ют и, глядя на ясное небо, думают: приключение было захватывающим. Хотя лодку жаль. Можно, впрочем, ее отремонтировать и отправиться дальше, а можно прогуляться по скалам.
Выбраться из Каньона нелегко, требуется довольно много времени и сил, зато наверху другая красота. Добираться до нее не так уж долго. Проедешь земли чероки, если повезет, попадешь на праздник, на который поглазеть можно, даже влиться в толпу разукрашенных перьями индейцев позволительно, а вот снимать нельзя. Прокатишься, если не закипит от жары радиатор, по красным пескам и попадешь в долину, где природа понаставила себе монументов.
Некрупное прямоходящее млекопитающее, обладающее чрезвычайным самомнением, в состоянии серьезно набедокурить. А вот разрушить Гималаи, засыпать Каньон или сравнять с землей Долину монументов – это вряд ли. Разве что намусорить, напакостить и погибнуть…
Ах, беда (для млекопитающих)!
Но пока есть места, где до рассвета небо зажигается чистым золотым светом, и Неизвестно Кем построенные глиняные силуэты всплывают из тумана, отрываются от земли и плывут в пытающемся сохранить темноту небе, хочется делиться и хвастаться тем, что видишь.
– Посмотри, увидь!
Желтое солнце, багряная земля, темная зелень…
Пустыня. Утро. Туман поднимается. Никого вокруг,
и вдруг от горизонта слабый ветер несет по песку неспешно, но уверенно лодку, из которой тебя выбросило в мутные воды Колорадо. Лодка цела, весла сложены к бортам.
Садись, плыви дальше… Подумаешь, песок!
Только грести тяжелей.
«Зингер» и облака
Муж ее работал таксистом на самокате с деревянными колесами и в засушливую погоду перевозил грозовые тучи с африканского материка, где в сезон дождей их было с избытком. Тучи были тяжелые, беременные влагой, но все равно легче воздуха. Таксист их связывал джутовой веревкой, цеплял за руль и тащил на Мадагаскар. Они сталкивались, как связка шаров, гремели громом, сверкали молниями, но покорно следовали за деревянным самокатом. В деревне недалеко от Бесалампу он их отвязывал и отпускал на волю. Облака всплывали, и ветер уносил их в море, открывая нещадному солнцу красную, сухую землю.
По пришитому женой на карте перешейку он опять отправлялся через Мозамбикский пролив в местечко Антонио Энес собирать новые тучи. Пока карта не износилась, он ездил в Африку часто. Настолько часто, что жена подумала, уж не влюбился ли он на том берегу?
– Нет, – сказал таксист самоката, – просто облака не держатся над островом. Вот и мотаюсь. Куда их все время уносит?
– Ты устал. Давай я возьму машинку «Зингер» и пришью тучи к западному берегу. А когда надоест пасмурная погода, мы их опустим, и они улетят.
– Давай, – сказал муж. – Тем более что самокату пора делать техническое обслуживание.
Жена сходила на край суши и оверлоком пристрочила тучи к острову, а перешеек, хотя и верила мужу, на всякий случай выпорола с помощью старого поржавевшего уже лезвия «Жиллетт». Я ее встретил, когда она возвращалась домой. Жена таксиста была довольна работой. «Зингер» она несла на голове.
А где-то на севере вологодская крестьянка за спиной несла сено. Очень далеко от Африки. Она хотела накормить корову, пока на дворе не было дождя. (Вот откуда бы таксисту таскать тучи, но тут пришлось бы перелицевать весь глобус.)
А я что же несу? Господи,
что я несу!
Страсти по Эвересту
Из Катманду на небольшом канадском аэроплане мы прилетели в Луклу – поселок в Непальских Гималаях – и сели на аэродроме, полоса приземления которого представляла собой крутой плоский склон, в нижней своей части обрывавшийся в пропасть. На дне ее лежали обломки самолетов, не успевших сразу после взлета круто взять влево, чтобы отрулить от гигантской каменной стены.
Взяв рюкзаки, мы сразу вышли на тропу, по которой шли редкие пешие носильщики, груженные корзинами, кровельным железом, мебелью и еще бог знает чем, необходимым для жизни. Поклажу они крепили за спиной широкими лентами, в которые упирались лбом.
Темнота свалилась мгновенно. Едва успели поставить палатки и разжечь костер. Как раз шерпы уже приготовили ужин и разлили чай в металлические двустенные кружки-термосы.
Тропа была видна и ночью. Она вела в ту сторону, которую ты выбрал. Если вверх – то вглубь. Вглубь Гималаев. Мимо крохотных поселочков, увешанных флажками на шестах, с которых ветер, полоща их, считывал написанные на разноцветных лоскутках молитвы. (В горах небо рядом.) Мимо крохотных мельниц на ручьях, которые ничего не мелют, а вращают медные барабаны с вычеканенными молитвами, может быть, другими. Мимо шерпа-отелей, где на нарах ты можешь расстелить свой спальник и укрыться от непогоды.
Вверх – к Намче-Базару – деревне, расположенной на склоне в виде древнего амфитеатра, а потом дальше, к большому монастырю Тхъянгбоче, у стен которого один из первовосходителей на Эверест, новозеландец Эдмунд Хиллари, в 1953 году увидел йети и где у ограды расположена последняя перед горой пивнушка, темная, едва освещаемая керосиновой лампой и огнем из очага, на котором стоит котел с чаем, а рядом другой, с местным рисовым пивом чанг, опасным для чужеземца не хмелем своим, а амебой или лямблией, которых можно получить на долгие годы мучения.
