— Теперь ты понял, доктор, почему я тебя торопил?
— Да.
— Откровенно говоря, мне не особенно улыбается мысль затягивать визит неожиданного гостя.
Путилин посмотрел на часы.
— Они сейчас прибудут. Ну, а пока скажи, каково твое мнение: убийство это или самоубийство.
Я еще раз сделал поверхностный осмотр трупа и ответил:
— Мне кажется, что самоубийство. В это место, то есть в сердце, очень редко целятся убийцы. Висок и сердце — это прицел тех, кто добровольно кончает жизнь.
— Браво, доктор, кажется, ты на этот раз не ошибся!
В кабинет входили спешной походкой представители власти.
— Что случилось, Иван Дмитриевич? У вас в кабинете? — здороваясь, спросил прокурор.
— Перенесен с лестницы. Ну, господа, приступайте.
Началась тяжелая, длительная процедура. Мой коллега совместно со мной осматривал труп. Путилин стоял рядом с судебным следователем, не сводя взора с трупа.
Вдруг он быстро наклонился над трупом.
— Что это вы так пристально разглядываете, ваше превосходительство? — спросил судебный следователь.
— Мел на жилете и на сюртуке самоубийцы, — ответил Путилин.
— Самоубийцы?.. А разве вы уверены, что это — самоубийство?
— А вот, — не угодно ли, — усмехнулся Путилин, подавая тому листок бумаги, вынутый им из бобровой шапки мертвого человека.
Он протянул его следователю.
Тот громко прочел:
«Сегодня — моя последняя ставка. Если она будет бита — я застрелюсь. Я проиграл все, что имел, и даже чужое… А. Г.»
— Ну, вот и разгадка всей таинственности! — нервно рассмеялся Путилин.
Следователь и прокурор были озадачены.
— Значит, игра? Неудачная?
— Как видите, господа. Очевидно, ставка, последняя ставка этого господина была бита.
И он указал рукой на труп молодого человека.
— Да, но остается вопрос, кто этот господин… где он ставил свою финальную карту? — глубокомысленно изрек следователь, злясь на то, что Путилин по обыкновению первый пролил свет на загадочное происшествие.
— А это уж наш дорогой Иван Дмитриевич узнает. Ему и книги в руки, — облегченно вздохнул прокурор, радуясь упрощению дела.
— Но как вы предполагаете, ваше превосходительство: каким образом труп самоубийцы мог очутиться на лестнице сыскного отделения? — задал вопрос судебный следователь.
Путилин, низко склонившийся над трупом и исследовавший пальцы самоубийцы, выпрямился.
— Я оставляю за собой право ответить на этот вопрос позже, — сухо отрезал он. — Если бы сложные дела объяснялись и решались в полчаса, тогда… тогда, наверное, мы с вами, господин следователь, не были бы нужны русскому правосудию. Тогда вахтеры и курьеры могли бы исполнять обязанности следователей и начальников сыскной полиции…
Предварительное следствие было окончено. Труп увезли в анатомическое отделение Военной медико-хирургической академии.
— Вся надежда на вас, ваше превосходительство, — прощаясь, произнес прокурор.
— А отчего же не на господина судебного следователя? — иронически спросил Путилин.
Когда мы остались одни, я осторожно задал вопрос моему великому другу.
— Отчего ты, Иван Дмитриевич, так демонстративно-сурово и насмешливо отнесся к судебному следователю?
Путилин сделал досадливый жест рукой.
— Ах, оставь, доктор… Этот господин, едва соскочивший со скамьи привилегированного учебного заведения, ни бельмеса не понимает в настоящем, живом деле сыска, несколько раз язвительно пробовал «утирать мне нос». Моя слава стала ему колом поперек горла. По-смотрим, что он-то сделает.
Прошло несколько секунд, минут.
Путилин, погрузившийся в раздумье, вдруг стремительно вскочил.
— Что с тобой? — испуганно вырвалось у меня.
— Я… я вывожу мою «кривую», любезный доктор. Поезжай домой. А впрочем… скажи: ты играешь в карты? Ты помнишь штоссе, банчек?
— Ну да… Помню… Знаю, — удивился я страшно.
— Так давай с тобой сыграем…
Он подошел к шкафчику и вынул оттуда колоду карт.
— Только вдвоем играть-то скучно… Не раздобыть ли нам третьего партнера?
Путилин позвал помощника и что-то тихо начал ему шептать.
— Хорошо, Иван Дмитриевич.
Приблизительно через полчаса в кабинет вошел, почтительно сгибаясь, худощавый господин, уже очень немолодой, с наружностью, говоря откровенно, преотвратительной. Он был, очевидно, крашеный, так как только концы волос были черные, корни же — седые.
Узкие, противные, масляные глазки. Усы, распушенные, как у кота.
— А вот и вы, любезнейший господин Статковский!
— Имею честь кланяться вашему превосходительству. Ясновельможный пан Путилин имеет до меня дело?
Он говорил с сильным польским акцентом.
— Да, да. Это мой бывший клиент, доктор, но теперь пошедший по другой дороге, по дороге честного труда. А это, пан Статковский, мой знаменитый доктор.
Мы поздоровались.
