Описываемым событиям и чувствам четыре десятка лет.
Двадцать девятого мая 1953 года в 11:30 участники британской экспедиции, возглавляемой генералом Джоном Хантом, впервые вышли на Эверест. А до этого – двадцать лет и четырнадцать безуспешных попыток альпинистов разных стран. Новозеландец Эдмунд Хиллари, бывший штурман морской авиации времен войны, и шерп Тенцинг Норгей ступили на вершину одновременно.
При удачном стечении обстоятельств мы могли быть вторыми. Экспедиция готовилась к восхождению с китайской стороны в 1959 году, но ей помешали драматические события в Тибете. Потом много раз замышлялся поход в Гималаи и много раз планы рушились. Понадобилась заинтересованность многих людей, авторитет ветеранов – Виталия Аклакова и Михаила Ануфрикова – и, может быть, главное – вера и настойчивость Евгения Тамма, чтобы Эверест стал реальностью.
Подбор участников был сложен, поскольку кандидатов было много, и субъективен. Тамм и главный тренер Анатолий Овчинников формировали свою команду.
Альпинистов мучили в барокамерах, испытывали в соревнованиях и без конца тасовали списки. Ошибки и обиды заложены в любом отборе. Бершов и Туркевич, по существу, спасшие первую двойку, вошли в состав последними. Балыбердин – с преимуществом в один голос. Овчинников настоял на его участии в команде, которая к моменту штурма состояла из четырех четверок и запасного.
По плану каждая четверка должна была сделать три предварительных выхода наверх из базового лагеря, во время которых прокладывался путь, устанавливались высотные лагеря, куда забрасывались продукты, спальные мешки, кислород. После каждого выхода они опускались вниз, отдыхали и снова шли вверх. Три раза – на шесть километров и обратно, на семь – и обратно, на восемь – и обратно…
За покорение четырех семитысячников у нас присваивают звание «снежный барс». Каждый из участников во время черновой работы по крайней мере трижды побывал выше семи тысяч, работая на лютом морозе, на заснеженных отвесных скалах, когда от сухости душит нескончаемый кашель, когда сон не приносит отдыха и где вскипятить чай (он кипит там, кстати, при температуре восемьдесят градусов) или зашнуровать ботинок – задача непростая. Три выхода подготовительных и только четвертый (вновь от базового) на вершину. Два месяца тяжелейшей работы.
Началась она в марте. Придя на высоту 5300 метров, где традиционно разбивают «шатры» гималайские экспедиции, наши альпинисты поставили базовый лагерь. Надо было найти более или менее приемлемую площадку, потому что ситуация у подножия Эвереста сложилась прямо по Гоголю: стоит среди земли соорудить гору чуть не в девять верст высотой, как сейчас же к ее подножию нанесут всякой дряни. Вершина еще сопротивляется: солнце и ветер кое-как уничтожают приметы прошлых посещений, а вот внизу форменная свалка, так что разбить базовый лагерь в чистоте было непросто. Но он был разбит в точном соответствии с планом и правилами посещения Эвереста, Сагарматхи, Джомолунгмы (такая гора может позволить себе три имени).
Правила эти традиционны и вполне логичны. Например, нельзя пользоваться техническими средствами при заброске снаряжений в базовый лагерь. Вертолет может долететь (и он долетал, когда надо было снять обмороженных Эдуарда Мысловского, Валерия Хрищатого и упавшего в пятнадцатиметровую трещину Алешу Москальцова), но только для спасательных работ. Грузы несут из Луклы, которая в шести-семи сутках ходьбы от лагеря, а то и из Катманду, который в двух неделях ходьбы до Луклы. К тому же носильщики дешевле самолета. Цена определена государством и стабильна – двадцать четыре рупии за день похода. (Чуть больше доллара на человека.) Определена цена и за право испытать себя Эверестом – божеская вполне – полторы тысячи долларов с экспедиции за такую гору. Питание, снаряжение, медикаменты – были доставлены из Союза, и траты на месте были минимальными и предвиденными.
В конце апреля команда Мысловского отдыхала после третьего выхода перед четвертым штурмовым в монастыре Тхъянгбоче. Все четверо – Мысловский, Балыбердин, Шопин и Чёрный – стояли в очереди на вершину первыми… Между тем руководство считало, что необходим еще один поход наверх для обеспечения кислородом высотных лагерей. Тамм вызвал двоих из этой четверки – Шопина и Чёрного – в базовый лагерь и предложил им вместе с Хутой Хергиани отправиться в четвертый выход, но не на вершину… Теперь, вернувшись с заброски, Шопин и Чёрный должны были встать в хвост очереди. Они мужественно приняли судьбу и выполнили работу, утешая себя, что еще есть шанс. Потом, после всех…
Из всех команд лишь четверка Иванова поднялась целиком на Эверест. Иванов опытен, мягок в общении и несговорчив до упрямства в деловых вопросах. Это качество помогло ему сохранить четверку. Капитан другой команды – Эдуард Мысловский – поднялся на Эверест в связке с Балыбердиным, но другая его двойка – Владимир Шопин и Николай Чёрный – вершины так и не увидела.
– Эдик очень покладист, – говорил мне Овчинников.
