— Скоро будет большая буря, — мрачно доложил он.
— Мы и сами гром слышим, — буркнул Юсуф.
— Страшная буря, — повторил Маруф. Два отдельных фронта окружали город, как воюющие армии, готовые столкнуться над головой. Он никогда не видел ничего подобного. — Страшная буря, — снова молвил Маруф и почесался.
— Может, пора зайти в таверну? — предположил Таук. — Наш капитан давно уж там сидит.
— Дадим ему поблажку, — решил Юсуф.
— Если давать слишком много поблажек, мужчина может сбиться с пути.
Юсуф вздохнул, взглянул на дверь таверны. Правда, они ждут на улице целую вечность, он и сам уже почти решил заглянуть, собственными глазами удостовериться, что происходит. Но одно из правил взятого им на себя покаяния требует воздержания от поспешности, и хотя прежде бывали моменты, когда он, стыдясь своей пассивности, едва не совершал импульсивных поступков, теперь даже не помнит, чтобы предпринимал хоть одно радикальное действие после того, как лишился руки. Пока капитан сидит в таверне, Юсуф — номинальный вожак, хотя видит в этом лишь груз ответственности, еще считая себя недостойным подобного положения. Неприятное ощущение собственной неполноценности связано не только с Касымом Не хочется признавать, что в отсутствие Исхака, даже в один нынешний вечер, образовалась некая зияющая пустота. Мрачный зловещий мужчина быстро и уверенно превратился в противовес капитану — оба обладают’ весьма ярко выраженным характером и философией; даже трудно представить, что некогда они были чужими друг другу. У обоих что-то есть. Определенность. Решительность. А у Юсуфа ничего подобного.
Он смотрел на дверь, воображая, как открывает ее. Вспомнил время, когда над этим не приходилось раздумывать.
Снова выплюнул в темноту арбузные семечки. Одна улетела в арку над запрокинутой головой Маруфа.
— Поосторожнее, — предупредил Таук. — Ты ему здоровый глаз выбьешь.
— У него все равно останется ровно столько здоровых глаз, сколько у тебя зубов.
Таук в ответ широко открыл рот, пробежался языком по чрезвычайно редким передним зубам, издавая страдальческие стоны.
— Спаси Аллах детей от подобного зрелища, — усмехнулся Юсуф.
— У меня один глаз хороший, — заявил необычно разговорчивый Маруф. Он всегда зарабатывал себе на жизнь, высматривая берега и приближавшуюся непогоду.
— И мы говорим то же самое.
— Видел серебро на женщине.
Типичное загадочное замечание.
— Это он ножной браслет имеет в виду, — пояснил Даниил. — И я тоже видел. На той самой, на голой.
— Да больше ничего не увидел, — добавил Таук.
Копт смущенно посмеялся. Таук знал, что щиколотки для него — фетиш. Самое первое эротическое воспоминание Даниила связано с христианской свадебной процессией в Александрии, с обнаженными лодыжками невесты, мелькавшими под шлейфом из золоченого шелка.
— Не догадываетесь, кто она такая? — спросил он, сменив тему. — Одна из жен халифа?
— Шехерезада, — сообщил Юсуф.
— Сказочница? — прищурился Даниил.
— Она самая.
— Откуда ты знаешь?
— На кожу не обратил внимания? Индийская кожа. Мускус, вымоченный в камфарной смоле.
— На улице темно было.
— Браслет ты, однако, заметил.
Послышался треснувший раскат грома.
— Эх, был бы с нами мальчишка-раб! — рассмеялся Даниил. — Здорово сдрейфил бы.
— Наверняка побежал бы в укрытие, — добавил Таук, отбросив в сторону ивовый прут. — Слабак.
— Я бы с такой уверенностью не говорил, — возразил Юсуф, склонный, как ни странно, к спорам. — У него благородные мысли.
— Что значат благородные мысли? — рассмеялся Таук.
— Он молод. Идеалист.
— Значит, долго не проживет.
— Так и дядя его говорит.
— Дядя его испражняется лучше, чем мы едим.
— Его дяде везло, — заметил Юсуф. — Сваливался в воду, вылезал с рыбой во рту. А сейчас что собой представляет? Похваляется важными знакомствами да трясет яйцами.
— Ты деньги от него получаешь.
— Я от него обещания получаю, что не одно и то же.
— Ничего получать не обязан, если не хочешь.
— Правда, — согласился Юсуф.
— Зачем тогда это делаешь? — спросил Таук, подумав. — Другого выбора нет?
— Я от всего отказался.
— Так зачем остаешься? Почему сам по себе не гуляешь?
— Почему?..
Юсуф знал, Таук спрашивает не из злорадства, а из чистого любопытства, но вопрос больно ранил душу, попав прямо в цель. Некогда он был близок к великолепной карьере, богатству, почету и всем этим пожертвовал ради непосредственности — формализованной анархии — бану[39] Сасана: преступного подпольного мира. Там он блистательно проявил себя с абордажными крюками, лазанием по стенам, подкопами, клещами и за свои грехи понес подобающее каноническое наказание[40]. Подобно Исхаку, ушел в море, и провел на соленой воде много лет. А теперь сидит у багдадской таверны под надвигающейся бурей с великаном-людоедом, суетливым христианином и простаком средних лет.
— Чтобы тосковать потом по всему этому? — пробормотал он, даже сам не зная, серьезно ли говорит.