— Изволите ли видеть, голубчик, какая история. Мне необходимо освежить в памяти всевозможные приемы шулерства высшей школы.
«Что такое?» — подумал я.
Статковского передернуло.
— Ваше превосходительство изволит шутить?
— Нимало.
— Но для чего же?
— Для того, чтобы обыграть наверняка некоторых негодяев, а главное для того, чтобы поймать их.
— А-а, — улыбнулся, как я потом узнал от Путилина, знаменитый экс-шулер, артист своего дела. — Новое дело, ваше превосходительство?
— Да. Ну-с, так вы можете преподать мне несколько уроков? Вы многое знаете?
— О! — только и произнес великий «мастер».
В этом невольно вырвавшемся восклицании было столько гордости и самодовольства, что я невольно улыбнулся.
«Вот оно, профессиональное самолюбие!» — мелькнула мысль.
— Приступим, Статковский.
Бывший шулер преобразился. Глаза засверкали восторгом, чуть не вдохновением.
— Прошу садиться, пане. Пан доктор играет?
— Как сапог! — ответил за меня Путилин.
— Ха-ха-ха! — почтительно рассмеялся шулер-виртуоз.
— Вот колода в моих руках. Прошу внимания.
Он, точно хирург, собирающейся приступить к операции, засучил рукава.
— Это для чего же? — спросил я.
— Для того чтобы показать вам, как можно чисто работать даже голыми руками!
Путилин внимательно следил за всеми манипуляциями «мастера».
— Какую угодно игру вашему превосходительству? — спросил Статковский.
— Да начнем с польского банчка. Игра эта теперь очень распространена в игорных домах.
— О, то есть, то есть! — согласился с этим исправившийся шулер.
Он попросил меня «срезать» колоду и обратился к Путилину.
— Сейчас я буду метать. Кого угодно, чтобы я бил — вас, ваше превосходительство, или пана доктора?
— Ну, хоть меня, что ли… А то доктор испугается, — рассмеялся Путилин.
— А может бить вас вместе?
— И это можете?
— Сколько угодно. Я начинаю. Вы, ваше превосходительство, не возьмете ни одного удара.
Карты были даны.
— Бита! — произнес Путилин.
Новая сдача.
— Бита!
— А теперь хотите взять?
— Хочу. Раз, два, три.
— Дана!
Статковский торжествующе поглядел на нас.
— То есть игра!
— Ловко! — вырвалось у Путилина. — Сколько способов, голубчик?
— О, очень много, ваше превосходительство: «по крапу», «по срезке», «по передергиванью», «по накладке».
— Ну, теперь объясняйте и демонстрируйте каждый отдельный способ и его приемы.
Началась целая лекция.
— В то время, когда вы режете, я делаю то-то… Когда я сдаю, то получается так…
— Ага, ага… А если так? — задавал вопросы Путилин.
— Тогда я делаю вот так. То вам ясно, ваше превосходительство?
— Повторите-ка еще раз, Статковский! Впрочем, дайте-ка карты теперь мне в руки. — И Путилин уселся метать.
Я ровно ничего, говоря откровенно, не понимал в этой карточной абракадабре.
Путилин начал игру.
— Так?
— А то ей богу хорошо! Як Бога кохам, ваше превосходительство — удивительный человек! Так быстро усвоить…
— Что поделаешь, любезный пан Статковский, в нашем деле все надо знать.
— Бита?
— Бита!
— Дана?
— Дана!
— Помилуй Бог, если бы я не был начальником сыскной полиции, я мог бы, стало быть, сделаться недурным шулером?
— Без сомнения, ваше превосходительство! — с восторгом и искренним восхищением поглядел на своего ученика знаменитый маэстро.
Путилин расхохотался.
Урок длился еще часа два. С редким терпением и упорством добивался этот необыкновенный человек результата, необходимого для его планов.
— Ну, баста!.. Довольно! Спасибо, Статковский. Имейте в виду, вы можете мне понадобиться. Может быть, нам придется играть очень скоро вместе. Вас ведь забыли? Теперь не знают?
Статковский вспыхнул.
— Простите, голубчик… Я спрашиваю об этом для пользы моего дела.
— Нет, нет, меня никто не знает. Прошлое умерло. Теперешние же «мастера» знать меня не могут.
Когда мы остались одни, я спросил Путилина:
— Кто этот субъект?
— Знаменитый некогда шулер. Он попался мне в руки. Он на коленях клялся и умолял, что исправится, что больше никогда не будет заниматься своим позорным ремеслом. Я спас его. И он сдержал слово. Теперь он служит, у него уже взрослые дети.
— И не играет?
— Никогда. Даже в дурачка.
Мы распрощались.
— Я уведомлю тебя, лишь только случится что новое.
На другой день, не утерпев, я заехал к Путилину.
— Ну что, Иван Дмитриевич, нового ничего пока?
— Работаем, — неопределенно ответил он. В то время, как мы болтали, Путилину доложили, что его желает видеть дама, г-жа Грушницкая.
— Попросите.
В кабинет вошла молодая, миловидная дама, отлично одетая. Она была очень взволнована. Лицо заплакано.
— Чем могу служить, сударыня? Садитесь, пожалуйста.