— Если царь желает их испытать, это можно устроить, — предложил Гарун. — Только прошу чрезмерных надежд не питать.
…и Шахрияр вдруг не сумел сдержаться: необходимо сейчас же дать официальное одобрение, пока чего-нибудь не случилось, пока кто-нибудь не высказался против, пока они чего-нибудь не натворили или, как призраки, не растаяли в воздухе. Надо хватать бесценный подарок, пока не улетучился.
— Да-да… — взволнованно пробормотал он, — да… не надо… я верю…
— Царь верит, что это они самые? — прищурился Гарун.
Шахрияр подтвердил, надеясь, что не чересчур энергично.
— Они самые, да, вижу…
— Даже не побеседовав с ними?..
Шахрияр лихорадочно закивал:
— Я в них вижу… — Он сам не понимал, что именно видит, бормоча и мямля. — Вижу в них…
Гарун вновь оглядел семерку, стараясь разглядеть в ней то, чего не увидел сам.
— Действительно? — прищурился он. — По их собственному признанию, их таланты не очевидны.
— У нас в Астрифане говорят, — слегка сымпровизировал царь Шахрияр, — что сладчайший сок прячется в самых неприглядных плодах.
Гарун из всех плодов Астрифана знакомый лишь с оранжем, растерялся, но был обрадован быстрым исходом дела.
— Значит, царь охотно отправит их с выкупом?
— Лучше них… никого не найти.
Халиф ничего не понял, однако не хотел расспрашивать.
— Тогда возблагодарим Аллаха, ниспославшего царю прозрение, — заключил он.
— Воистину… возблагодарим, — почти бессознательно повторил Шахрияр и, приняв решение, вдруг понял, что ничего больше делать не хочет. Хочет только уйти, оставить всех этих болванов, избавиться от необходимости оправдывать свое заключение, вернуться в опочивальню, обдумать, как обеспечить провал порученной курьерам миссии.
— Государь, — с почтительным поклоном неожиданно молвил один из них, чернокожий юноша, — да будет мне позволено заверить, что мы всеми силами постараемся вернуть царицу в целости и сохранности. Любой ценой.
Царь Шахрияр глянул на него так, словно изо рта юноши шел зловонный запах, и с трудом выдавил:
— Да… Надеюсь.
— Царица будет найдена! — пообещал монах, указывая на заплесневелую страницу. — Как предсказано… — Слова по-прежнему безнадежно путались, и он, не справившись, принялся утирать слезы.
Царь Шахрияр с трудом удержался от смеха над нелепостью происходящего.
— Попроси своего приятеля успокоиться, — бросил Гарун ибн-Шааку. — Он сыграл свою роль, и спасатели избраны по его предложению.
— По-моему, — предположил ибн-Шаак, — он хочет сообщить о следующем кусочке пророчества.
— Еще об одном? — нахмурился халиф.
— У пророчества, собственно, нет продолжения, — вставил со стороны писец, махнув страницей. — Пятая строфа не столь ясна, как остальные, и ее очень трудно прочесть.
— У какого пророчества?.. — переспросил Шахрияр, стараясь, чтоб в вопросе прозвучало простое любопытство, тогда как, впервые услышав о неизвестном пророчестве, мигом снова почуял тревогу в душе, питая к божественной воле почти такое же уважение, так и Гарун аль-Рашид.
Халиф сочувственно ответил:
— Старый монах утверждает, что видит будущее развитие событий.
Царь Шахрияр неожиданно широко улыбнулся:
— Он ясновидец?
— Нет. Передает чужие слова. Предсказание римской пророчицы — сивиллы Кумской.
Царь вскинулся, будто его ткнули иголкой. Даже в Астрифане слышал он о сивиллах, и потому при упоминании о них семерка вдруг представилась ему совсем не такой смехотворной.
— И все это предсказано? — уточнил он с широким неопределенным жестом.
— На странице, которая теперь принадлежит монаху, — подтвердил Гарун.
— И там сказано об этих семерых мужчинах?..
— И о песчаной буре, и о похищении сказительницы…
— А также, — подхватил ибн-Шаак, — о ее счастливом спасении… по крайней мере намеком. — Он взглянул на писца.
— Кажется, именно так, о повелитель, и государь, — подтвердил тот, а старый монах, стоя рядом, в подтверждение залопотал, закивал. — В пятой строфе предсказано возвращение царицы. Это ясно.
— Что там говорится? — уточнил Гарун.
— Намекается на спасение.
— А когда это будет, не сказано?
— Неточно.
— Значит, этому должно что-то предшествовать?
— Кажется, надо ждать появления «скакунов с Красного моря».
— Чего?
— Кажется, именно так. Не совсем ясное выражение.
Гарун обратился к монаху за объяснением.
— Что это за «скакуны с Красного моря»?
Тот беспомощно помотал головой, без конца бормоча.
Халиф виновато взглянул на посеревшего Шахрияра и опять повернулся к писцу:
— Ну хоть что-нибудь можно понять?
— Только то, что они «затмят город, как луна затмевает солнце»…
— Затмят?.. Завоюют?
— Просто затмят, и все.
Гарун вздохнул:
— Но определенно сказано, что Шехерезада спасется?
— Да, если она и есть тот самый «сказитель».
Гарун вновь оглядел спасателей, нисколько на них не похожих.
