— Наших… предателей, товарищ полковник, точно, не было, — доложил Коржиков. — Но те гады сопротивлялись здорово.
— А этот?
— А этот и та, заморенная, — кивнул на дверь Коржиков, — эти сразу руки подняли.
— Документы какие-нибудь с ними были?
— Все как есть за линию фронта доставили, товарищ полковник. Только бумаг с ними или дел каких не было. Повозки мы в лесу бросили. А коней убивать рука не поднялась. Мы их распрягли и загнали в болото. Там же и убитых припрятали.
— Значит, в Гривнах вы не были. И что там делается— не видели и не знаете? — снова обратился к полицаю Супрун.
— Совершенно точно, repp оберет! — отчеканил гауптман.
— Что было в эшелоне, которым вы прибыли в Панки?
Пленный завертел головой:
— Мы не видали никакого эшелона. Никакого эшелона не было, герр полковник. Мы приехали на дрезине. Нас привез солдат-машинист.
Теплившаяся в глубине души Супруна надежда все же получить какие-нибудь дополнительные сведения об особой зоне леса «Глухого», и тем более о системе ее охраны, окончательно потухла.
— А почему вас, как вы утверждаете, тылового специалиста по гражданским делам, гестаповца, перевели в военную полицию? — задал Супрун неожиданный вопрос пленному.
— На фронте наши люди несут потери, господин полковник, — ответил фельдполицай. — Кроме того, в управлении безопасности уже не доверяют тем, кто долго воюет на фронте. В управлении считают, что они уже не могут действовать достаточно энергично. Число партизан растет. Значит, полевая полиция не справляется со своими обязанностями.
«А то что наши люди, чувствуя близкое освобождение, все решительнее и смелее берутся за оружие, чтобы приблизить час победы, это не приходит в головы управленцев», — подумал Супрун. Но спросил совсем о другом:
— Усиление получила только полевая полиция в Гривнах?
— Его должны получить все отделения ГФП на данном участке фронта, — ответил пленный.
— Почему именно на данном?
— Потому что этот участок фронта особый.
— Почему вы называете его особым?
— Так меня инструктировали в управлении безопасности.
— Почему они так считают?
Пленный замялся. На лице его, уже давно покрытом крупными каплями пота и совершенно неестественными серыми пятнами, мелькнула тень животного страха. И угодливости…
— Мне не объясняли, герр полковник, — выдавил он из себя.
«Все вокруг да около, — совсем расстроился Супрун. — Ну, хоть что-нибудь, хоть что-нибудь конкретное ты должен знать!» Он еще долго задавал пленному разные вопросы, нарочно повторяя их по нескольку раз. Но его старания были напрасны. Надежда оставалась теперь только на переводчицу.
В помещении разведотдела, при ярком солнечном свете, переводчица показалась Супруну еще более непривлекательной, откровенно озлобленной, осунувшейся.
— Где вы изучали наш язык? — спросил ее по-русски Супрун.
— Я жила на Украине, — ответила прокуренным голосом переводчица.
— Когда? Где?
— До восемнадцатого года. В Киеве,
— Вы русская?
— Из обрусевших немцев.
— Кто были ваши родители?
— Отец генерал. Мать, естественно, не работала.
— Давно служите в полиции?
— Пятнадцать лет.
— Чем вы занимались?
— Там я работала следователем, — ответила переводчица. И вдруг лицо ее исказила гримаса, словно у нее внезапно разболелись зубы. Глаза сощурились. Она скользнула взглядом по Надежде, по Спирину, задержалась на секунду, точно пробуравила насквозь Коржикова и добавила сипло и громко: — Больше я ничего не скажу. Я ненавижу ваш строй, ненавижу вас всех!
«Истеричка, — подумал Супрун и решил не обращать внимания на эту реплику. — Наглая истеричка!»
— Почему же вы тогда не оказали никакого сопротивления, когда вас брали в плен? — спросил Супрун.
Пленная не ответила.
— А я знаю почему, — наступал на нее Супрун. Пленная не издала ни звука.
— Потому что вы испугались, как бы наши разведчики не свернули вам шею! Или, может быть, я ошибаюсь?
Обер-лейтенант не ответила и на это. Только желтоватые щеки ее заметно побледнели.
— А теперь вы осмелели. Вы же отлично знаете, что здесь не гестапо, и никто ничего делать с вами не собирается. И вы решили сыграть в молчанку. Так? — Супрун даже слегка улыбнулся. — Но только учтите, отвечать вам придется все равно: или перед советским судом, или перед судом немецкого народа. Уведите ее. Пусть на досуге поразмыслит о том, что разговор еще не окончен. И многое для нее будет зависеть от того, насколько в дальнейшем ока будет искренна в своих показаниях. Гестаповку увели.
— Я встречала таких в Берлине, — сказала Мороз. — Чтобы выслужиться перед нацистами, они готовы были на все.
— Можно предполагать, что и эта никого не щадила на допросах, — сказал Спирин.
— Черт с ней. Время придет — свое получит. Отправляйте их обоих в штаб фронта. А нам позарез нужен регулировщик, — Супрун провел ребром ладони по горлу. Он хотел сказать что-то еще, но в это время Сосновский доложил, что Супруна срочно вызывает начальник штаба генерал Фомин.
Супрун забрал протоколы допроса, сунул их в планшетку и вышел из отдела. «Как пить дать сейчас потребует решение, — подумал он. — А его нет! Пока нет! И точка!» Так оно и случилось.
