Саутин вдруг что-то сообразил и посмотрел на Мотю с изумлением. Та почему-то зарычала негромко, но выразительно.
– Я, собственно, мимо ехал, увидел вас и решил спросить, как дела?.. Осваиваетесь?
– Да как вам сказать!.. Скорее нет, чем да.
– А что так? У Анны Львовны полный порядок по всем вопросам, разобраться, я думаю, вам нетрудно будет.
– Да что-то пока никак не получается у меня разобраться, – признался Андрей Ильич. – Должно быть, оттого, что соображаю плохо, голова болит. Хотя, конечно, отделался я легко. Как вы думаете, я должен этому радоваться?
Дмитрий Саутин как-то странно дрогнул.
– У вас что-то случилось, Андрей Ильич?
– Ничего особенного, получил по голове. А Иванушкин утверждает, что в вашем городе разбойные нападения – редкость.
– Вы скажите толком, – хмуро попросил Саутин.
Пока Боголюбов рассказывал, они дошли до крылечка с жестяным кокошником и табличкой «Служебный вход» и остановились.
– Дяденька, а можно собаку погладить?
– Отойди, мальчик, не приставай, – велел Саутин.
– Конечно, можно, – разрешил Боголюбов, и они уставились друг на друга.
Мальчишка в красной кепке присел перед Мотей на корточки и аккуратно погладил ее по голове. Мотя горделиво выпрямилась.
– Невероятная история, – констатировал Дмитрий неуверенно. – А вам… нет, я все понимаю, конечно, но… может, вы сами… упали?
– Мы сами не упали, – возразил Боголюбов с досадой. – Зайдете, Дмитрий Павлович?
– Собаку надо на улице оставить.
– Собака со мной пойдет.
– Новая метла? – будто сам у себя спросил Саутин негромко.
Они поднялись по узкой лестнице на второй этаж. Боголюбов подергал дверь, директорский кабинет был закрыт.
– Ключи, должно быть, у Иванушкина, я пока не обзавелся. А вы часто здесь бывали, Дмитрий Павлович?
– Да почти каждый день… Нет, но если то, что вы рассказали, правда, нужно в отделение обратиться, это так нельзя оставить.
Боголюбов потрогал царапину на шее.
– Так ведь не хочется обращаться! Шум поднимать на весь город. Я же все понимаю – приехал хлыщ из Москвы, сгубил Анну Львовну, вот-вот сгубит и музей тоже, какие-то истории уголовные сочиняет!
– Ну, это вы напрасно…
– Ничего не напрасно, – произнес Андрей Ильич проникновенно. – Давайте в зал спустимся, я у вас спрошу заодно…
Он привязал Мотю на лестнице и пропустил Саутина вперед.
– Анна Львовна в тот день ведь не собиралась в музей, правильно? – на ходу говорил Боголюбов. – Мы встретились в трактире, и я попросил ее провести для меня экскурсию. Она подумала и согласилась. Насколько я помню, Нина ее отговаривала, но Анна Львовна была большая кокетка, верно?
– Кокетка?.. – переспросил Саутин.
Боголюбов кивнул:
– Ей стало интересно немного… поводить меня за нос. Она же собиралась поводить меня за нос? Или уличить в невежестве, так сказать, прилюдно! И ее я понимаю, Дмитрий Павлович! Такой соблазн. В музейном деле я смыслю мало, наверняка она об этом знала! Да и вы знаете, как первый министр и гофмейстер двора. Почему бы не повеселиться за счет шута горохового, то есть за мой?..
– Вы… не правы, – пробормотал Саутин.
– Прав, прав, – бодро отозвался Андрей Ильич, – чего там!..
Они миновали музейную бабулю, в волнении поднявшуюся им навстречу.
– Доброе утро, Дмитрий Павлович, – пробормотала она.
– Здравствуйте, – откликнулся Боголюбов, хотя здоровалась бабуля вовсе не с ним, и остановился. – Вот здесь все случилось. Вы помните, как это было?
– Мне не хочется вспоминать.
– Анна Львовна посмотрела в ту сторону. Мы все стояли чуть-чуть впереди. Станьте туда.
Дмитрий Саутин почему-то подчинился, должно быть, потому, что тон и весь вид Андрея Ильича разительно изменился. Теперь он говорил и двигался так, что не подчиниться было нельзя.
– Она сказала: «Этого не может быть» – и еще вот так замахала рукой. Куда она при этом смотрела? Вы не помните?..
– По-моему… по-моему, вон туда. – И Саутин показал рукой в угол. Андрей Ильич стал рядом с ним и посмотрел. В углу располагался пластмассовый решетчатый ящик – увлажнитель воздуха, – и больше ничего не было.
Бабуля-смотрительница маячила в двери, в волнении дергала очки на цепочке, высовывала вперед голову, как черепаха, но ближе не подходила.
– А мне кажется, она смотрела на картины.
– Она их видела каждый день, Андрей Ильич!
– Вот именно, – согласился Боголюбов. – Каждый божий день. Но именно в то утро она не собиралась приходить в музей! Она собиралась уезжать. Насколько я помню, у нее был билет на поезд.
Саутин подумал немного:
– И что?
– Как знать, – загадочно сказал Андрей Ильич. – Может быть, именно в тот день она совершенно неожиданно для себя обнаружила нечто такое… А вы хорошо знаете эти работы?
Дмитрий задумчиво смотрел на него, потом спохватился и подошел к стене с овальными портретами.
