Скорбь Гермионы Ермолова передавала без слез и рыданий. Тем сильнее она действовала на зрителей. И все же это была сказочная королева "даже и в страдании, даже перед лицом возможной казни - обвеянная светлой дымкой счастливого конца..." {Там же, с. 24.}.
"Одна из вершин шекспировского творчества - защитительная речь Гермионы на суде - нашла в Ермоловой исполнительницу, достойную гения поэта. Особенно, помню я, волновало то место речи, где Гермиона говорит, что ей не страшны угрозы, ведь она потеряла детей, потеряла любовь мужа - самое дорогое в жизни:
Оставьте ваши
Угрозы государь! Того, чем вы
Хотите запугать меня, желаю
Душевно я сама... Мне жизнь не в радость.
Не о жизни ей теперь надо думать, а о спасении своего доброго имени:
Я не прошу
За жизнь свою: она мне тяжела,
Как горе, от которого всем сердцем
Желала б я избавиться! Но честь!
Честь перейти должна и на потомство
Ее хочу спасти я...
Не забыть мне никогда и заключительной сцены, когда Паулина показывает Леонту спасенную ею Гермиону в виде статуи, постепенно оживающей:
Оставь земле оцепененье смерти
И снова к жизни радостно спустись,
говорит Паулина. Гермиона-Ермолова медленно спускается с возвышения, подходит к мужу, обнимает его, - и с каждым шагом, с каждым движением артистки какие-то светлые лучи лились в душу зрителя. Предельная на сцене поэтичность, эманация "вечно женственного" была в этой незабываемой сцене", - пишет современник {Мария Николаевна Ермолова, с. 387-388.}.
Тему женской чистоты и нравственного целомудрия играла Ермолова и в других, сравнительно второстепенных, шекспировских пьесах {См.: Дурылин С. Н. Мария Николаевна Ермолова. М.: Искусство, 1953, с. 387-388.}.
В 1880 г. была поставлена "Мера за меру". Комедия шла в переводе Родиславского. Она была сильно сокращена. В ней сохранился только остов с ролью Изабеллы. Эскала играл Вильде, герцога - Ленский, Луцио - Правдин. В роли Изабеллы особенно выделялась сцена с Эскалом.
Ермолова оттеняла строгое целомудрие и высокое сознание долга героини Шекспира. Брат малодушен, он хочет сохранить свою жизнь ценою греха Изабеллы. Но милосердие не должно оправдывать слабости. В непоколебимой нравственной стойкости героини было обаяние характера, сыгранного Ермоловой.
Другой вариант нравственной стойкости рисовала Ермолова в роли Имогены в "Цимбелине". Первое представление этой пьесы Шекспира в России состоялось на сцене Малого театра в 1891 г. В исполнении Ермоловой героиня была окружена ореолом страдания. Это была самоотверженная и незаслуженно гонимая любящая женщина.
В "Генрихе VIII" Ермолова играла Екатерину. Впервые роль была исполнена в 1903 г. Эта много перестрадавшая женщина мужественно защищала себя от наветов короля и, защищая свою честь, обличала зло. Силы для этого обличения Екатерина черпала в собственном жизненном опыте, в своих страданиях. Играя эти роли, Ермолова приближала героинь Шекспира к своему излюбленному женскому типу, романтическим героиням, способным на жертвы и подвиги справедливости.
Уместно вспомнить здесь тонкое замечание критика В. Гаевского о различии в изображении любви у Шекспира и в русской литературе. Героини Шекспира находят смысл любви и ее единственную усладу в самой любви. Героиня русского искусства должна выразить любовь в чем-то внелюбовном - в деянии, в подвиге, в самопожертвовании {См.: Шекспировский сборник, М.: ВТО, 1958, с. 400.}.
Своеобразие трактовки женских шекспировских ролей в русском искусстве XIX в. особенно ясно проявилось в трактовке леди Макбет. Федотова сыграла роль леди Макбет в 1890 г. В 1896 г. вместо Федотовой роль эту сыграла Ермолова. При возобновлении спектакля в сезон 1913/14 г. Ермолова отказалась от роли и передала ее Смирновой. Федотова весьма тщательно готовилась к роли леди Макбет. Она советовалась даже с известным физиологом Сеченовым о том, как понимать психическое состояние королевы. Ряд сцен Федотова играла превосходно, например сцену, когда леди подбивает мужа убить короля Дункана, а также сцену пира, когда королева ведет двойную игру - любезная хозяйка занимает гостей и одновременно чутко вслушивается в слова мужа и стремится его успокоить.
По отзывам критиков, Федотова выдвинула на первый план женственность леди Макбет. Федотова полагала, что ее героиня не создана для злодеяний. Приняв участие в убийстве короля Дункана, она сразу чувствует, что убийство ей не по силам, что ее женская природа противится преступлению.
Эту женственность и слабость леди Макбет выдвигала на первый план и Ермолова.
Сыграв роль в 1896 г., Ермолова осталась недовольна своим исполнением. Она вновь вернулась к ней в 1899 г. и серьезно ее переработала. В письме к Средину великая актриса писала: "...сейчас сижу за ролью леди Макбет. Она меня всегда страшно интересует. Она захватывает своей силой и мощью. О, несмотря на ее зло, она притягивает меня к себе, как змея кролика..." {Мария Николаевна Ермолова, с. 152.}.
У нас нет портрета Ермоловой в этой роли, и, кроме общих указаний на огромный успех, мы имеем только один обстоятельный отзыв - рецензию Н. И. Кичеева в "Русском слове". Тем не менее характер трактовки можно ясно себе представить.
Жажду власти и честолюбие леди Макбет Ермолова объясняла ее женским чувством, любовью к мужу. "Ее честолюбие, как оно ни титанически велико, все сконцентрировалось вокруг ореола славы, могущества и величия самого дорогого, самого близкого для нее существа - ее мужа", - пишет Кичеев {Русское слово, 1899, э 257, с. 23.}.
Ермолова играла необычайно сильно. По свидетельству Кугеля, особенно поразительна была сцена сумасшествия и пауза, которую делала Ермолова, когда рассматривала свои окровавленные руки {Кугель А. Театральные портреты. М.; Л.: Искусство, 1967, с. 123.}.
В спектакле 1913-1914 гг. Н. Смирнова продолжала традиции своих предшественниц, но уже выводила характер за рамки трагедии, придавая леди Макбет черты героини современной драмы.
"Я видела в леди Макбет не исчадие ада, не злую и сильную женщину, которая побуждает мужа совершить убийство. Я не чувствовала в леди Макбет силы. Для меня леди Макбет была женщина до мозга костей, начиная с внешности. Мне она рисовалась необыкновенно красивой и влияющей на мужа чарами своего женского обаяния. Да, она хотела быть королевой, ее пожирало честолюбие, но сама она убить боялась - это должен был сделать для нее Макбет. В ночь убийства она для храбрости выпила вина. После убийства короля Дункана она заболела, не выдержав тяжести преступления, все остальные убийства Макбет совершал без нее, скрывая свои планы. Она надломилась, сошла с ума", - пишет Смирнова {Смирнова Н.А. Воспоминания. М.: ВТО, 1947, с. 46.}.
Итак, все три исполнительницы, актрисы разного масштаба и разного времени, пытались объяснить поведение леди Макбет ее любовью к мужу: их не вполне устраивало то, что давал Шекспир.
Говоря в своей "Эстетике" о восприятии шекспировских характеров в новое время, Гегель отмечал тенденцию к раздроблению их, лишению характера целеустремленности и цельности. Гегель полагал, что эта тенденция противоречит принципам Шекспира. "Леди Макбет, например, была, по их мнению, любящей супругой с очень нежной душой, хотя она не только дает в своей душе простор мысли об убийстве, но и осуществляет ее" {Гегель Г. Ф. Соч. М., 1938, т. 12, с. 248.}.
Кто же прав - немецкий философ или русские актрисы? Конечно, Гегель вернее понимает истинные принципы Шекспира, который создал сильный и цельный характер леди Макбет, одержимой властолюбием не в меньшей степени, чем ее муж. Но Ермолова и Федотова были по-своему правы. Они искали путь, который позволил бы им объяснить современному зрителю характер леди Макбет. И делали это убедительно и талантливо.
В конце XIX в. Малый театр продолжал работать и над комедиями. В 1890 г. были поставлены "Виндзорские проказницы" - тот самый спектакль, в котором Ленский играл роль Фальстафа и из-за которого разгорелась полемика между ним и Ивановым.
Замечательной исполнительницей этого спектакля была Федотова: "В роли миссис Пэдж удавалось внушить зрительному залу веру в возможность такого ребячливого беспредметного веселья и увлечь современного театрала теми примитивными проказами, мистификациями и переодеваниями, посредством которых миссис Пэдж в Виндзорском парке отводит душу над Фальстафом".
На подмостках Малого театра представали перед русскими зрителями яркие шекспировские характеры, бушевали страсти, шла напряженная драматическая борьба. Шекспировские спектакли будили людей, вносили в их жизнь драматическую стихию, способствовали рождению больших чувств, высоких представлений о человеке.
ХУДОЖНИК И СОВЕСТЬ
(Шекспировская тема в творчестве Григория Козинцева)
А. Липков
Демонстрация "Короля Лира" Козинцева на I Всемирном шекспировском конгрессе в Ванкувере окончилась получасовой несмолкающей овацией. Пятьсот делегатов конгресса, представители тридцати стран света, восхищенно аплодировали советскому режиссеру за художественную силу и страстность его фильма, за мудрость и честную прямоту, за глубину, современность постижения и воплощения великой шекспировской трагедии.
Впрочем, в тот момент это была просто овация. Люди, аплодировавшие фильму, обступавшие режиссера на всем его пути через зал, чтобы пожать руки, обнять, вручить на память какой-нибудь поспешно отысканный в карманах сувенир, торопливо, по большей части междометиями выражавшие свои чувства, пока еще не пытались формулировать, чем привлек, поразил, какие струны души задел фильм. Эти слова пришли позже вместе с письмами, со всех концов земли стекавшимися в ленинградскую квартиру на улице братьев Васильевых.
""Лир" - самая прекрасная интерпретация Шекспира из всех известных мне в любом роде искусств" (профессор Мэлвин Мерчант, университет в Эксетере, Англия) {Советский экран, 1972, э 2, с. 14.}.
"Самым сильным впечатлением от всего конгресса был ваш "Лир". Вы должны были это почувствовать по силе аплодисментов, это была дань восхищения не только прекрасному фильму, но и огромной человечности его трактовки, покорившей всех нас" (профессор Вольфганг Клемен, ФРГ) {Там же.}.