Едва Супрун вошел в кабинет начальника штаба, Фомин тотчас же оторвался от бумаг и вопросительно посмотрел на начальника разведотдела, будто тот ворвался к нему совершенно неожиданно или явился бог ведает в каком виде. Но Супрун отлично знал манеру начальника штаба и нисколько не удивился этому взгляду. Как ни в чем не бывало он четко доложил:
— По вашему приказанию прибыл.
— Вижу, — сказал Фомин. — Так что?
— Нету еще решения, товарищ генерал, — честно признался Супрун.
— Когда же оно будет? — спросил Фомин.
Супрун доложил все, что ему стало известно о группе Ерохина. Фомин слушал не перебивая и не задавая вопросов. Только раз или два взглянул на лежавшую перед ним карту.
— Допрошу регулировщика, и, уверен, решение появится, — ответил Супрун.
— Нет, — невозмутимо покачал головой начальник штаба.
— Отчего же, товарищ генерал? — удивился Супрун.
— Оттого, товарищ начальник разведки, что беретесь вы за это дело не с той, мне кажется стороны. Это раз. А во-вторых, Ерохин вернется сегодня ночью. А вы, в таком случае, пойдете на задание только завтра. Значит, потеряете еще два дня. Не надо никого ждать, товарищ полковник.
Супрун ничего не ответил. Стоял, думал. А Фомин продолжал:
— Никаких особых, гарантирующих очередной группе полный успех сведений и данных вам Ерохин не принесет. Их, очевидно, просто не существует. Высокой бдительности врага вы, товарищ полковник, должны противопоставить всю изобретательность своего ума, всю хитрость. Короче говоря, придумать надо что-то такое, чего противник совершенно не предусмотрел. Я слушал вас и убеждался в том, что немцы хоть и сильно охраняют особую зону, но охраняют ее от обычных, так сказать, приемов нашей разведки. От обычных, повторяю я. И это уже ключ! Так что идите, товарищ полковник, и думайте. Крепко думайте.
Супрун не обиделся за эту лекцию. Фомин многие годы до войны был преподавателем тактики в Академии имени Фрунзе. Ходили слухи, что командующий в начале тридцатых годов учился у него премудростям этой науки. И выучился, как видно, неплохо.
Вернувшись к себе, Супрун устроил небольшое совещание. И всем поставил одну-единственную задачу: как на сей раз обмануть немцев. На решение ее дал два часа и ушел в рощу. Сел на сваленное дерево и, ероша пятерней волосы на затылке, задумался. Проклятые полицаи не дали никаких дополнительных сведений. Это было очень обидно. Потому что хоть никто и не рассчитывал, что они попадут в руки наших разведчиков, знать тем не менее они могли многое. И все же кое-какие интересные и немаловажные данные от них получить удалось. Супрун, как опытный разведчик, пока скорее чувствовал это, чем знал точно. И потому снова и снова возвращался мысленно к допросу капитана. «Им было приказано прибыть в Гривны. Но их туда не пустили и направили в Марино, — повторял он. — Но туда они тоже не попали… Значит, ни там, ни тут их никто не видел… Но всем известно, что они где-то едут… Значит, если бы они вдруг появились там снова и их бы кто-нибудь встретил, ни у кого никаких особых подозрений это не вызвало бы, гак как в лицо их никто не знает. А раз так, то почему бы не использовать это в своих интересах.
Возможно, это и будет тот вариант, найти который требовал Фомин? А если да, то и времени терять не придется. Все можно будет сделать оперативно: вывести группу Ерохина и забросить тех, кто пойдет в особую зону! Надо только действовать! Действовать, не теряя ни минуты!»
Вот теперь действительно у генерала Фомина были основания посмотреть на начальника разведотдела с удивлением. Тот влетел к нему, как снаряд, и, не дожидаясь никаких разрешений, громко объявил, что у него «есть план!». Фомин понял, что полковник и на самом деле пришел с чем-то важным, и кивком головы и взглядом усадил его на стул рядом с собой. А когда все выслушал, пожал Супруну руку и сказал:
— Действуйте. Моя полная поддержка вам обеспечена.
От Фомина Супрун почти бегом направился в отдел. И едва открыл дверь, с порога спросил:
— Где полицаи? Где они?
Никогда не видевший своего начальника таким возбужденным, дежурный Сосновский со всех ног бросился ему навстречу.
— По вашему приказанию час назад отправлены на сборный пункт! — доложил он.
— Вернуть!
— Как? — растерялся Сосновский.
— Как хотите. Немедленно поезжайте за ними вдогонку! Звоните туда по телефону! Но чтобы они как можно скорее были здесь! — Супрун обвел взглядом подчиненных и уже тише объявил: — У меня есть план, товарищи…
Глава 3
Было темно, насколько могла быть темной короткая летняя ночь. Трещали кузнечики. С ласковым шорохом осыпался со стенок окопа песок. Разведчики шли молча, друг за другом, стараясь не высовываться над бруствером. Нейтральная полоса между позициями нашей и немецкой обороны была неширокой. Время от времени со стороны немцев над ней взлетали одновременно по две и даже по три ракеты. Их яркий холодный свет доходил и до наших позиций. И мог осветить двигающихся в траншее людей. У поворота траншеи разведчики остановились и опустились на дно. Стоять остались лишь Супрун и Коржиков.