овой.
Остановив верблюдицу на почтительном расстоянии, Касым сдержанно приветствовал мужчину.
Бедуин, перестав поглаживать птицу, ответил приветствием, не спуская с них глаз.
— Вы с пути сбились, — молвил он ровным тоном, не допускавшим агрессии.
Касым прокашлялся:
— Что это значит?..
Бедуин мельком оглядел пустыню, словно ответ был слишком очевиден.
— А где мы должны быть? — сдержанно проворчал Маруф. — Если не здесь, то где?
Бедуин посмотрел на него и сказал после паузы:
— В Батн-аль-Иблисе — «дьявольском логове».
— Ты один тут? — уточнил Касым. Бедуин не ответил. Возникло неловкое молчание.
— Красивая птица, — испытующе проговорил Юсуф.
Бедуин взглянул на вора.
— Балобан?[68]
Бедуин не стал врать.
— Он самый.
— А как его зовут?
Бедуин преисполнился нескрываемой гордости:
— Аль-Наддави.
— Для чего у него на хвосте бубенцы?
— Чтобы пугать добычу.
— Чтоб она испугалась и села? — допытывался Юсуф.
Бедуин оценил ход его рассуждений.
— Вот именно.
— Честный охотник не расставляет ловушек, — заметил Юсуф.
Бедуин сверкнул глазами: вор пришелся ему по душе.
— Мы из Насибина, — бессмысленно соврал вмешавшийся Касым. — Просто мимо проходим.
— Ищете дорогу паломников?
— Нет, — быстро сказал Касым — Нам Дарб-Зубейда не нужна.
Бедуин вопросительно взглянул на них.
— Далеко ли пустыня Нефуд? — спросил Юсуф.
— Вы идете в Нефуд? — переспросил бедуин, впервые проявив любопытство.
— Да нет, — снова вставил Касым, — не совсем.
— Через день, — обратился бедуин к Юсуфу, — увидите вытянутые пальцы пустыни Нефуд.
— Если пойдем в ту сторону, — добавил Касым.
Бедуин промолчал, с опаской наблюдая за подходившими Исхаком и Зиллом.
— Ты здесь птицу натаскиваешь? — уточнил Юсуф. — Аль-Наддави?
Бедуин рассеянно погладил сокола:
— Он должен сам в себя поверить, прежде чем мы ему снова начнем доверять.
— Хороший охотник?
— В лучшие дни добывал по десятку.
— Даже сейчас находит добычу. — Юсуф красноречиво взглянул на две заячьи тушки, висевшие сбоку на седле бедуина рядом с бубном. — Почему же к нему потеряли доверие?
Бедуин с огорчением вспомнил случившееся:
— Один ублюдок его замарал.
— Пометом?
— Зелеными смолистыми выделениями, которые на него налипли. С тех пор он уж не тот, что прежде.
— Поэтому ты приезжаешь сюда даже летом?
— Приходится.
Юсуф кивнул в молчаливом восхищении.
— Откуда же ты направляешься? — спросил Касым напрягшегося и промолчавшего бедуина. — Кого-нибудь видел недавно поблизости? Каких-нибудь незнакомцев?
— В летней пустыне все незнакомцы.
— Никого, кому тут быть не следует?
— До сей самой минуты, — откровенно признал бедуин.
— А где демон? — пробубнил Маруф. — Головорез? Где прячется?
Бедуин вытаращил на него глаза.
— Калави, — деликатно подсказал Юсуф. — Разбойник, о котором кругом идут слухи.
Бедуин заморгал, даже конь его забеспокоился.
— Слышал о нем? — допытывался Юсуф. — Знаешь его?
— Мой народ не хочет слышать имя этого дьявола, да будут бесплодными его жены.
— Значит, он действительно существует?
— Это не мужчина, а злой дух, вместе со всем своим племенем, да провалятся их лагеря в глубину раскаленных песков. Если доживете до встречи, они станут последними, кого вы в жизни видели. Не ходите в Нефуд.
— А мы и не идем, — заверил Касым.
— Вам еда нужна, — продолжал бедуин, — а я почти ничем не могу, поделиться.
— Мы ничего не просим, — вставил Юсуф.
— Вот, — сказал бедуин, сняв с седла тощую заячью тушку. — Это подарок не мой, а Аллаха. Дал бы воды, да нам с аль-Наддави самим едва хватит.
— А колодцы? — спросил Касым, хватая добычу без каких-либо слов благодарности. — Есть тут еще колодцы?
— Всеми колодцами отсюда до пустыни Нефуд завладел дух. Нельзя ими пользоваться.
— Мы не идем в пустыню Нефуд.
— Там, откуда идете, самый ближний колодец — Фардж-аль-Ифрита, что означает «ведьмина дырка».
— Как бы мы его узнали?
— По сломанному вороту. Может, уже прошли мимо.
— Нет, — соврал Касым, — ничего подобного не видели.
— Значит, вам улыбнулся Аллах. Несколько дней назад туда свалился один человек из бану Килаб. Пройдет не один месяц, прежде чем оттуда можно будет пить воду.
Команда вновь отправилась в путь, а бедуин снял колпачок с сокола, готовя к полету. Птица уставилась путникам вслед остекленевшим взглядом, от которого содрогнулся бы авгур[69].
Сокольничий миражом маячил на горизонте, когда они вскоре остановились в тени сожженной солнцем столовой горы.
— У меня предчувствие, — объявил Касым и умолк, намекая на серьезность дальнейшего сообщения.
— У нас у всех предчувствие, — сказал Юсуф, имея в виду кишечное расстройство, поразившее команду после известия о трупе в колодце.
Касым его проигнорировал.
— Как там того бандита зовут?
— Калави.