Шерпы приветливы, доброжелательны, бесхитростны, и отказ участвовать в празднике общения может их обидеть. Из двух зол меня выбрала лямблия, за что спасибо. С амебой было бы больше неприятностей.
Еще выше Тхъянгбоче есть крохотный монастырек Пангбоче, где хранится священный скальп йети, а дальше ледник – место базовых лагерей. У меня был выбор: посмотреть священный скальп и следы жизнедеятельности альпинистов в покинутом лагере или идти одному вниз, вслед за ними. Дело в том, что мы опоздали к штурму и встретили наших восходителей на тропе. Они возвращались с Эвереста.
К этому моменту сто двадцать человек поднялись на высочайшую вершину мира, из них одиннадцать наших. Пятьдесят восемь человек остались на Горе навечно. Среди них ни одного нашего не было.
Это было почти все, что я знал об альпинизме, когда в составе специализированной группы, состоящей из подготовленных людей, прилетел из Москвы в Катманду.
После общих слов аудиенции мы с послом удалились в кабинет, где я ему сказал:
– Вы меня знаете. Что, если я отвалюсь от группы и буду ходить один?.. Мне надо бы написать об альпинистах.
– Разрешить не вправе. Но ведь я могу узнать о вашем демарше, лишь когда группа вернется. Не так ли?
Он улыбнулся, как заговорщик.
– Такой вам совет: для питья и чистки зубов пользуйтесь только своей посудой и водой из бутылок. Кипяченой.
Он был дружелюбен и проницателен. Я был тоже дружелюбен, но проницательности мне не хватало, а потому, выпив с шерпами в харчевне у монастыря сначала весь спирт из моей фляги и спев с ними сначала русский репертуар, а затем и непальский, я укрепил дружбу между нашими странами изрядным количеством чанга из их посуды и отправился в палатку собирать вещи, чтобы с восходом солнца отправиться на поиск альпинистов.
Куда шел и где собирался искать восходителей, руководителям нашей группы объяснить я не мог. Во-первых, ну совершенно не мог. Во-вторых, не знал.
Взвалив рюкзак за спину и фотосумку, набитую аппаратурой, на плечо, я пошел вниз в сторону Намче-Базара.
Еды и воды у меня на два дня пути, и этот путь оправдан случившимся выбором. Покой и воля, как говорил Пушкин, – неужто нашел? Правда, скоро проснется лямблия, но я об этом не знаю. Лежу себе, пережидаю полуденное солнце в тени цветущего дерева, подложив под голову «Мертвые души» издательства «Физкультура и спорт», и думаю: «Человек покорил океан, космос, горы… И верит же, сукин сын, собственным словам, хотя еле-еле выживает, к ним прикоснувшись».
Пребывая в философском состоянии, я забылся, однако, почувствовав маленькую руку на раскаленном лбу, нисколько не удивился. Передо мной в красной вязаной шапке стоял шерп – вчерашний товарищ по пирушке – и радостно улыбался.
– Вставай, сгоришь. Я тебе помогу донести рюкзак.
По дороге он рассказал, что был поваром нашей экспедиции, что альпинисты пошли вниз к Лукле, а в Намче-Базаре в доме одного из дядюшек сирдара (бригадира шерпов) Пембы Норбу задержался Леонид Трощиненко.
Шерп Амг понятно изъяснялся на русском, обогащенном популярной лексикой, которую, как все непальцы, очень способные к языкам, вставлял к месту.
У дома дяди Пембы, одного из немногих крытых железом, он меня оставил. Привалив рюкзак к двери, я почувствовал себя на месте. В большой комнате под потолком висела хитрая керосиновая лампа, ярко освещавшая сидящего за столом Лёню Трощиненко – ленинградского альпиниста, забракованного врачами для восхождения на вершину, выполнявшего функции начальника дороги по ледопаду и заместителя руководителя экспедиции Евгения Тамма по хозяйству.
На столе стояли кружки. Рядом на полу у медных чанов с тибетским орнаментом умывались, словно домашние кошки, две крысы. Четыре шерпа, положив руки на плечи друг другу, монотонно и мелодично пели и танцевали, экономно переступая ногами. Сам Пемба Норбу, похожий на Пятницу из старых книжек о Робинзоне, был одет в пуховую жилетку с нашим гербом.
– Они празднуют удачное завершение нашей экспедиции, – сказал Лёня. – Двое из них бывали на Эвересте, а Наванг был ближе всех к вершине в нашей гималайской компании. – Он улыбнулся и усадил меня за стол.
Наванг поднялся чуть выше отметки 7800, а дальше по выбранному нами маршруту пройти из-за сложности не смог. С первой минуты, как только Тамм и старший тренер Анатолий Овчинников (тоже – доктор наук) заявили маршрут в министерстве туризма Непала, стало ясно, что это самый трудный за всю историю Горы.
– Пути к вершине сложнее, чем выбрали мы, – нет, – скажет мне Тамм. – Логического пути нет. Искусственно можно создать себе гораздо больше осложнений.