– Да не то чтобы очень… Но много раз их видел, конечно. Это, так сказать, местный зал, тут в основном наши земляки представлены.
– А художник Сперанский здесь есть?
Саутин быстро на него взглянул.
– Сперанский?.. Здесь?..
…Испугался, понял Андрей Ильич. Ну наконец-то!..
– Анна Львовна его очень любила, – продолжал Боголюбов, глядя Саутину в лицо. – Так любила, что от счастья чуть не упала в обморок, когда писатель Сперанский преподнес ей картину отца! Помните?
Саутин кивнул.
– Она выставляла его работы?
Саутин покачал головой.
– Я не эксперт, конечно, но мне кажется, что вот этот «Портрет неизвестной» очень похож по стилю на работы Сперанского! – И Боголюбов показал на одну из картин в овальной раме. – Кто автор?
Он подошел поближе и громко прочитал то, что и так знал:
– Неизвестный художник. – И фыркнул: – Надо же, и художник неизвестен, и кто изображен, неизвестно!.. Не известно ничего!
Пока он рассматривал табличку, Дмитрий успел немного подготовиться. Боголюбов спиной чувствовал, как он готовится.
– Я тут вам помочь не могу, – сообщил Саутин. – Я больше по хозяйственной части, нет, даже не по хозяйственной, а по материальной. Оборудование какое-нибудь купить, выпуск альбома профинансировать! А в картинах я не очень разбираюсь.
– Это понятно, – то ли похвалил его, то ли обидел Боголюбов. – Но все же!
– Вам лучше у искусствоведов спросить.
– Я спрошу. А вы в этом городе выросли, Дмитрий Павлович?
– И родился тоже здесь!
– Может, вы помните, какие отношения связывали Анну Львовну и художника Сперанского?..
– Я не знаю, – резко ответил Саутин. – Она очень уважала его талант. И потом, когда я был маленький, меня не интересовали ни музеи, ни художники!.. Мы жили в новом микрорайоне, и, когда наш класс водили в музей, я всегда прогуливал.
– Ценителем прекрасного стали уже в сознательном возрасте? – не удержался Боголюбов, и Саутин посмотрел на него.
Ничего особенного он не высмотрел. Новый директор музея имел вид простака, вынужденного решать сложную задачку. Голубые глаза чисты и прозрачны, в них – любопытство и больше ничего.
…Притворяется? Вот так ловко?.. Принесло на нашу голову, и что теперь делать, непонятно. И как держаться, и что отвечать на его идиотские вопросы, непонятно тоже!.. Лишь бы не промахнуться! И как ловко подвел, сам признался, что в музейном деле не особенно разбирается и всем вам, мол, об этом хорошо известно!..
– Я, когда стал зарабатывать деньги, понял, что должен помогать, – сказал Саутин, стараясь, чтобы прозвучало искренне. – Помогать тем, кто не умеет зарабатывать! Или не может, как музей. Я понял, насколько трудно все это сохранить, сберечь. У Анны Львовны получалось, и я, как мог, ей способствовал.
Боголюбов понимающе покивал.
…Ты врешь. Ты тоже врешь. Вы все врете и знаете, что долго вам не продержаться. Чего ты испугался? Фамилии Сперанский или чего-то еще?
– Надо по картотеке посмотреть, – пробормотал Андрей Ильич задумчиво. – Есть ли Сперанский в фондах, нет ли… А все-таки Анна Львовна тогда чего-то испугалась! Что-то она увидела такое, что ее убило. Что она могла увидеть?..
– Не знаю. Мне кажется, она умерла просто от… переживаний. Сердце не выдержало.
– А с покойным директором они не ссорились?
– Ну что вы, какие ссоры! – Дмитрий развел руками с облегчением, как будто некая опасность миновала. – Они друг друга обожали! Он без нее шагу не мог ступить!
Это я уже слышал, подумал Боголюбов. Он просил министра ни за что не назначать ее директором, вот как обожал.
– Я, пожалуй, выйду через главный вход. – Саутин задержался возле орехового стола, на котором стояли ваза с белыми лилиями и роскошный портрет Анны Львовны. – Вот это вы хорошо сделали. Оказали уважение.
– Это не я. Это Нина и Саша Иванушкин.
– Ну, значит, они молодцы. Поблагодарите их от меня.
Это была попытка нащупать прежний тон, который, видимо, был принят раньше, когда здесь царила Анна Львовна, а Саутин был не только фаворит и камергер, но и финансист, отчасти начальник!
– Да вы сами поблагодарите! – воскликнул простак Боголюбов. – Им, наверное, приятнее будет от вас услышать! Вот Нина поправится – она внезапно заболела, – и вы ее поблагодарите.
– Чем она еще заболела? – процедил Саутин.
Боголюбов проводил его до охранника в форме, посторонился, пропуская экскурсию – среди ребят тот, в красной кепке, разглагольствовал громче всех и гримасничал особенно активно, – и вернулся на второй этаж.
Саша Иванушкин был на месте, директорский кабинет стоял нараспашку.
– Ты зачем собаку в музей привел? – страшным голосом спросил Саша, когда Боголюбов к нему заглянул. – Старушки все в ужасе, сейчас вторую кляузу министру настрочат!..
– Саш, камеры во дворе работают?
– Какие камеры? Ты бы ее хоть в кабинет завел, торчит на лестнице у всех на виду!..
– У меня ключа нет.
– Елки-палки, я забыл!..
– Камеры, – напомнил Боголюбов перепуганному перспективой кляузы заместителю. – Работают?