— И не слишком чутких тоже, — инстинктивно шепнул Асад ибн-Язид, с плохо скрытым злорадством намекая на аль-Бармаки, что впоследствии его заставило в смятении сечь собственных рабов.
После долгих напряженных дебатов решили, что им лучше представиться официальными служащими — скажем, инспекторами, проверяющими колодцы и бочки с водой, которые Зубейда установила в пустыне, — что оправдывало их отличие от прочих шедших с караваном путников: одинаковые изары, отсутствие товара. Кроме того, им следовало незаметно влиться в караван, не возбуждая зависти и подозрений, не привлекая внимания преступников, поэтому всякую роскошь сочли излишней. Не имея на подготовку и полного дня, семерка металась по всему Багдаду. Сначала помылись в дворцовой бане, побрились, облачились в одежды; потом очутились в доме моделей, примеряя наряды и головные уборы торговцев; наконец, явились в арсенал Круглого города, выбирая самое современное оружие, не успевая обдумать пророчество, возразить, передумать, хоть что-нибудь в спешке сделать. Пока восторженно любовались легендарным мечом Самсамом сверкавшим перед ними, как индийское зеркало, к ним подошел незнакомый мужчина, который оказался Гаруном аль-Рашидом, хоть и не совсем Гаруном аль-Рашидом — халифом в платье сыровара, с физиономией игрока в даррат.
Ибн-Шаак его сразу узнал и поджался. Одобряя и приветствуя заинтересованность халифа в том или ином деле, личное его участие он приветствовал редко. Только открыто этого не показывал.
— Эй, иди своей дорогой, — буркнул начальник шурты, — у нас важное дело. Проваливай, пока не попал под арест.
— Знаешь, кто я такой? — радостно спросил мужчина.
— Нет, не знаю и знать не хочу.
— Приглядись повнимательнее, — предложил собеседник и повернулся в профиль. Команда озадаченно пригляделась, а ибн-Шаак притворно сощурился и протер глаза.
— Неужели… — неуверенно пробормотал он.
— Глаза тебя не обманывают, — подтвердил незнакомец. — Это действительно я, только переодетый.
Действительно, это был повелитель правоверных, впервые явившийся инкогнито после ночных приключений с Джафаром аль-Бармаки и Абу-Новасом. Вытащил из чулана побитые молью одежды простолюдина, облек в них свое истощенное тело, обильно облил бороду краской, нарисовал на лице углем морщины, вычернил брови сурьмой, позаимствованной у девушки из гарема.
— Пойдем на верблюжий рынок, — с удовольствием объявил он, — и в другие места. Нельзя привлекать к себе внимание.
— Повелитель уверен, что это не опасно? — спросил ибн-Шаак, скрывая тревогу. — Его могут принять за простого торговца, ограбить и даже напасть…
— Я должен это сделать, — торжественно провозгласил Гарун. — Только ни в коем случае нельзя возбуждать подозрений.
— Разумеется, о повелитель.
— И к вам это тоже относится, — предупредил халиф членов команды. — Красные изары — одно дело, а во всем прочем вы ничем не должны выделяться. Поэтому не поглядывайте на Самсам и другие мечи. Выбирайте простые ножи.
— У нас свои есть, — заявил Касым, вытаскивая изогнутый кинжал с закругленным кончиком. Он не доверял чужому оружию.
Гарун, полностью доверяя первому впечатлению и сразу проникшийся особенной неприязнью к Касыму, сухо проговорил:
— Похоже, им слишком часто резали рыбьи кости. Нам требуется очень острое и неприметное оружие.
— У халифа есть мы, — сказал Юсуф. — А мы себе ножи сейчас выберем.
Вооружившись подобающим образом, в сопровождении халифа — в высшей степени приметного спутника, — они направились к Хан-аль-Наджибу, Дромадерскому рынку в подворье Привратников напротив Управления по делам благотворительности. Бывшее здание правительственного ведомства, проданное за гроши частному лицу, соответственно, пришло в полный упадок. В опустевших стойлах и нишах стояли всевозможные верблюды и верблюдицы, начиная с состарившихся дромадеров с обрезанными хвостами и заканчивая породистыми скакунами бедуинов. Окрас варьировался от белоснежного до черного как смоль; после бури многие животные приобрели розоватый оттенок. Животные все еще были испуганы: ветер сорвал кровлю со стойл, и несколько особенно возбудимых взбунтовались, разбили ограду, рассердив нервных погонщиков. По стенам до сих пор текли струи винного цвета, образуя лужицы, в которых плавала люцерна и навозные лепешки. Даже тучи мух жужжали лениво. Шевелились лишь несколько погонщиков, производивших осмотр, да кое-кто из купцов, собиравших припасы для отправляющегося завтра каравана. Последние подозрительно осмотрели вновь прибывших, чей потешно размалеванный предводитель ворчливо требовал услуг, точно сам халиф.
— Семь верблюдов, — приказал Гарун агенту с хитрым взглядом. — Умных, выносливых, с добрым нравом, крепкими ногами и скоростью Соломона.
— Все это возможно, — отвечал агент, потирая губу с незаживающей язвой от курения травки, — но редко сочетается в одном животном. Это тебе дорого будет стоить.
— Мне?
К огорчению ибн-Шаака, Гарун уже, кажется, начал терять терпение.
