А мы отправились в гостиницу.
Дождавшись воскресного утра, мы едем на воскресную ярмарку!
Нет ярмарки. Несколько женщин, торгующих овощами, картошкой и семечками, составляют жидкий ряд. Покупатели, минуя их, решительно направляются к группе веселых цыган, которые, словно фокусники, из мешка достают кофты, юбки, платья…
– Не проходи, милая! – кричит дружелюбный зазывала милой девушке лет восемнадцати, строго и со вкусом одетой, которая проходит мимо, держа за руку маму. – Иди сюда, красавица! Купи белые колготки!
– На х.. мне белые? Что я, невеста? – говорит она ровно.
– Действительно, – подтверждает мама…
Начинался дневной кошмар…
Вон из Зимы!
Успеть бы: воскресный сон до обеда.
(3)Атлантический океан, Чугунаш (Горный Алтай), Киев, Кологрив (Костромская область), Большой каньон (США), Бесалампу (Мадагаскар)
(3)
Под парусом через океан
Te Vega – маленькая шхуна с холодными мокрыми каютами и симпатичной командой, составленной из наших и американцев, долго и прекрасно бродяжничала по Атлантическому океану в безуспешных поисках Чистой Воды
Борис Аполлонович Харин
Сивая лошадь притащила сани. Из саней вылез кривоватый и краснощекий человек в треухе с висящими по бокам тесемками. Пальцы внутри трехпалых рукавиц сжаты в кулак – чтобы теплее
Мирные времена
Маленькая парикмахерская в гостинице «Первомайская» была в двух шагах от Крещатика. Два кресла, два столика, два зеркала, между которыми висела табличка «Не оскорбляй мастера чаевыми», и два Лёни – парикмахера
Франсиско Гойя и Кологрив
Главное, что делало Кологрив особенным местом, был его музей, занимавший лучшее здание в городе – железнодорожный вокзал, спроектированный знаменитым архитектором Иваном Рербергом. Правда, саму «железку» так и не построили
Большая канава
Земля немолода, и морщины ее прекрасны. Самая глубокая – в Америке, и зовут ее Гранд-Каньон. Большая канава, если перевести на русский
«Зингер» и облака
Муж ее работал таксистом на самокате с деревянными колесами и в засушливую погоду перевозил грозовые тучи с африканского материка, где в сезон дождей их было с избытком
Предъявление мира: пока еще не все потеряно
Функция человека на земле – жизнь. Она же является и смыслом. Поиски иного смысла жизни – лишь попытка оправдания своего существования в то время, когда ушла любовь и ты более не нужен природе. Задача человека – если он, во спасение, полагает себя уместной частью созданного не им мира – это поиск и сохранение любви.
Любые отношения, построенные человеком с другими людьми без любви, порождают общество. Нет ничего враждебнее для живого, чем собрание людей по идеологическому или конфессиональному признаку.
Альтруист – порождение общественного сознания. Он друг всем и поэтому свободно пренебрегает каждым.
Альтруисты устраивали войны, революции, отравляли реки и озера, вырубали леса, вели этнические, политические и религиозные чистки во имя какого-то общего блага.
Между тем общего блага на земле нет и не бывало никогда. И человек, владеющий единственной своей жизнью, уступал другому, владеющему тысячами чужих.
Эгоисты писали книги и картины, влюблялись, сажали хлеб, строили дома и храмы, деревья растили и детей, чтобы им – эгоистам – было комфортно и не стыдно. Эгоисты умирали, истратив функцию жизни и любви, не принеся вреда природе и окружающим. Альтруисты остались в истории. Память живущих хранит с почтением имена негодяев, тиранов и убийц, давших пример существования вне природы и любви.
Люди, обитающие без функции жизни, хотят оправдания своего осмысленного пребывания на этой земле. Многие из случайных счастливцев, появившихся на свет, мечтают следовать отвратительным примерам. Не имея возможности унизить страны и народы, они унижают замысел. И крушат. И воруют. И убивают, убивают, убивают… Одних живых людей во имя других.
Но у Бога нет других. И Бога другого нет. И Небо одно. И Время одно. Просто мы видим по-разному, чувствуем, слышим и считаем.
Две тысячи лет новой эры и бесконечность – до. А у других какие наши годы?
Радуйся сам. Никого не заставляй. Хотят – пусть присоединяются. Пусть празднуют, если в счастье…
Оглянись, что осталось от твоей родины-земли, сотоварищи пусть оглянутся. Погладь те места, которые не порушил; в те изгибы, которые не сам сляпал, лбом уткнись, глаза закрой и затихни ненадолго. И если что стоит толком в этом теплом месте, не ломай. Ну не ломай! Не круши, не воруй, не убивай, не убивай, не убивай…
Береги жизнь, землю – место ее обитания. И люби!
P. S. Повезло мне. Насмотрелся результатов альтруистической деятельности на всех континентах. Неживая природа – не природа уже. Пашут бомбардировщиками, боронят танками, едят хлеб с лавсаном. Пусть им. Но и эгоисты живы: не поставили локационную станцию на Красном камне в Австралии, не пустили галапагосских игуан на окорочка, не переплавили песок Куршской косы на керамические чипы, тибетские храмы не превратили в гостиницы, не перегородили африканский водопад Виктория плотиной. И не выпили море…
Есть пока.
