— Это… не мечеть, — буркнул он через какое-то время, и все рассмеялись.
— Это сиджин, — подсказал Юсуф.
— Что?
— Преисподняя.
— Что?
— Матбак, — уточнил вор. — Камера в тюрьме Матбак.
— Что?.. — При всем своем богатом опыте Касым никогда в тюрьме не был.
Прежде чем Юсуф успел ответить, звякнули ключи, отпирая засовы, дверь камеры открылась внутрь, властный голос бросил:
— Где ты там, блохастая задница?
Пес неохотно отошел от Таука, который его гладил и успокаивал, и поплелся из камеры, опустив голову.
Дверь захлопнулась, подняв облачко пыли, пес взвизгнул, видимо, получив ощутимый пинок. Таук напрягся, но мало чем мог помочь.
Касым прокашлялся, высморкался, очистив ноздри от запекшейся крови.
— Что случилось? — спросил он, все еще стараясь опомниться.
В утопленную в земле камеру сквозь узкое окно высоко в стене, выходившее во внутренний двор, летел розоватый песок. На камнях красовались вольные рисунки. Кружили мошки, спасаясь от бури. На пропитанной мочой соломе угрюмо сидела вся команда, кроме бритоголового. Ноги были прикованы цепью к скобе. Маруф ловил блох в своем сирвале. Еще один сокамерник в рясе, с серебристыми волосами и остекленевшим взглядом торчал под окном, наполовину зарывшись в песок.
— Стража явилась с мечами и копьями, — напомнил Юсуф. — Сразу после рассвета. Когда ты еще спал.
— Что? — заморгал Касым.
— Вот как мы сюда попали.
— Стража? — недоверчиво насупился Касым. — Мы что… арестованы?
— Не сами же сюда явились. Ты даже с одним заплывшим глазом зашиб одного. Как будто прошлым вечером не до конца натешился.
Во тьме мелькнул проблеск.
— Я… убил погонщиков верблюдов, — уточнил Касым.
Даниилу вопрос показался ужасно смешным.
— Может быть, нос кому-то расквасил, — проворчал Таук.
— Счет равный, — милосердно сообщил Юсуф. — Ты им шкуру попортил, тебе грудь разрезали, нос разбили. Вот откуда все это, — указал он на свой гами, испачканный красными пятнами. — Вовсе не от бури.
— От какой бури?.. — затряс головой Касым.
— Которая весь Багдад залила кровью, — возбужденно вставил Даниил.
Касым силился вспомнить хоть что-то.
— Никакой бури не помню, — заявил он, как бы отрицая само событие.
— Счастье, что мы ее пережили, — сказал Юсуф. — Укрылись за рынком Яхья, где нас чуть не пришибли обрушившиеся перекрытия. А ты храпел.
— Как сурок, — весело подтвердил Таук. — Мать никогда не учила тебя спать с закрытым ртом?
Касым его проигнорировал. Тауку прекрасно известно, как он храпит и гордится, что судно трясется — храп отпугивает морских чудовищ. Впрочем, члены команды явно им недовольны, в чем-то обвиняют, а в чем — непонятно.
— Нас арестовали за драку?
— Никто не объяснил, — ответил Таук.
— Шурта говорит о каком-то убийстве, — сообщил Юсуф. — К тому времени мы вернулись к мечети. Помнишь офицеров, которые нас прошлой ночью сюда привели? Они нас и нашли.
— Убийство? — переспросил Касым, и в голову вдруг ударила мысль. — Кого убили? Еврея?
— Не думаю.
— Почему?
Насколько помнится, еврей так и не появился в таверне. Если он убит, это веское оправдание.
— По тому, как они нас арестовывали. Слишком злились. Убит кто-то гораздо более важный.
— Кто?
Юсуф пожал плечами:
— Скажем так. Возвращаясь в мечеть, мы столкнулись с женщиной, которую ты назвал Мириам.
— Мириам? — выпучил глаза Касым — Мы встретились с Мириам?
— Так ты ее назвал.
— Мириам убили?
— Нет. Просто подумай — она была раздета…
— Раздета?..
— Иначе бы ты ее не узнал, — усмехнулся Таук.
— И мы ее встретили в том самом месте, где раньше проходила Шехерезада, — продолжал Юсуф.
— Кто?.. — быстро заморгал Касым, слыша слишком уж много имен.
— Женщина, которую мы раньше видели. Сказочница. В сопровождении свиты со свечами.
Касым с трудом усваивал поток информации, скептически сдвинув брови.
— Та самая? — переспросил он. — Откуда ты знаешь?
— Стражники рассказали, — соврал Юсуф, чтобы придать своим словам больше веса. — Именно ее мы видели по дороге в таверну.
— Это ты говоришь.
— Значит, знаю.
— А Мириам тут при чем?
— Ну, сам себя спроси, какова вероятность в один и тот же вечер дважды встретить обнаженных женщин в квартале Русафа?
Касым тупо взглянул на него.
— Слишком невероятное совпадение. К тому же Мириам шлюха, правда? — требовал Юсуф ответа:
— Мириам не шлюха.
— Ну певица. Похожая на Шехерезаду.
Вопрос оставался открытым; Касым по-прежнему таращил на вора глаза, ровно ничего не понимая.
— Она послужила прикрытием, — растолковал Юсуф. — Певице заплатили, чтобы отвлечь охранников. Чтобы они приняли ее за Шехерезаду и направились по ложному следу.
Касым пытался подыскать возражение.
— Единственно возможное объяснение, — уверенно объявил Юсуф.
— Ты в прикрытиях хорошо разбираешься, да? — вставил Таук.