— Что ж, возможно, и правда, — с укрепившейся верой согласился он, — что сладчайший сок спрятан в самых неприглядных плодах. — Какое-то время подумал и пожал плечами. — Значит, договорились. Вы действительно избраны Аллахом, царем Шахрияром и мною. Я теперь лишь запасной игрок, поэтому не стану напоминать ни о важности вашей миссии, ни о щедрой награде для каждого, если вернете царицу. Верней, не если, а когда, судя по предсказанию.
— Гм… не совсем, — вновь вмешался писец, вздернув брови, указывая на страницу.
Гарун фыркнул — всезнайка ему надоел.
— Что еще?
— Есть еще кое-что. Еще одна деталь пророчества.
— Еще одна?
— Повелитель желает, чтобы я прочел? Все четверостишие?
Гарун просто пронзил его взглядом.
Писец прокашлялся, оглядел поверх страницы команду и тоном судьи, выносящего приговор, прочел последние строки пророчества:
Когда мирный город затмят скакуны с Красного моря,
Как луна затмевает солнце, пустив черный дым,
Сказительница победоносно вернется, не зная горя,
А из семерых — лишь один.
Глава 14
797 году на морском берегу близ Тарса происходил обмен военнопленными. Среди четырех тысяч профессиональных солдат, наемников, волонтеров и гази, возвращавшихся в халифат в обмен на тысячу византийцев из приграничных гарнизонов, был молодой блистательный хорасанский лучник с почти славянскими чертами хмурого лица, который год назад выбрался из тюрьмы, согласившись служить своим тюремщикам, время от времени сокрушаясь о собственном предательстве и отступничестве. Оно еще не обнаружилось — он весьма удачно маскировался, — когда армия далеко уже отошла от границ, оказавшись вне опасности, и он тайно, что стало второй его натурой, сумел бежать, сначала в жестоко обложенный налогами Мосул — рай для беглецов, — потом в Индии, где усугубил свой позор.
Тяжелые воспоминания о боях, тюрьме, предательстве, поджидающем окончательном унижении постоянно являлись во сне, портя мимолетные приятные моменты. Нескончаемый ад. Достаточно закрыть глаза, и перед ними живо встают утонувшие трупы с открытыми ртами, сморкающиеся кровью кони, тюремная солома, пропитанная испражнениями, зловоние плотно спрессованных тел, невыносимо жадные щупающие руки и, самое страшное — искусные византийские ножи, распарывающие плоть, лишающие дееспособности.
Он разом очнулся, охваченный отвращением, сидя в каморке, выложенной светлыми кирпичами на известковом цементе, устланной мягкими коврами и подушками, и какое-то время сидел неподвижно, будто вся кровь соком вытекла из тела, загустев в трещинах. Голова была тяжелая, ничего не соображала. День подходил к концу, сны уходили, и одна мысль о том, чтобы просто встать на ноги в меркнувшем свете, который своей безрадостностью наверняка приведет его в полнейшее уныние, потребовала невероятных усилий. Как всегда, очень тянуло на сладенькое, и отчаянно хотелось травки.
Щурясь, моргая, с пересохшим ртом, он наконец умудрился принять вертикальное положение, и, как со скрипом, ожившая статуя, потащился, шаркая ногами, к дворцовым руинам, к высоченным грудам обломков, служившим наблюдательными пунктами. На одной увидел Саира — обидчивого индийского борца, способного поднять сотню ритл[56], — приставившего козырьком к глазам мясистую руку и выискивавшего, кого бы убить. Хамид молча немного постоял позади него, собираясь с силами, а Саир, словно в насмешку над предполагаемой невидимостью вожака, сказал, не сводя глаз с горизонта, без всяких формальностей и приветствий:
— Двое. Двоих вижу.
Хамид махнул рукой, отогнал стрекозу, попробовал проследить за взглядом Саира, но с земли ничего не увидел.
— Где? — выдохнул он. Хамиду совсем не понравился жаждущий тон индуса.
— Чересчур далеко для стрелы, — с завуалированным сарказмом сообщил Саир. — Но не так далеко, чтобы нас не заметить.
— Кто же это такие?
Саир увильнул от ответа.
— Кто знает, — пробормотал он. — Могут быть кем угодно.
Скрывая усталость, Хамид забрался на кучу камней и без всяких подсказок Саира вскоре разглядел юношу, сопровождавшего похожую на ворону женщину, сидевшую на медленно шагавшем осле. Вроде безобидные.
— Сюда посмотрите, — прошипел сквозь зубы Саир, как бы обращаясь к путникам. — Сюда, сюда. — Ему просто требовался предлог.
— Тише, — коротко бросил Хамид. — Сиди тихо.
— Пускай меня увидят, если пожелают. Больше уже ничего не увидят.
— Оставь их в покое.
— Цыгане, — проворчал Саир. — Посмотри на поклажу. Их ни с кем не спутаешь.
— Не стоит испытывать паутину на прочность.
Саир усмехнулся, по-прежнему не отрывая взгляда от путников.
— Никак не пойму, Хамид, — тихо вымолвил он. — Может, правду о тебе говорят…
Хамид проигнорировал дерзкое замечание. Он давным-давно понял, что Саира в свое время придется убить, знал, что сделает это без лишних эмоций, не из любви к искусству, а по элементарной необходимости. Саир принадлежал к касте шудры