высшей степени доброжелательно.
— В чем дело, голубчик? По какой надобности ко мне пожаловал?
— По необыкновенной!
— Почему же ты в квартал свой не обратился, если у тебя необыкновенный случай?
— Так точно, ваше превосходительство, мы обращались с донесением, а нам, как бы сказать, по шее накостыляли.
— Нам? — расхохотался Путилин. — Кому же «нам» — тебе и мне?
Будочник даже засопел от страха.
— Ну, ну, выкладывай, что с тобой стряслось.
— Так что, примерно, ваше превосходительство, по городу нечистая сила разъезжает! — с какой-то отчаянной решимостью выпалил он.
— Что такое? Нечистая сила?
— Так точно-с! Стою это я позавчерась у моей будки, вдруг гляжу, несется, словно вихрь какой, тройка, чуть не прямо на меня. Я, стало быть, еще ямщику крикнул: куда, дескать, дьявол, прешь? Поравнялась со мной, глянул я на седоков, кои в санях сидели, да так и присел наземь. Мать Пресвятая Богородица, страсть-то какая! Не люди в санях сидят, а нечистая сила, черти! Вот как перед Богом говорю, ваше превосходительство! Закутаны-то они в шубы человечьи, а лики-то уних сатанинские, дьявольские.
— Какие же именно?
— А так, примерно сказать: глаза круглые, навыкате, будто шары какие, и горят это они огненным огнем. Стра-а-асть, голова круглая, губищи — во какие! — оттопырены, и из них тоже будто огонь идет. Ахнул я, а тройка уж мимо меня промчалась.
— Сколько людей, то бишь, чертей сидело в ней? Один?
— Никак нет, только не один… Три будто, а то — четыре.
— А тебе все это не причудилось? Пьян ты не был?
— Никак нет, ваше превосходительство.
— И больше чем один был в санях?
— Больше.
— И тебе это не со страху в глазах утроилось?
— Никак нет-с!
— Один только раз видел заколдованную тройку?
— Вчера-с опять видел!
— Что же сказали тебе в квартале, когда ты рассказал о своем диковинном видении?
— Что будто я пьян, а потом… того… накостыляли.
— Ступай. Запишись у агента: кто ты, где твоя стоянка.
— Слушаюсь, ваше превосходительство! — лихо гаркнул будочник и вышел из кабинета.
— Однако, — задумчиво произнес Путилин, — надо, доктор, действовать и действовать поспешно. Помилуй Бог, первый раз в жизни мне придется иметь дело с существами из оккультических наук! Вампиры-кровопийцы… Гм… Так как я не имею удовольствия принадлежать к разряду красивых женщин, которых они, эти вампиры, милуют, то… то мне грозит смертельная опасность. Так ведь, доктор?