— Ну ладно. — Он вновь помолчал. — Может быть, он и есть преступник, укравший сказительницу…
Остальные задумались.
— Сообразите, — предложил Касым, довольный всеобщим молчанием. — Послал нас в пустыню Нефуд, где сам прячется. Поджидает.
Как ни пугала подобная перспектива, Зилл старался сохранять оптимизм.
— Если так, мы должны храбро держаться, к чему, по-моему, вполне готовы.
— Я-то храбро держусь, — хмыкнул Касым, — да вот за тебя опасаюсь.
— По-моему, Калави не похититель, — возразил Юсуф.
— Да? — подозрительно глянул на него Касым. — Почему?
Юсуф старался не смотреть ему в глаза. Он понимал, что у Касыма вызвало раздражение сообщение, что найденный колодец, вопреки ожиданиям, не живительный источник. И в данный момент капитан особенно грозен и не допустит ошибочных выводов.
— Разбойники-бедуины так себя не ведут.
— Да? Можно подумать, ты хорошо знаком с бедуинами.
Юсуф пожал плечами.
— Разве бедуины никого раньше не похищали?
— Чтоб войти в такой город…
— В какой?
— Чтобы войти в многолюдный город вроде Багдада, — упорно твердил Юсуф, — привести в исполнение изощренный план… нужна немалая ловкость и хитрость.
— По-твоему, бедуины не хитрые?
— Не столь алчные.
— Это разбойники, а не имамы. Если в деле замешаны другие хитрецы, почему мы до сих пор никого не видим?
— Может быть, где-то вышла ошибка, — предположил Юсуф.
— Ты меня обвиняешь?
— Только предполагаю, что нас намеренно сбили с пути.
— Да? И кто же?
— Не могу сказать.
— Не имеешь понятия, — усмехнулся Касым. — Ни о чем вообще не имеешь понятия, только споришь и споришь, никогда ничего не доказывая.
— Сам подумай. Зачем разбойники посылают нас в такую даль, подвергая смертельной опасности, когда мы везем ценный выкуп?
— Затем, что ждут нашей смерти, — заявил Касым, считая ответ вполне очевидным. — Мы все погибнем, они возьмут выкуп и убьют сказительницу, полностью добившись желаемого.
— Мы уже потеряли часть выкупа. С каждым днем возрастает возможность еще чего-нибудь потерять. Какой смысл?
— Прямой, — уперся Касым — Есть пророчество, правда? Выживет только один из всех, на что они рассчитывают. Но это буду я. Сам с ними разберусь. Никого не боюсь. Что можешь возразить?
Юсуфа прошибла холодная дрожь — может быть, просто пот побежал по спине, или, скорей, возникла реакция на картину, вставшую как бы перед внезапно прозревшими глазами: усталая, пропыленная и больная команда с пересохшей пергаментной кожей, воспаленными опухшими глазами, всеми прочими признаками полного истощения. Пустыня оказалась для них более жестокой, чем море, сильно изменив мужчин даже внешне: загоревшая кожа Касыма побагровела, местами вздулась, зашелушилась, как от чумы; от жажды даже горб уменьшился, опал, как у верблюда; на небритой голове аскета взошла садовой травой седая растительность, подчеркнув его возраст; Зилл уже не казался юным мальчиком — смертельная усталость, пожалуй, впервые ослабила его вечный энтузиазм. Даниил был на краю гибели. Казалось, даже закаленный Маруф, много лет просидевший под солнцем на марсовой площадке, долго не протянет.
— Что можешь возразить? — обжег его взглядом Касым.
Юсуф с колоссальным усилием принудил себя взглянуть прямо в глаза капитану. Он увидел в них гнев, безумие, горячность, возможно, сулившие всем гибель, но в то же время понял, что настал единственный подходящий момент для отпора… для бунта. Однако, к стыду своему, не нашел в душе храбрости. Пока еще не разобрался в себе.
— Ничего, — бросил он. — Нет у меня никаких возражений.
Как ни странно, Касым был разочарован.
— Угу, — угрюмо буркнул он. — Ну… и ладно. — И повторил: — Ну и хорошо.
Последовало неловкое молчание.
— У нас последний голубь остался, — напомнил Зилл. — Аль-Рашид с царем Шахрияром ждут известия, что мы уже добрались до Батн-аль-Иблиса. Что у нас все в порядке.
—; Да? — подозрительно прищурился Касым. — У нас все в порядке?
— Более или менее… — выдавил Зилл, — …насколько возможно.
— Ну, тогда посылай свою птицу, — презрительно разрешил Касым. — Это никакого значения не имеет, и я в том не нуждаюсь. Посылай, мне плевать.
Капитан блефовал. Голубь остался последним звеном, связывавшим их с Багдадом, сигналом тревоги, в ответ на который может начаться спасательная операция силами армии или барида — кто знает? Команда со страхом и сомнительной надеждой наблюдала, как Зилл вытаскивал голубя из корзины и прикрепляет записку. Нервничавшая, измученная жарой птица поникла, отчаянно хлопая крыльями, и Зилл нежно погладил ее, прежде чем выпустить в воздух. Стараясь прийти в себя, вспомнить технику полета после долгого отсутствия практики, голубь нырнул, пал на землю, чуть пошагал, прихрамывая. Никто не успел подбежать к нему — он внезапно ринулся вперед, взмыл в воздух с неожиданной силой, лихорадочно заработал крыльями, выправился, все увереннее поднимаясь в небо на волнах жара, воспарил, сориентировался, инстинктивно направляясь к востоку, и вскоре превратился в летящую точку. Почти не возникало сомнений, что ничто его не остановит — ни жара, ни расстояние, ни усталость — он продержится на одной надежде.