То обстоятельство, что спор стал достоянием общества, мягко говоря, вызывало у Шекспира досаду, его благородный герб и девиз были поставлены под сомнение. Тем не менее это не помешало ему три года спустя подать прошение об объединении гербов Шекспиров и Арденов. Он мог сделать это «в угоду матери; но отчасти и из-за своей спеси», как говорили горожане о Кориолане[258], что предполагает настойчивость и осведомленность в подобных делах.
Шекспир подвергся ядовитой критике также со стороны коллег. В пьесе «Всяк в своем нраве» Бен Джонсон вывел тщеславного деревенского простака Солиардо, получившего собственный герб. «Я теперь могу писать, что я дворянин, — говорит он, — вот моя грамота, она обошлась мне в тридцать фунтов, клянусь!» На гербе красовалась голова вепря и девиз: «Не без горчицы». Есть основания полагать, что это намек на шекспировское «не без права». Горчица могла означать сверкающее золото на шекспировском гербе. Итак, обретение знатного происхождения не обошлось без злобных комментариев.
Однако, что достаточно характерно, Шекспир умел подшучивать и над самим собой. В «Двенадцатой ночи», появившейся в период, когда Брук призывал к ответу Детика за присвоение герба Шекспирам, дворецкий Мальволио претендует на благородное происхождение. Его убеждают носить желтые чулки с подвязками наискось — и низенький человечек превращается в пародию на шекспировский герб. Тоже желтый, с черной лентой по диагонали. Мальволио, несомненно самый простодушный и смешной персонаж пьесы, в эпизоде с подвязками жеманно прохаживается по сцене, пародируя изысканность манер. «Иные родятся великими, иные достигают величия», — читает он полученное им письмо[259]. Если Шекспир, что вполне вероятно, играл Мальволио, то шутка едва ли могла быть выразительнее. Это было вполне в духе Шекспира — пародировать собственные притязания на дворянство и в то же время добиваться его со всей серьезностью, высмеивать то, что было для него наиболее важным. Так проявлялась его инстинктивная двойственность во всех мирских делах.
ГЛАВА 51
План Джеймса Бербеджа превратить часть Блэкфрайерз в частный театр и таким образом перехитрить отцов города застопорился. В начале зимы 1596 года тридцать один человек — жители ближайших окрестностей — подали прошение, в котором возражали против «публичного театра… из-за которого случится много неприятностей не только у порядочных господ, живущих поблизости, но и у всех, кто населяет означенную территорию, по той причине, что там собираются всякие бродяги и распутные особы». Они ссылались на «перенаселенность местности» и шум, создаваемый трубами и барабанами, доносящийся со сцены.
Следующее письменное свидетельство о Шекспире связано также с театральным предпринимательством. Он был одним из участников прерванных переговоров относительно выступлений «Слуг лорда-камергера» в театре Фрэнсиса Лэнгли «Лебедь», на южном берегу Темзы. Лэнгли выстроил театр «Лебедь» за два года до этого вблизи Пэрис-Гарден. Это был самый новый и самый большой из публичных театров. Существует известный рисунок с его изображением, сделанный Иоганнесом де Виттом; он был настолько растиражирован, что многие годы считался образцом театра шестнадцатого столетия. Поскольку каждый театр чем-то отличался от других, это был ненадежный источник. В комментарии к рисунку де Витт поясняет, что «Лебедь» был «крупнейшим и самым величественным» из лондонских театров, вмещавшим три тысячи зрителей; он построен из «кремневого камня (которого в Британии огромное количество), поддерживают его деревянные колонны, так похоже расписанные под мрамор, что обмануться может даже самый искушенный». Кроме того, де Витт сообщает, что «его [театра] вид напоминает римские постройки». Лэнгли намеревался создать нечто вроде показного великолепия. Несмотря на внешнюю роскошь, «Лебедь» никогда не достигал вершин театральной славы. Если бы «Слуги лорда-камергера» переехали туда зимой 1596 года, история здания могла бы стать иной.
Имена Шекспира и Лэнгли встречаются в жалобе некоего Уильяма Уэйта, который осенью 1596 года упоминает их обоих, наряду с Дороти Сойер и Анни Ли. В судебном иске «ob metum mortis»[261] Уэйт утверждает, что над ним нависла угроза смерти или физической расправы, исходящая от Шекспира и прочих упомянутых лиц. В такой форме обычно писали жалобы; это не означало, что Шекспир на самом деле собирался убить его. Как выяснилось, сам Фрэнсис Лэнгли подавал раньше в суд на Уэйта и его отчима, Уильяма Гардинера; Гардинер, мировой судья с особыми полномочиями в Пэрис-Гарден, славился по всей округе взяточничеством и крючкотворством и явно стремился закрыть театр «Лебедь». При этом он мог натолкнуться на сопротивление со стороны Шекспира и его соответчиков. Но это лишь предположение. Мы знаем наверняка только то, что Шекспир каким-то образом был задействован в этой истории. Некоторые историки театра полагают, что «Слуги лорда-камергера» короткое время все же выступали в «Лебеде», но этому нет доказательств, за исключением случайной ссылки в пьесе «Бич сатирика» Томаса Деккера: «Меня зовут Гамлет Отомсти: ты был в Пэрис-Гарден, не так ли?»
Возможно, стоит заметить, что сам Лэнгли пользовался сомнительной славой денежного маклера и мелкого чиновника, которому удалось сколотить большое состояние; за насилие и вымогательство королевский прокурор возбудил против него дело ни много ни мало в суде Звездной палаты[262]. Лондон всегда славился своими хитроумными дельцами. Лэнгли купил поместье в Пэрис-Гарден с целью построить там многоквартирные дома для сдачи внаем; и конечно же по соседству находились бордели. Одно из имен, названных в петиции Уэйта, Дороти Сойер, принадлежало владелице собственности на Пэрис-Гарден-Лейн; дешевые меблированные комнаты так и назывались «Soer s rents» или «Sore's rents»[263]. Почти наверняка некоторые дома на этой улице имели сомнительную репутацию.
Шекспир, вполне возможно, как раз там и жил. Исследователь восемнадцатого столетия, Эдмунд Мэлоун оставил такую запись: «Из бумаги, лежащей передо мной, а ранее принадлежавшей актеру Эдварду Аллейну, следует, что наш поэт в 1596 году жил в Саутуорке, возле Беар-Гарден». Эта бумага впоследствии так и не обнаружилась. Но когда бы Шекспир ни перебрался жить на южный берег Темзы, в заявлении Уэйта бросается в глаза одна деталь. Шекспир упоминается рядом с людьми, имеющими нечто общее с комическими сводниками и шлюхами из его пьес. Он был хорошо знаком с жизнью лондонских «низов». Это неизбежная и неотъемлемая часть актерской профессии. О ней часто забывают, говоря о «благородном» Шекспире, забывая, что знания о городских «низах» и «верхах» он добывал из первых рук.
В тот зимний сезон он снова играл перед королевой. «Слуги лорда-камергера» дали шесть представлений при дворе, среди них — «Венецианский купец» и «Король Иоанн». Возможно, что тогда же перед властительницей в первой части «Генриха IV» предстал и Фальстаф. Существует предание, согласно которому Елизавету настолько пленил забавный пройдоха, что она попросила сочинить пьесу о влюбленном Фальстафе. О том, чтобы не исполнить просьбу королевы, не могло быть и речи: так появились «Виндзорские насмешницы». Очаровательная, хоть и не имеющая подтверждения история.
Происхождение «Истории Генриха IV», иначе известной как первая часть «Генриха IV» тоже стало предметом споров. Неясно, писал ли ее Шекспир, имея в виду вторую часть, или сюжет рождался по ходу работы. Во всяком случае, первая часть вызвала полемику иного рода. Лорд-камергер, сэр Уильям Брук, лорд Кобем, был встревожен тем, что главного комического персонажа звали сэр Джон Олдкасл. Вполне вероятно, что лорд-камергер увидел пьесу впервые при дворе в присутствии королевы. Он был в родстве с настоящим Олдкаслом и остался недоволен фарсом о его театральном тезке. Настоящий Олдкасл был сторонником лоллардов, возглавившим неудавшееся восстание против Генриха V и казненным за измену. Однако в глазах многих он был одним из ранних протестантов и, таким образом, мучеником за дело Реформации.
Его потомок неодобрительно отнесся к появлению своего предка на сцене в качестве вора, хвастуна, труса и пьяницы.
Итак, Кобем написал распорядителю увеселений, Эдмунду Тилни, который, в свою очередь, передал жалобу в шекспировскую труппу; Шекспир был вынужден во второй части пьесы переименовать своего комического героя Олдкасла, назвав его Фальстафом, и публично отречься от своего создания. Неясно, почему вначале он выбрал имя Олдкасл. Высказывались предположения, что тайные католические симпатии Шекспира побудили его высмеять этого лолларда и противника католицизма. Томас Фуллер в своей «Истории церкви» пишет об использовании Шекспиром имени Олдкасл: «Но то, что писали о нем дерзкие поэты, значило не больше, чем сочинения злобных папистов». И все-таки не похоже, чтобы в пьесе явно отразились какие-либо католические пристрастия. Имя Олдкасл уже появлялось в «Славных победах Генриха V», и Шекспир мог просто использовать его, вовсе не связав с Кобемом.
Во всяком случае, оно было изменено, и нельзя сказать, что Шекспира это нисколько не задело. В эпилоге ко второй части он сам выходил на сцену и объявлял, что в следующей истории «насколько я знаю, Фальстаф умрет от испарины, если его еще не убил ваш суровый приговор; как известно, Олдкасл умер смертью мученика, но это совсем другое лицо»[264]. Затем он танцевал и после танца кланялся под аплодисменты.
Тем не менее история не была совсем забыта. В письме к Роберту Сесилу граф Эссекс сообщает новость, что некая леди «вышла за сэра Дж. Фальстафа» — такое прозвище при дворе получил теперь лорд Кобем. Имя Олдкасл все еще ассоциировалось с «Генрихом IV» и надо сказать, что «Слуги лорда-камергера» сыграли