— Знаешь, как говорят в нашем деле: «Дешевый, здоровый и смирный — одно животное обладает любыми двумя этими качествами, но не всеми тремя».
— Цена не имеет значения.
— Хочешь самых лучших?
— И не потерплю обмана.
Агент смерил взглядом Гаруна с головы до ног, стараясь понять, насколько этот олух, раскрашенный, как хорасанский мужеложец, разбирается в верблюдах. Говорит, конечно, уверенно, остальные явно ему подчиняются. Он решил пощупать воду.
— Вон, — ткнул агент погонщицкой палкой, — Омани. Лучше не найдешь. Все упомянутые тобой достоинства и даже больше. Смотри: плечи сухие, ляжки плотные, ладный горб, глаза прозрачные — загляни. Красивей не увидишь, к тому же его редко седлали. Весь Багдад тебе будет завидовать.
— Мы собираемся на нем ездить, а не в постель укладывать, — отрезал Гарун. — А с остальными что? Почему разбежались?
Агент насмешливо сморщился:
— Струсили. Увидели вон того великана и на всякий случай удрали.
— Какого великана?
Агент ткнул пальцем в Таука.
Однако тот произвел впечатление на Гаруна.
— Именно такие животные нам требуются, — решил халиф. — Нет ли у бедуинов пословицы: «Лучший верблюд тот, который не позволит себя изловить»? Давайте поближе посмотрим на умных тварей.
— Ты об этом пожалеешь, — самодовольно заявил агент. — Для верблюда ум не достоинство.
— Похоже, для торговца верблюдами — тоже.
Агент прикусил язык, решив сопротивляться насколько возможно, не упустив сделки.
Выбрали пять быстроногих верблюдиц и двух молочных, способных нести наездника, груз золотых монет, провизию, а в случае необходимости набрать скорость. Верблюдицам было отдано предпочтение за выносливость. У всех в нос продето кольцо, почти у всех спина стерта седлами, шкура выдублена ветром, а одна, йеменская, по кличке Сафра, приобрела ярко-желтый цвет, много лет перевозя шафран. В Дромадерском подворье все были довольны, торопясь заключить соглашение. Крупнейшая чудовищная верблюдица благородной шаруфской породы досталась Тауку.
— Выдержит она его? — уточнил Гарун.
— Двух таких выдержит, — холодно заявил агент. — И четыре бурдюка с водой.
Для проверки Гарун приказал верблюдице лечь, и Таук забрался ей на спину — не без труда. Огромное животное застонало, затрепетало, на миг показалось, что костлявые ноги вот-вот подломятся, но потом с победным ревом поднялось в полный рост. Озабоченный Таук потрепал верблюдицу по шее.
Чтобы не оставаться в стороне, Касым мигом перескочил через ограду, попытался оседлать свою верблюдицу, но непрочно ухватился за луку седла, и когда она, почувствовав на себе его тяжесть, принялась преждевременно вставать на задние ноги, потерял равновесие и бесславно сполз с шеи прямо в грязь. Даниил хохотал как безумный.
— Говорят, пять дней надо учиться садиться, — сообщил ибн-Шаак халифу.
— Нет у нас пяти дней, — мрачно буркнул тот.
Слыша их и ужасно боясь опозориться, после чего команду могут отстранить от миссии еще до начала, Зилл сам перепрыгнул через барьер и без всяких усилий взобрался на Сафру. Спокойная верблюдица дружелюбно к нему отнеслась, резво вскочила на ноги, весело выскочила из загона под его руководством, вернулась к агенту, покорно улеглась. Хотя Зилл легко мог бы слезть, он сделал это с преувеличенным трудом, чтобы не усугублять позор Касыма.
— Мальчишка производит на меня впечатление, — по секрету признался Гарун ибн-Шааку.
— Обладает юным энтузиазмом, — согласился ибн-Шаак, — и старческой мудростью.
— Мне кажется, именно он вернется в Багдад.
— А если нет… то кто? — с любопытством поинтересовался начальник шурты.
— Каджута, конечно, — ответил халиф, имея в виду мифического быка, который держит землю, вызывая своим дыханием приливы и отливы, и глядя на Таука.
Они скорбно взглянули на остальных.
— Значит, мы видим перед собой пропащих, — заключил ибн-Шаак.
— Ни одна душа, погибшая за благородное дело, не… — Гарун вдруг прервался и насторожился, заметив краем глаза, что позади них стоит последний член команды, бритоголовый аскет. Все время держится поблизости, неприметный как тень, стараясь не привлекать внимания. Даже сейчас, когда халиф на него оглянулся, тот быстро отвернулся, пристально глядя на покрытый пылью минарет мечети Мусаиб, где имамы готовились к богослужению. Непонятно чего испугавшись, Гарун с застарелым чувством вины задумался, много ли ему удалось подслушать.
Вернувшись в Круглый город, зашли к голубятнику на улице Самайда, застав его за латанием крыши и философскими рассуждениями по поводу нескольких лучших птиц, погибших в бурю.
— Дело не в дожде, — говорил он, спускаясь по приставной лестнице, — а в громе. Сердечки у них нежные, крохотные. Должно быть, решили, что пришел Судный день.
— Не они одни, — сухо заметил Гарун.
— Ну, в общем, не так уж и важно. Между нами говоря, в голубятне ничего даром не пропадает. Мертвая птица пойдет детям на ужин.