Этой покладистостью воспользовался тренерский совет в трудную минуту, вырвав из команды Шопина и Чёрного. Тем временем экспедиция, до того момента катившаяся не без проблем, но в основном как задумывалось, затормозилась… Все основные четверки отработали по плану, а последний – пятый – лагерь все еще не был установлен, и никто толком не знал, где, сколько понадобится провизии и кислорода.
Настал момент важного решения: кому ставить пятый, последний перед вершиной, лагерь. Четверка Хомутова работала на маршруте. Четверка Ильинского вернулась с высоты на день позже четверки Иванова, а от первой четверки остались двое: Мысловский и Балыбердин. Тренерский совет предложил Иванову вывести свою команду на прохождение маршрута до пятого лагеря с возможным выходом на вершину. Первыми! Соблазн велик, но слишком мало отдыха, силы не восстановлены. А если, установив лагерь, альпинисты израсходуют кислород, силы и не смогут выйти на вершину в этот четвертый выход? И Иванов отказывается.
Выход двойки – Мысловский и Балыбердин – был не очень желателен. Во-первых, им вдвоем предстояло бы сделать работу четверых, и, во‐вторых, существовал «вопрос Мысловского». Опыт его бесспорен, он один из самых именитых наших альпинистов, но он и старше всех – сорок четыре года, – и пик формы пройден (Месснер, взошедший к тому дню на семь восьмитысячников из четырнадцати, считал, что сорок лет – предельно допустимый возраст). Институт медико-биологических проблем после испытаний дал Мысловскому предельную высоту до семи тысяч метров. Правда, Мысловский в предварительных выходах уже опроверг эти рекомендации, но никто не знал, ценой каких усилий.
Вероятно, было что-то большее, что не позволяет мне упрекнуть Тамма и Овчинникова в их решении: может быть, старая альпинистская дружба или уверенность, что Мысловский с его волей дойдет даже за пределами своих возможностей. А может быть, это была реализация мечты об Эвересте восходителей прежних времен, и Мысловский представлял в Гималаях поколение альпинистов Тамма и Овчинникова. Они «шли» его ногами, «цеплялись» за скалы Эвереста его руками… Кроме того, в паре с ним шел Балыбердин, самый готовый физически и самый самостоятельный в команде альпинист, привыкший все делать сам, невероятно работоспособный и упорный. С собой Эдик справится, а Володя и подавно, думали тренеры. Иначе я не могу объяснить, почему образовалась эта двойка – связка людей, не похожих по темпераменту, по психологии, но обладающих одним необходимым качеством для общего дела – терпимостью. Поэтому, когда Мысловский с Балыбердиным решили идти устанавливать пятый лагерь на высоте 8500, Тамм, несмотря на предостережение профессионалов с разных сторон, дал добро.
Овчинников предложил продолжить путь до вершины.
В лагере № 2 (7300) молился шерп Наванг. Он повесил Мысловскому и Балыбердину на шеи священные шнурки и стал просить своего бога о здоровье и погоде. Двадцать девятого апреля они с тяжелыми (по двадцать семь килограммов) рюкзаками вышли в лагерь № 3 (7800) и пришли засветло. На следующий день им предстояло подняться в четвертый лагерь на высоту 8250. Путь от третьего к четвертому лагерю вообще тяжелый, а последние метров двести особенно: почти вертикальные стены пятой из шести возможных категорий трудности. Балыбердин шел впереди. На пятой веревке (каждая веревка метров по сорок пять) он увидел, что Наванг, шедший за ним, остановился. Шерп ждал Мысловского, чтобы сказать, что выше он идти не может. Тяжело, опасно… Дальше пошли двое.
Медленно.
Они не успевали в четвертый лагерь засветло и решили выложить по три баллона с кислородом, чтобы на девять килограммов облегчить рюкзаки. Но все равно ноша была тяжела на этом сложнейшем из участков.
Балыбердин подходил к четвертому лагерю, когда его догнал Мысловский. Он был без рюкзака. Чтобы не идти с ним всю ночь, Эдуард оставил его, рассчитывая утром поднять рюкзак в четвертый лагерь.
Первого мая Балыбердин ушел один прокладывать маршрут к пятому лагерю. Это была трудная работа. Ему приходилось самому себя страховать, и за весь день он успел навесить четыре веревки. Он вернулся в палатку и застал там Мысловского… без рюкзака. Володя, мертвый от усталости, стал разжигать примус, чтобы разогреть чай. Напарник лежал, огорченный событиями дня: на последней стенке перед четвертым лагерем тяжесть рюкзака перевернула его вниз головой, положение стало критическим. Пытаясь вернуть себя в нормальное состояние, он стащил рукавицу, чтобы было удобнее цепляться, но лишь обморозил пальцы. Спасая себя, он снял рюкзак и пытался удержать его на руке. Но тяжесть была непосильной. Рюкзак ушел в бездну, унося кислород, веревки, фотоаппарат, редуктор…
Итог дня: четыре веревки пройдено, потерян рюкзак и обморожены пальцы Мысловского.
Второго мая рукастый Балыбердин соорудил из чехла палатки рюкзачок для Эдика, и они, взяв по три веревки, вновь вышли на маршрут. Днем к ним снизу пришел Бершов и принес три баллона кислорода взамен утерянных.