Вот нам монгольфьер, наполненный
теплым дыханием.
Летайте! Любите! Плавайте!
Парус нам в руки…
Под парусом через океан
Два слова: Te Vega – маленькая шхуна с холодными мокрыми каютами и симпатичной командой, составленной из наших и американцев, долго и прекрасно бродяжничала по Атлантическому океану в безуспешных поисках Чистой Воды. Пройдя полмира от Питера до Нью-Йорка, мимо Исландии и Гренландии, она так и не нашла ее. Порой мы неделями не видели судов, но нефть и пластик «экологические» сачки ловили каждый день. Увы нам – родившимся в грязи, в грязи живущим и от грязи и дряни, произведенной нами, погибающим.
Балтика… Сначала на горизонте показались три металлические мачты, затем зеленый кораблик, похожий на сейнер. На борту надпись – «Рейнбоу». Отважный странник, один из флотилии благородных пиратов «Гринпис». На нем команда: прекрасно оснащенные и отчаянно смелые парни и девицы, терроризирующие всех, кто оскверняет живой мир, – китобоев, политиков, нефтедобытчиков… Рядом с «Рейнбоу» наша шхуна выглядит совсем маленькой и невероятно красивой даже с неполным парусным вооружением (без триселей).
Атлантика за нулевым меридианом… Ветер задул, когда я был на руле. Te Vega наклонилась, черпая левым бортом воду. Мы неслись. Правая нога была согнута, словно я плясал вприсядку, левая – прямая. Капитан Грэг Сванзи стоял рядом, корректируя курс. Мы взлетали на уровень третьего этажа и мягко опускались, поднимая тучи брызг. Бушприт качался вверх-вниз, указывая то на небо, то на серое море. В этот момент кто-то заметил на фоке дырку. На палубу вывалились разноцветные люди. Солнце, прорывавшееся сквозь тучи, освещало зеленым закатным светом мокрые робы и белые паруса. Теперь надо было «привести» шхуну, чтобы ребята могли зарифовать раненый парус. То, что для мореходов норма, для меня было достижением. Но я удерживал курс в штормовую погоду! Никто не заметил моего подвига. Впрочем, если бы я сбился – товарищи сделали бы вид, что все идет нормально.
Район Исландии… Утром меня разбудил боцман: «Прости, что беспокою после вахты, но там киты». Пока я натягивал мокрые свитера и робу, пока выполз из нашей вечно мокрой шестиместной каюты величиной с сундук, с водой на полу по щиколотку, киты ушли. Обругав всех, кто попался под руку, за то, что не разбудили раньше, я уселся на палубе покурить трубку. В это время кто-то шумно вздохнул, и на поверхности океана, метрах в десяти от борта, появилась огромная серо-коричневая спина. Фонтан, о котором столько читал в детстве, был выдохом водяной пыли и поднимался метра на три-четыре. Чудовище медленно перевалилось неглубоко под воду и через минуту вынырнуло рядом с другим бортом.
На шхуне полно книг о природе моря. И фотографий китов я насмотрелся. Там они кажутся меньше размером, а выброшенный на берег, сплющенный собственным весом кит выглядит вовсе не убедительно.
Однако в океане! Грандиозное живое существо, мирное, теплое и доверчивое. Возникло ощущение его «домашности» и полной беззащитности перед венцом творенья. Убить кита – какая доблесть! Человек перестает быть участником натурного процесса, он выделил себя из мира животных и растений. Поставил себя над экосистемой. Он стал фашистом природы. Ощущая силу и превосходство, он перестал считаться с законами, благодаря которым явился на свет сам. Кит остался в своей среде. Он живет, как и человек, лет семьдесят-восемьдесят. Если не убьют.
Рейкьявик… Сюда мы зашли как граждане моря – залатать порванные штормом паруса. Если посмотреть на него с горки, теряешь масштаб, и он предстает аккуратно сработанной игрушкой. Все дома опрятны и неодинаковы, чистенькие машины двигаются как бы шепотом – тридцать километров в час, хотя никаких ограничительных знаков и никаких полицейских нет и в помине. В помине нет и пешеходов. Бог его знает, где они. Только возле порта рыбаки вытаскивали улов и два пацана в толстых свитерах, хлопая рыжими ресницами по веснушчатым щекам, теребили рыжего ленивого кота у памятника Эрику Рыжему. Этот монумент подарило Исландии правительство США за то, что сын Эрика Рыжего – Лейф Счастливый (тоже, наверное, рыжий) – задолго до Колумба открыл для себя Америку.
Вышли из порта с лоцманом и стали до утра на якорь. Утром на колбасу поймал селедку и полведра камбалы. Джош сделал мне замечание – я ловил рыбу во время собрания. Американцы любят собрания еще больше, чем мы. А я люблю ловить рыбу. Чак одобрил мое отсутствие на собрании, учитывая пойманную рыбу. Тем более что это был последний улов в плавании.