— Пожалуй.
Касым вспомнил замечание хозяина таверны, что Мириам получила другую работу — все сходится. Но он не привык соглашаться с кем-либо, особенно когда находился в воинственном настроении, и поэтому выпалил:
— Все равно смысла нет.
— Певица, — повторил Юсуф. Причем умная. Даже если офицеры поверили, будто это Шехерезада, они все равно присматривались. А преступники тем временем вполне могли сделать свое дело — убить царицу.
Под окном вдруг что-то зашевелилось, посыпался каскадом песок — старый монах внезапно заерзал, открыл молочные глаза, зашлепал губами, пытаясь что-то вымолвить. Вся команда уставилась на него.
Как он ни старался, пробормотал нечто невразумительное.
— Что? — презрительно фыркнул Касым, с радостью избавляясь от упреков в свой адрес.
Монах снова залопотал, будто рот у него был набит жемчужинами.
— Ну, давай, Авраам, постарайся!
— Ла яктилу. Яхтифу.
— Ее похитили, — неожиданно перевел Даниил.
Касым на него покосился.
— Похитили, но не убили, — на редкость серьезно пояснил Даниил.
Касым громко расхохотался:
— Не верю, будто здесь очутился единственный копт, понимающий речи безумца. Полуглухой к тому же. Вы что, отец с сыном?
Даниил промолчал. Румские монахи посещали Ихмим — коптское убежище под Александрией, — постоянно свидетельствуя о другой, богатой, разнообразной жизни, и он втайне когда-то мечтал оказаться их сыном.
— Похитили… — промямлил монах, преодолев полное косноязычие и перестав слюной брызгать, — …как сказано… в пророчестве!..
— Что? — рассмеялся Касым, выпучив глаза. — Что?
Монах не знал, с чего начать. Потом вдруг словно понял, что продолжать нет смысла, и вновь замкнулся в молчании.
Касым укоризненно посмотрел на Юсуфа:
— Что это он мелет? Какое пророчество?
— У христиан очень много пророчеств. — Вор пожал плечами.
— Он ест мертвечину? — уточнил Касым.
— Он смотрит в небеса во время молитвы.
Касым презрительно отвернулся:
— Тогда где-нибудь в другом месте плюйся, старик. У нас нет времени на пророчества.
Монах остался безучастным.
— Ну, — подтолкнул его капитан, — говори, пока можешь. Пока ты еще жив.
Монах не произнес ни слова.
— Фу, — ухмыльнулся Касым, — козел бешеный. — Он глубоко вдохнул, вновь обретая властные полномочия. — Дурной, как дельфин. И удовлетворенно хмыкнул.
— Не отворачивайся от него, — посоветовал Юсуф. — Может быть, мы тут пробудем какое-то время.
— Мы тут пробудем недолго, — уверенно объявил Касым. — По крайней мере я. Который ничего плохого не сделал.
Все молчали.
— Я слишком нужен, чтобы тут париться, — продолжал он. — Аль-Аттар меня вытащит.
— Ничего он не сделает, если никто ему не сообщит, — заметил Юсуф. — А кто его поставит в известность — еврей?
Касым насупился, хотя признал правду: нельзя с уверенностью рассчитывать на аль-Аттара. В конце концов, в таверну еврей не пришел.
— А бритоголовый где?
— После того как остался в мечети, мы его больше не видели. Да чего от него можно ждать? Если умрем, помолится за нас, только спасать не станет.
— Заступится за нас, я знаю, — уверенно провозгласил Таук.
— Знаешь? Что он для тебя хоть когда-нибудь сделал?
— А тебе что он сделал? — Великан пожал плечами.
— Ты глупец, — фыркнул Юсуф, — если думаешь, будто он хоть немного о нас беспокоится.
— Беспокоится, хоть и не выдает своего беспокойства.
— Беззубый лев, — заключил Юсуф, — ходит кругами, сам себя жалеет. Рычит иногда, вот и все.
— Тем не менее лев.
— Шелудивый, пропащий.
Эпитеты пришлись по душе Касыму.
— Я ни на каких львов не рассчитываю, — объявил он. — Ни на кого не рассчитываю, кроме себя. Ни на кого из вас…
Он снова прервался, услышав звяканье ключей, скрежет засовов, голоса, увидев, как дверь открывается внутрь. Вошел страж в кольчуге, размахивая мечом, за ним другой с ключами. За ними еще двое: судя по виду, высокопоставленный офицер шурты и племянник аль-Аттара, раб-рассказчик. Третий стоял за дверью в молчаливом страдальческом ожидании старый лев. Исхак.
В углу под окном вновь заерзал монах, лихорадочно, будто бы получил откровение. Он моргал, корчился в судорогах, захлебывался слюной, пытаясь понять, правда ли это. Но глаза — те самые, что видели выплюнутые Этной камни размерами с лодку, орды гуннов в Обершвабене, лик Христа, отпечатавшийся на том самом платке, которым Ему вытерли лоб в Иерусалиме — те самые глаза увидели семерых мужчин из пророчества великой сивиллы. Он видел их прямо перед собой, с восхищением ожидая, когда сомкнутся последние звенья и перед его взором предстанет команда спасателей. Секунду назад даже не представлял себе, что такое возможно. И через несколько мгновений они навсегда исчезнут. Времени почти не осталось. Он еще раз перебрал все в памяти, в круговороте мыслей, торопливо, старательно, с непревзойденным скептицизмом «адвоката дьявола», к чему постоянно себя принуждал. Неожиданно. Необъяснимо. И все же бесспорно.