— Гром, — объявил Маруф, когда по всей улице прокатился особенно громкий рокот. — Будто судно на риф напоролось.
— У нас есть уши. — Юсуф начинал нервничать. Сильный дождь, заваривавшийся в тучах, уже падал на улицу винными каплями. Воздух вовсе не освежался, наполняясь густой пылью. А Касыма по-прежнему нет, как не бывало. И еврея, если на то пошло. И никого другого. Дверь оставалась плотно закрытой.
— Думаешь, нас продали? — спросил Таук.
— Почему ты спрашиваешь?
— Нутром чую.
— Для тебя это подвиг, — усмехнулся Юсуф. — Нет, по-моему. Никто нас не продал.
— Доверяешь Касыму?
— Я себе даже не доверяю.
— В чем тогда дело?
— Не знаю, — вздохнул Юсуф. — Просто в чем-то другом.
Может быть, гадал он, никакого еврея вовсе не существует? Может быть, аль-Аттар окончательно с ума сошел? Может быть, дело в целом так плохо пошло, что еврей попросту отказался от встречи с ними? А может быть, произошло нечто совсем непредвиденное. Что-то ужасное.
Надо узнать.
Он импульсивно — даже сам удивившись — отшвырнул арбузную корку, с юношеским проворством вскочил на ноги, взглянул на дверь таверны, пытаясь представить врага, преграждающего дорогу, посмеивающегося над ним. И снова его одолели сомнения, нерешительность. Он не мог понять, правильное ли принимает решение. Десять лет назад такого бы никогда не случилось.
Юсуф с усилием осторожно протянул руку.
И… прежде чем пальцы прикоснулись к дереву, створка, как бы в ответ на попытку, сильным рывком распахнулась внутрь.
Юсуф отступил, вытаращив глаза. За дверью царила дикая сумятица, мелькали кулаки, обнаженные лезвия, и он невольно попятился назад, в переулок. Юсуф увидел выкатившегося к его ногам Касыма в окровавленных одеждах и низкорослую фигуру в засиженной мухами дурре — видимо, погонщика верблюдов с его компаньоном повыше, в руках которого был окровавленный меч. Кто-то стоял в таверне, держа качавшуюся лампу.
Касым, шатаясь, встал на ноги.
— Ты мертвец! — неразборчиво выкрикнул он, кидаясь с кривым ножом на мужчину повыше.
Погонщик верблюдов, обливаясь кровью, хлеставшей из носа, вытянул суковатую руку, оттолкнул нападавшего открытой ладонью. Партнер пониже рвался вперед, размахивая кинжалом перед лицом Касыма, Тот пригнулся, изловчился, нанес пинок. Свет лампы разгонял тени.
— Убей его! — орал высокий погонщик.
— Нет, — отвечал коротышка. — Я ему сейчас поганые уши отрежу!
Первый погонщик обхватил Касыма, припер к стене, второй занес нож.
Из темноты неожиданно вынырнула бычья туша, и высокий погонщик мгновенно оказался на земле. Партнер, оглянувшись, увидел чудовищно обезображенного мужчину — Таука, — который под усиливавшимся дождем схватил и поднял его, как нашкодившего кота, а когда отпустил, тот со всего размаху грохнулся оземь, однако сумел встать. Оторвавшись от стены, Касым двинулся на него. Юсуф шагнул вперед, стараясь его удержать.
— Ты мертвец! — завопил Касым, и оглушенные погонщики верблюдов решительно схватились за оружие.
— Уведите его отсюда! — кричал в дверях хозяин таверны. — Уберите! — Он тыкал пальцем в ночь, размахивая лампой. — Драку в моем доме устроил! Наплевал на гостеприимство! Опозорил меня! Уберите его!..
Юсуф видел в таверне других посетителей, чувствовал, что Касым вырывается из его объятий, наблюдал, как погонщики верблюдов пытаются подняться, а Таук стоит над ними, полный гнева. И на сей раз Юсуф не стал колебаться. Сама мысль об уличной драке была для Юсуфа невыносима. Но обстоятельства заставляли его взять на себя роль настоящего вожака.
— Уходим, — приказал Юсуф под звучные гонги и барабаны грома. — Пока шурта не явилась.
— Уведите его! — бесновался хозяин таверны.
— Вернемся к мечети.
— Уберите его отсюда!..
Таук согласно кивнул, и они с Юсуфом направились к остальным, прихватив капитана, таща его за собой под дождем в темноте.
— Я могу драться! — кричал Касым. — Отпустите меня!
— Еврей там? — спросил Юсуф во время отступления.
— Я драться могу!
— Еврей там?
— Какой еврей? — захлебнулся Касым.
Они пробирались по ветреным улицам Шаммазии среди плясавших в бурных воздушных потоках клочков соломы и тряпок.
— Придется идти кругом по дороге вдоль канала Махди, — заключил Юсуф, щурясь. — В обход кордонов.
Однако не успели они свернуть на запад, возвращаясь к Тигру и рынку Яхья, как столкнулись с фигурой, летевшей по улице в противоположную сторону.
От сильного удара Даниил со стоном упал на землю. Фигура свалилась на него, потом поднялась, задыхаясь.
Юсуф из предосторожности инстинктивно вытянул руку.
Фигура обернулась и дико уставилась на Юсуфа. Вор не верил своим глазам — перед ним стояла обнаженная женщина.