- Я ничего не натворил, Вера Аркадьевна. Честное слово!
- Почему же на тебя жалуются?
- Кто жалуется?
- Это неважно, - сказала Вера Аркадьевна. - Важно, что жалуются. Будь любезен, отвечай на вопросы.
- Я говорил, что не надо выбирать Дутова, а она говорит - надо.
- Кто «она»?
- Елизавета Максимовна.
- Значит, не «она», а Елизавета Максимовна. Тебе, Шмель, понятна разница?
«Исключит», - подумал Костя. И внезапно все стало ему безразлично. Ему больше не хотелось отвечать. Все они заодно.
- Куда хотели выбирать Дутова?
Молчание. Счастливый горнист с картины победно смотрел на Костю. Дать бы ему, чтобы не трубил!
- Костя, я тебя спрашиваю. - Голос Веры Аркадьевны уже не такой скучный.
- Звеньевым.
- Дутова? - с удивлением спросила Вера Аркадьевна.
- Дутова! - воскликнула Лина Львовна. - Вера Аркадьевна, ведь Дутов…
- Хорошо, Линочка, хорошо… - проговорила Вера Аркадь евна. - Дутова я знаю.
«Может, не исключат?» - подумал Костя.
- Костя, а с уроков тебя тоже напрасно выгоняли?
«Все-таки исключит», - подумал Костя. Ему было очень жалко себя. Он стоял - одинокий и беспомощный. Он отвечал на один вопрос, а ему задавали другой. И весь этот разговор не имел смысла - все равно исключат.
- Я жду, Костя.
- Не напрасно.
- Хорошо, что ты хоть это понимаешь, - сказала Вера Аркадьевна. - Но разве нельзя сделать так, чтобы не выгоняли? Ты думаешь, учителю приятно тебя выгонять? Ты ведь способный мальчик, Шмель…
Голос у Веры Аркадьевны уже совсем не противный. Она смотрит на Костю так, будто ей очень обидно, что есть на свете человек Константин Шмель, который способен сделать много хорошего и не делает этого. А Костя в этот момент думает, что сейчас самое время сказать про ракету и тогда еще можно на что-то надеяться. Ведь Вера Аркадьевна очень любит, когда говорят про ракету.
Но в этот момент Костя замечает, что Вера Аркадьевна бледнеет. Она наклоняет голову, и лицо ее становится беспомощным. Она как будто хочет проглотить что-то и не может. Руки ее шарят по карманам кофты. Она достает стеклянный пузырек. Она делает все это очень спокойно, но в спокойствии этом есть что-то страшное.
- Вера Аркадьевна! - Лина Львовна вскакивает со стула. Вера Аркадьевна открывает пузырек и лижет пробку.
- Вера Аркадьевна, я позову кого-нибудь! - взволнованно говорит Лина Львовна.
- Что с тобой, Лина? - спрашивает Вера Аркадьевна. - Ничего не случилось. Мне просто нужно принимать это время от времени… Так что же, Костя?
А Костя, который не знает, что у Веры Аркадьевны больное сердце, все же понимает - чуть не случилось что-то ужасное. Такое, когда звонят телефонные звонки и приезжает машина «скорой помощи». И люди тогда толпятся у этих машин, как будто это очень важно - заглянуть в лицо тому, на носилках. Костя не знает, что у Веры Аркадьевны бывает так и дома, когда она проверяет тетради, и в трамвае, когда она едет в школу с другого конца города. Косте кажется, что это он виноват во всем. Приготовленные слова вылетают из его головы, и он торопливо говорит. Не для себя - для Веры Аркадьевны, чтобы ей было лучше, чтобы вокруг стало светлее, чтобы все быстрее кончилось.
- Я обещаю, Вера Аркадьевна. Честное слово!
В эту минуту он верит в свои слова. Он верит, что будет собирать пузырьки, дружить с Викой Даниловой, перестанет строить рожи на уроках и дразнить Дутова.
А Вере Аркадьевне уже лучше. Это прошло. Когда э т о не проходит быстро, пузырьки уже бесполезны. И Вера Аркадьевна верит Косте. Ей всегда легче поверить хорошему, чем плохому.
- Иди на урок, Костя, - говорит она. - Только на урок, а не слоняйся по коридору. Скажи, что я тебя задержала.
Дверь открывается и закрывается.
- Вера Аркадьевна, вам плохо? - спрашивает Лина Львовна.
Вместо ответа Вера Аркадьевна достает из стола бумажку. Она показывает ее Лине Львовне. Там написано: «Вера Аркадьевна, зайдите срочно в пионерскую комнату. Неизвестный».
- Помнишь, Лина, - говорит Вера Аркадьевна, - я к тебе заходила… Ну, тогда… Это ведь он написал. У него с первого класса буква «д» с закорючкой. Никак я не могла отучить его от этой закорючки.
Но Лина Львовна все еще не может опомниться.
- Ой, Вера Аркадьевна, как я испугалась! Вы такая бледная стали.
- Ты знаешь, зачем он это написал? - спросила Вера Аркадьевна.
- Не знаю, - говорит Лина Львовна.
- Он ведь тебя пожалел. Они очень теряются, когда плачут взрослые. Им кажется, что весь мир рушится.
- Я больше не буду плакать, - смущенно говорит Лина Львовна. - Я постараюсь никогда не плакать, Вера Аркадьевна.
- Так уж и обещаешь, - улыбается Вера Аркадьевна. - Не обещай. Никогда не плачут только равнодушные люди. Я думаю, ученик Шмель тоже умеет плакать. Только он уходит плакать в уборную. Ты пойди, Линочка, разыщи его. Он сейчас, наверное, стоит в коридоре и думает - исключу я его или нет? А с Елизаветой Максимовной я о нем поговорю.
- Ой, Вера Аркадьевна! - восклицает Лина Львовна, вдруг снова почувствовавшая себя ученицей.
Вера Аркадьевна засмеялась.
- Иди, иди, Линочка.
Тем временем Костя шел по коридору третьего этажа. Он так и не понял, исключили его или нет. Скорее всего, нет. А может быть, исключили… Костя представил себе, как от станции к станции летит на папину льдину радиограмма. И везде - на Диксоне, на Вайгаче, на Земле Франца-Иосифа - полярники хмурятся и переживают за папу, потому что его знают на всем Севере.
Задумавшись, Костя опустил голову, а когда поднял ее, услышав шаги, прятаться было уже поздно. Рядом с ним стояла Елизавета Максимовна.
- Почему ты не на уроке?
- Вы же сами…
- Я знаю, что сама, - спокойно сказала Елизавета Максимовна. - Почему ты не торопишься?
Костя стоял, переминаясь с ноги на ногу. И вдруг он ощутил короткие и злые толчки пульса, будто невидимка стучал по его голове маленьким молоточком. Костя понимал, что лучше не связываться, лучше молчать, но и на этот раз невидимка оказался сильнее его.
- А я что, бежать должен?
- Должен, - твердо сказала Елизавета Максимовна. - Если тебе приказывает учитель, будешь бегать - и все, что угодно.
- Я не буду бегать, - ответил Костя.
Елизавета Максимовна смотрела на Костю очень холодно и спокойно. Она смотрела так, будто за его спиной стоял другой человек, к которому она и обращалась. Костя потупился.
- Почему ты боишься смотреть мне в глаза?
- Нипочему, - сказал Костя.
«Нет, это невозможно, - подумала Елизавета Максимовна. - Или я, или этот мальчишка. Неужели я не могу сломить его? Да, да, именно так. Ибо воспитывать - значит ломать, неумолимо отсекать все гнилое. Пусть сейчас ему больно, но потом он сам будет мне благодарен. Пусть сейчас смотрит на меня зверем - детские обиды проходят быстро… Но если я сегодня разрешу ему со мной спорить, то завтра… Кто знает, что будет завтра! Они не любят меня, - думала Елизавета Максимовна. - Но это не имеет значения. Я выполняю свой долг, и нужно быть твердой».
Мысль о том, что она всегда была решительна и справедлива, наполнила гордостью душу Елизаветы Максимовны. Прошедшие годы казались ей подвигом, который никогда и никто не оценит. Это было немного грустно, но во всякой грусти есть что-то приятное. Вспоминая о своей жизни, человек всегда становится немного добрее, и сейчас Елизавета Максимовна, пожалуй, могла бы простить Костю.
- Если ты, Шмель, дашь мне честное слово…
- Я не дам слова.
- Тогда, Шмель, кончено.
Елизавета Максимовна повернулась и медленно пошла прочь.
А из кабинета завуча, навстречу ей, вышла Лина Львовна. Они встретились на середине коридора, и Лина Львовна посторонилась, пожалуй, слишком поспешно.
«Вот Лине я сумела внушить уважение, - подумала Елизавета Максимовна. - Это уже на всю жизнь». И внезапно, повинуясь какому-то неожиданному для нее порыву, быть может все еще продолжая спор с учеником Шмелем, она спросила:
- Линочка, скажи мне… Вот ты у меня училась… Как относился ко мне твой класс?
Лина Львовна широко открыла глаза: не в обычае Елизаветы Максимовны было задавать такие вопросы.
- Только говори честно.
- Мы… к вам?
- Ну, ну, смелее.
- Мы вас боялись, - тихо сказала Лина Львовна. - Мы всегда вас боялись.
И теперь уже Лине Львовне показалось, что за ее спиной стоит человек, на которого смотрит Елизавета Максимовна.
- Мне нужно идти, - еще тише сказала Лина Львовна.
- Иди.
Елизавета Максимовна твердым шагом подошла к двери с сине-белой табличкой и взялась за ручку.
Только теперь Лина Львовна увидела Костю.
- Что же ты не идешь в класс?
- А меня исключили? - спросил Костя.
- Пока нет.
- А на льдину она все равно напишет, - уныло сказал Костя.
- Не «она», а Елизавета Максимовна.
- Ну да, Елизавета Максимовна…
- Не напишет, - сказала Лина Львовна. - Я тебе обещаю. Если, конечно, ты еще чего-нибудь не выкинешь.
- Правда? - спросил Костя.
- Правда, - ответила Лина Львовна.
- Тогда я вам про ПеЗе расскажу. Вы ведь про ПеЗе еще не знаете.
- Знаю, - сказала Лина Львовна. - Мне уже рассказали. По секрету. Очень вы хорошо придумали.
- Кто рассказал? Орловская?
- Так ведь по секрету же, Костя.
- Конечно, Орловская! - возмутился Костя. - Ну, она еще у меня получит!
- А обещание? - спросила Лина Львовна.
- А она не сейчас получит. Летом. Когда в седьмой класс перейдем. А я вам тогда про школу расскажу! Вы знаете, в нашей школе Петр Первый учился, царь. Все ребята говорят.
- Ты забыл, Костя, что я тоже здесь училась. Я это давно знаю. Только не понимаю, как он мог здесь учиться. Ведь он построил наш город, когда уже был взрослым.
Но Костю сбить не так просто.
- А он сначала построил, а потом стал учиться. Тогда все цари неграмотные были. Они только по-немецки читать умели.