Лена Никифорова подняла руку.
- Я хочу про Дубровского. Он был смелый. И сильный. И никого не боялся. И… и вообще он был хороший.
- Почему ты думаешь, что он был хороший?
- Потому что он был смелый. И еще - он любил Марью Кирилловну… - Лена замолчала.
- Что ты еще знаешь о Дубровском?
- Вообще он мне понравился.
- Мне он тоже нравится, - сказал Владимир Иванович. - Только понимаешь, когда ты говоришь о человеке, что он хороший или плохой, то этого мало. Нужно еще объяснить, почему ты так думаешь. Чтоб и другим было ясно, что он хороший. А то ведь тебе могут просто не поверить.
- Он ненавидел Троекурова, - сказал кто-то.
- За что?
- За то, что Троекуров отнял у них дом.
- Правильно, - сказал Владимир Иванович. - За это, конечно, не полюбишь. Но человека прежде всего узнают по его по ступкам. Какие же поступки Дубровского говорят о том, что он смелый, сильный и, как сказала Лена, хороший?
- Он не побоялся и убил медведя, - сказала Лена.
- Верно, Владимир Иванович, он же не побоялся, - вставил Костя.
Владимир Иванович мельком взглянул на Костю. Затем он встал, прошелся по классу. Так он ходил с минуту. Пользуясь передышкой, ребята зашелестели страницами: они выискивали поступки Дубровского.
- Ну, вот что, - сказал Владимир Иванович. - Слушайте: в Кистеневку пришли фашисты. Что делает Дубровский?
Шелест страниц прекратился. Все с удивлением смотрели на Владимира Ивановича. Он сел за стол и веселыми глазами оглядел класс.
- Тогда еще фашистов не было, - неуверенно сказал кто-то.
- Не было, - согласился Владимир Иванович. - Но мы на минуту представим, что были.
- Он будет с ними сражаться, - сказала Лена.
- Пожалуй. Почему ты так думаешь?
- Потому, что он не побоялся медведя.
Но тут уже с Леной стали спорить другие ребята. Одно дело - медведь, а другое - вооруженные фашисты.
Кто-то сказал, что Дубровский Троекурова не побоялся: выгнал его, а у Троекурова было много слуг. С Троекуровым все боялись связываться, а Дубровский не испугался. Наконец вспомнили, что сто пятьдесят солдат штурмовали укрепления Дубровского. А он, раненный, был впереди.
- А еще влюбился в Марью Кирилловну, - басом сказал Дутов. - И еще он…
Но Дутову говорить не дали: речь шла о мужестве, любовь тут ни при чем.
Постепенно выяснилось, что Дубровский был смелый и решительный человек. Теперь это стало совершенно ясно по его поступкам.
Все были согласны - Дубровский не согнется перед фашистами и вообще перед кем угодно.
- А Шабашкин? - спросил Владимир Иванович.
- У-у-у… - завыл класс.
- Этот гад Шабашкин стал бы, конечно, полицейским или старостой.
- Почему? - спросил Владимир Иванович.
С Шабашкиным расправились в две минуты. Каждому ясно, что человек, который кланяется богатому и издевается над бедными, - человек трусливый и подлый.
Владимир Иванович больше молчал. Говорили ребята. Только Костя, которому говорить было нечего, время от времени кричал: «Верно!» - или: «Неверно!» Зато кричал он громче всех, - Костя боялся сидеть тихо.
Потом фашисты ушли из Кистеневки, и там стало спокойно. Потише стало и в классе. Но ненадолго.
- В реке тонет человек, - сказал Владимир Иванович. - Подумаем, кто как поступит.
Через несколько минут выяснилось!
Дубровский поплывет спасать. Троекуров пошлет слугу. Кузнец Архип бросится в воду во всей одежде (если тонет не Шабашкин), Шабашкин подождет, пока человек утонет, и составит протокол.
Марья Кирилловна разнервничается и заплачет.
И каждый раз Владимир Иванович спрашивал: «Почему?» И ребята старались доказать почему. Это было очень интересно - доказать. И это было не так уж трудно для тех, кто заранее прочитал повесть. Только для Кости время тянулось медленно. Он уже чуть не охрип, вставляя свои «правильно» и «неправильно». А как он старался! Он ужом вертелся на парте, вскакивал, садился, прикладывал руку к сердцу и даже погрозил кулаком Дутову, когда тот сказал про Марью Кирилловну. Но, кажется, он немного перестарался. Забывшись, он грохнул кулаком по крышке в тот момент, когда случайно в классе было тихо.
- Неправильно! - рявкнул Костя.
- Что неправильно? - спросил Владимир Иванович. Костя ошалело заморгал глазами. Он и сам не знал, что не правильно.
- Так что же неправильно, Костя? - повторил Владимир Иванович.
Костя мучительно соображал. Он даже запыхтел, как Дутов. На секунду ему стало противно. Но только на секунду. Нужно было выкручиваться.
- Неправильно… вот это… что Дутов говорил!
- Про Марью Кирилловну?
- Ага! - обрадовался Костя. - Про Марью Кирилловну. Верно, неправильно, Владимир Иванович?
- Ну, это ведь мы давно выяснили, - сказал Владимир Иванович. - А сейчас что неправильно?
- Сейчас?
- Да, сейчас. - В глазах Владимира Ивановича запрыгали веселые огоньки.
- Сейчас… А вот… - Костя напрягся, ожидая подсказки. Но класс молчал. Все ждали, что скажет Костя. Ведь это же Костя! Никому и в голову не пришло, что ему нужно подсказывать.
- Вот это… - И тут Костя вспомнил: - Они хотели его погубить! - воскликнул он.
- Кого погубить?
- А Дубровского! - радостно сказал Костя. - Он сам кричал: «Вы меня губите!»
- Ну и что же?
- Вот и неправильно, что его хотели погубить. Владимир Иванович улыбнулся. Косте стало нехорошо.
- Кто же хотел его погубить?
- А там… на странице сто восемьдесят три.
Ребята еще ничего не поняли. По классу пронесся шелест страниц. Все искали страницу 183. Там действительно было написано: «Вы меня губите! - закричал Дубровский».
- Так кто же хотел его погубить? - спросил Владимир Иванович. - Эти слова он говорит Марье Кирилловне.
- Вот она и хотела.
Ребята засмеялись. Но не от восторга. Смеялись над Костей; он чувствовал это.
- Но сейчас мы говорили об Андрее Гавриловиче, - сказал Владимир Иванович.
Владимир Иванович по-прежнему улыбался. Голос у него был ровный. Казалось, он просто не понимает, что Костя не подготовился.
«Притворяется», - подумал Костя. Но отступать было не куда.
- Андрей Гаврилович тоже хотел его погубить! Ребята захохотали.
- Эх, Костя, - сказал Владимир Иванович. - А ведь Андрей Гаврилович - отец Дубровского.
Костя насупился и сердито взглянул на Владимира Ивановича.
- Я не читал про Дубровского.
- Не успел?
- Не успел.
- Чем же ты был занят?
- А я не был занят.
- Не был занят и не успел. Непонятно.
Ребята снова задвигались, на лицах появились улыбки. Они знали Костю. А Костя знал, что в этот момент весь класс смотрит на него и ждет, что он скажет. И все же Костя задумался.
Владимир Иванович - это не Владик и не Зинаида. Он разговаривает, как будто приятель. Только от таких приятелей будешь два дня в затылке чесать. Нет, лучше не связываться.
- Владимир Иванович, я не выучил, - сказал Костя. - Я же честно признался. Поставьте мне двойку - и все.
- Да мне двойки не жалко, - весело сказал Владимир Иванович, - мне тебя жалко, что ты Пушкина не читаешь.
Костя почувствовал, как невидимка толкнул его в бок маленьким своим кулачком. «Смотри-ка, тебя жалеют», - шепнул он.
И Костя, подчиняясь невидимке, послушно открыл рот.
- Почему это меня жалко? - сказал он. - А может, Дубровского вовсе не было. Может, его выдумали? Я, например, ни какого Дубровского не видел.
- Ну, конечно, - согласился Владимир Иванович. - Индийского океана тоже нет.
- Почему это нет? Он около Индии!
- А ты его видел?
- Не видел.
- Значит, нет Индийского океана, - вздохнул Владимир Иванович. - Раз ты не видел, - нет - и все. И Австралии нет. И Африки.
Ребята засмеялись. А Невидимка уже барабанил кулаками в Костину спину и зудел: «Смелее, смелее!»
- Вы про географию не спрашивайте, - сказал Костя. - Сейчас литература.
- Но ведь литературы ты не знаешь. Как же я с тобой буду разговаривать о литературе?
- А я, может, вообще литературу не люблю. Мне не нравится литература. Вот! - выпалил Костя и втянул голову в плечи.
Костя стоял и ждал казни. Сейчас Владимир Иванович скажет: «Вон из класса». Костя даже вышел из-за парты и стал рядом, чтобы удобнее было идти к двери.
- Так, - сказал Владимир Иванович. - Ты не любишь литературы…
«Смелее, Костя! - шепнул невидимка. - Все равно выгонит».
- Не люблю, - твердо, сказал Костя и сделал один шаг к двери. - Я честно. Вы же сами говорили, что лучше неприятная правда, чем приятная ложь. Вот я и говорю правду.
Владимир Иванович, улыбаясь, смотрел на Костю. Знает Костя эти улыбочки. С такими улыбочками в два счета за дверь вылетишь. И Костя уже совсем готов был вылететь. Он даже не очень боялся, даже как будто немножко хотел, чтобы его выгнали. Все-таки - за правду.
Владимир Иванович взглянул на часы.
- Семь минут осталось, - сказал он. - Успеем. Давай, Костя, выкладывай, чего ты еще не любишь.
Костя не удивился. Он вздохнул и снова встал за парту. Такое уж его, Костино, счастье: хочешь, чтобы выгнали, - не выгоняют, хочешь остаться, - выгонят.
Костя опять вздохнул.
- Мне не нравится, когда врут, - сказал Костя.
Владимир Иванович кивнул. Мила Орловская хихикнула, хотя пока ничего смешного не было.
- Еще мне не нравится смех без причины. Это признак дурачины, - сказал Костя, покосившись на Милу.
Теперь засмеялись несколько человек сразу. Костя приободрился.
- Мне не нравится, если я чего-нибудь не люблю. А если люблю, - пожалуйста, сколько угодно. Вот ботанику я не люблю - там цветочки всякие. Что я, буду цветочки нюхать? Или, может, духи?.. Я духи вообще терпеть не могу. А рисование еще, например, хуже духов. Рисуют всякие домики или кроликов. А если я хочу лошадь нарисовать или спутник, а не кролика? Может, я сегодня кролика не могу нарисовать, у меня настроение такое. Завтра нарисую, пожалуйста, а сегодня - лошадь. Конечно, я примерно говорю: пускай не лошадь, а корову или паровоз - это все равно. А может, я со всем рисова