рки просверлил и второй красноватый огонек. И тогда молчаливо лежавший возле Надежды Птахин вдруг плюнул облегченно:
— Вот сволочи! Да они же ее по траншее провели! — сказал он и крякнул с досады, — это же надо додуматься.
— Как по траншее? — не поняла Надежда.
— А очень просто, вырыли гады траншею, вроде противотанкового рва, а то и еще поглубже, чтоб крыша вагона вровень с землею была, и катаются, сколько хотят. Попробуй разгляди их под деревьями с самолета! Да ни в жисть не разглядишь. А в землю они любят зарываться, — продолжал Птахин. — Я такое уже видел под Сталинградом. Тоже мы тогда долго понять не могли, как они ухитряются боеприпасы и технику своим подвозить. Кругом степь голая. Суслика за километр видно. А про подводу или машину и говорить нечего. А они, оказывается, по дну балки узкоколейку проложили, прикрыли сверху масксетью и ездят по ночам хоть бы хны!
Надежда слушала прерывистый шепот разведчика и думала совсем о другом. Если группа Ерохина наткнулась на это же самое ограждение, а было это километрах в пятнадцати- десяти южнее, значит, где-то там и берет начало эта ветка. Потому что еще немного юго-восточнее, почти по самой опушке проходит основная, известная нам линия. Ловко придумали. По основной линии время от времени для отвода глаз гонят пустые эшелоны, а все фактические, перевозки ведут по скрытой ветке. Но что и куда по ней перевозят? Это был вопрос, на который до сих пор они не могли получить ответа. Однако продолжать наблюдения дальше было тоже бесполезно. Находясь за проволокой, за деревьями и кустами, им все. равно увидеть ничего не удалось бы. К тому же у них не было времени. Небо уже заметно посветлело. И только в чаще еще нетронутой держалась темнота.
— Пока есть возможность, отсюда надо уходить, — также шепотом прервала Птахина Надежда.
Они поднялись и бесшумно пошли обратно к дороге. Они собрали уже много очень важных и ценных сведений, исключительно нужных нашему командованию, И надо было теперь как-то систематизировать их, чтобы каждый из их группы, если ему удастся вернуться к своим лишь одному, мог бы доложить обо всем совершенно ясно
За спиной у них снова послышался тяжелый гул металлических колес и покатился со стороны погрузочной площадки в направлении на юг. Надежда воспользовалась этим как фоном, на котором не будут слышны их приглушенные голоса, и остановилась.
— Давайте подведем итоги, — сказала она. — Что нам известно?
— Против нашего правого фланга выдвигается свежий танковый корпус, — сказал Раммо.
— Это самое главное, о чем каждый, из нас должен сообщить своим, — отметила Надежда. — Еще?
— Надо доложить о дамбах, — добавил Птахин.
— Еще?
— Я так думаю, что в лесу «Глухом» войск противника нет, — продолжал Птахин.
— Правильно. Это подтверждает намерение противника затопить его, — подтвердила Надежда. — Войск нет. Но что они сюда возят?
— А может, вывозят? — высказал предположение молчавший до сих пор Журба.
Надежда задумалась.
— Возможно, вывозят. Но гадать мы не имеем права. Это последний вопрос, на который мы должны получить совершенно точный ответ. Для этого нам нужен «язык». Непременно нужен. Давайте предложения, где и как мы будем его брать.
Шум колес невидимого состава уже почти стих, и Надежда поторопила разведчиков:
— Решайте скорее, товарищи. Вы это умеете лучше меня.
— Нас ищут эсэсовцы. Пока их немного, можно устроить засаду. Ездят они тут нахально. Я думаю, возьмем, — сказал Птахин.
— А я думаю, что с ними не стоит связываться именно потому, что их мало, — сказал Раммо. — Они не досчитаются одного мотоциклиста и сразу поднимут тревогу. И быстро нападут на наш след. Они ведь легко определят, в каком квартале пропал их человек.
— Риск велик, — согласилась Надежда. — Но это все-таки вариант. И если ты его отвергаешь, предлагай свой.
— Я уже предлагал, — сказал Раммо. — И теперь повторяю то же самое. Пока еще есть возможность, вам, товарищ капитан, вместе с Птахиным надо уходить. И постараться оторваться от зоны как можно дальше. А мы с Журбой найдём эту погрузочную площадку и там возьмем «языка». Должен же будет кто-нибудь из той команды хоть на минуту отойти в лес…
— Это можно только предполагать, — сказала Надежда. — Вы, почему молчите, Журба?
— Я думаю, командир, — ответил разведчик.
— Давайте ваше предложение.
— Я думаю, командир, — повторил Журба, — что, если мы будем действовать так, как предлагают мои товарищи, ни у вас, ни у нас ничего не получится. Немцы не дураки и наверняка уже поняли, с кем имеют дело. И в самое ближайшее время в этом лесу начнется большой бенц. Я предлагаю взять на абордаж ту радиолу на колесах, которая не торопясь разъезжает по дорогам и все прослушивает.
— Пеленгатор?
— Совершенно верно, командир, — подтвердил Журба. — Возьмем ее и сразу убьем трех зайцев.
Предложение было настолько неожиданным, что сразу никто не нашелся, что ответить. А Журба продолжал свою мысль:
.— Во-первых: у нас будет «язык>, а может, и два. Во-вторых: мы приобретаем связь. И в-третьих: мы опять сядем на колеса.
Предложение было заманчивым: они смогут заполучить рацию, а стало быть, и установить связь со своими.
Конечно, разведчики не знали ни позывных, ни рабочих волн, не было у них и кодовых таблиц, так как они совершенно не рассчитывали на радиосвязь. Но предупредить своих открытым текстом о том, что немцы подтянули свежий танковый корпус и готовят мощный удар нам во фланг, они смогут. Какая-нибудь из наших дежурных радиостанций их услышит. Конечно, их услышат и немцы. Но что они успеют сделать за эти час-полтора, оставшиеся до рассвета? Корпус — не взвод и не рота. Его за такой короткий срок не передвинешь на новое место. А рассветет, и за него возьмется наша авиация — и фронтовая и дальняя… Немцы мгновенно засекут их координаты и тотчас же перекроют все дороги, прочешут зону вдоль и поперек, и им вряд ли удастся отсюда выбраться. Но эта мысль промелькнула в сознании Надежды как-то стороной, потому что не о себе и даже не о своих подчиненных она думала в эти минуты.
— Будем брать пеленгатор, — окончательно решила Надежда. — Удастся без шума — хорошо. Не удастся — все равно: нам нужна рация. Поэтому никакой стрельбы по машине и оборудованию. И никаких, естественно, гранат.
— План есть? — спросил Раммо.
— Предлагаю такой, — продолжала Надежда. — Останавливать машину я буду одна. Вы же до поры прячетесь в кусты. Немцы увидят на дороге офицера, тем более женщину, — остановятся. Открою дверцу кабины и заговорю со старшим. Попытаюсь под каким-нибудь предлогом вытащить его из кабины на дорогу. Не получится— застрелю на месте. Это сигнал вступать в действие вам. Вы, Птахин, берете на себя водителя. Раммо и Журба должны обезвредить остальной экипаж. Вы же Обеспечиваете и захват «языка». Еще раз повторяю, вся аппаратура должна оставаться в полной сохранности. Вопросы есть?
— Немцы из пеленгатора видели вас на подводе? — спросил Пталин.
Надежда задумалась:
— Во всяком случае, разглядеть не могли. Темно было. Да и закрылась я брезентом на всякий случай.
— Тогда может получиться, — сказал Птахин.
— Еще вопросы есть?
— Сколько человек может оказаться в кузове? — спросил Раммо.
— Не более четырех, — подсчитала. Надежда.
— Мы готовы, командир, — за всех ответил Журба. Начался дождь. Ударили по ветвям крупные капли, лес монотонно зашумел, и рассвет, вот-вот собиравшийся расплыться на полнеба, вдруг, словно вспугнутая птица, пропал за мутной кисеей. На четверых у них был только один плащ, у Журбы. Он сорвал с него погоны обер-ефрейтора и накинул его на плечи Надежде. Надежда в таком виде и пошла к дороге. Но из кустов не вышла и затаилась у самой обочины. Трудно было предугадать, кто на дороге появится раньше — мотоциклисты, разыскивающие их, или пеленгатор. Определить это заранее на слух практически тоже было сейчас невозможно. Шел дождь, барабанил по листьям, по лужам, мягко плескался о кору деревьев. И все же Надежда услышала сквозь шум падающей воды нудный, словно тянущий за душу вой мотора. Она вышла из кустов и, плотно запахнув полы плаща, направилась навстречу машине. Надежда остановилась и подняла руку. Пеленгатор тоже остановился. Вернее, лишь притормозил. Но уже в следующий момент снова решительно двинулся вперед. Дождь заливал лобовое стекло кабины. Однако стеклоочистители пеленгатора работали на полную мощность, и Надежда рассмотрела, как говорил что-то в микрофон сидевший рядом с водителем толстяк, как вытянулось лицо худощавого водителя, когда он повел машину прямо на стоявшего на дороге человека. Очевидно, они хотели попугать ее, чтобы она освободила дорогу. Но она не только не вернулась на обочину, а решительно сбросила с одного плеча плащ, чтобы показать офицерский погон, выхватила из кобуры пистолет и наставила его прямо на сидевших в кабине. Машина встала как вкопанная. А толстяк, теперь она уже слышала его голос, прокричал в-микрофон:
— Она требует остановки, герр гауптман. Сейчас я все выясню!
Толстяк открыл дверцу кабины и вывалился на дорогу.
— Герр гауптман Кюблер желает знать, что это значит, герр обер-лейтенант, — возмущенно проговорил он.
— Фельдполиция имеет право… — начало было Надежда.
Но толстяк перебил ее: — Мы подчиняемся только зондерштабу Р,
— Пригласите гауптмана Кюблера сюда, — поглядывая на металлический кузов машины, потребовала Надежда.
Толстяк с погонами обер-фельдфебеля, не выпуская из рук микрофон, с помощью которого он общался со своим начальником, не собирался, однако, сдаваться,
— Вы ответите перед абвером! — пригрозил он.
— А вы перед штандартенфюрером Штумпфом, — сердито парировала Надежда. — И живо ко мне гауптмана!
Кюблер, очевидно, слышал весь этот разговор, потому что внутри кузова что-то щелкнуло, потом послышался удар чего-то металлического, оказалось, что это опустилась лестница, а потом и сам Кюблер, высокий, худощавый и сутулый, с длинными, как у гориллы, руками, спустился по этой лестнице из кузова на дорогу. В тот же момент сзади к нему подскочил Раммо и ударил его ножом. Кюблер рухнул на землю. А на лестницу вскочил Журба и, подняв автомат, скомандовал: