После панихиды поползли бредовые слухи, что еврейский экстремист Кахане прилетел в Мюнхен и будет брать в заложники наших граждан. Граждане напряглись и перестали появляться на улицах. Если выходили, то не говорили по-русски. Многие спецтуристы из группы поддержки стали паковать чемоданы, запираться в номерах и раздавать кое-какой товар, привезенный на продажу. Я унаследовал чуть не чемодан кофе арабика, первый сорт, расфасованный по двести граммов. Помните, с кофейником на пакетиках, по девяносто копеек? На обратном пути автобусом из Мюнхена мы с народным артистом Грузии Гоги Харабадзе пытались продать ходовой товар в Польше, чтобы купить достойный напиток. Но цену нам давали оскорбительно низкую. И мы вернули кофе на родину. А денег хватило на две бутылки хорошего польского денатурата, который мой грузинский друг пить не стал.
Днем в пресс-центре ко мне подошли коллеги из газеты.
– Неприятная история, – сказал собкор. – С тобой! Передали конверт с гонораром. Триста марок.
У меня все оборвалось. Провал.
– Ты давал им снимки?
– Пленки.
– Деньги надо вернуть. Мы напишем, что по этическим соображениям ты не можешь их взять, поскольку фотографии должны появиться сначала в твоей газете.
– Но у нас их не напечатают.
– Поехали! У тебя могут быть проблемы.
Он написал письмо, вложил в конверт вместе с деньгами, и мы покатили в редакцию. Было стыдно, да и денег жалко.
…Теперь пришел вечер, тот самый вечер с хирургом Францевым, где он высказал мысль о намерениях, которую я процитировал.
Вячеслав Иванович, спасший для жизни тысячи и тысячи обреченных детских сердец, настоящее светило (как говорили раньше о таких врачах) и бессребреник, имел страсть – бокс. На Олимпийских играх в Мюнхене он представлял президиум медицинской комиссии международной боксерской ассоциации и ходил в официальном бордовом пиджаке, украшенном гербом Советского Союза.
Я пришел к нему в маленький номер чистенькой католической гостиницы.
– Ну-ка пошли на улицу, – сказал Францев, узнав о слухах, всполошивших наших сограждан. – Эт-то что такое!
Он надел свой гербовый пиджак, кинул мне спортивную куртку с надписью «СССР», и мы вышли в холл. Там отдельные, значительные соотечественники в полном молчании спарывали молоткастые и серпастые со своей униформы.
– Это вы зря делаете. Вас по таким лицам все равно определят.
На улице он заставил меня петь громко «Степь да степь кругом» и другие русские песни, чтобы ни у кого не было сомнения, откуда мы прибыли. Так мы добрались до огромной пивной, где Гитлер затевал захват власти.
– Газете оказалось ненужным то, что я узнал, Слава! Обидно.
– Ты это видел, снял?
– Да!
– Хорошо!
На эстраде играл оркестр в шортах со шлейками. Официант нес литровые кружки куда-то вдаль.
– Ну-ка! Иди сюда! – строго по-русски сказал Францев. И официант, как НЛО, без всякой инерции повернул налево. – Не доливаете! – пожурил его профессор.
– Зато не разбавляем, – по-русски с акцентом сказал официант.
На сцене лежал огромный прямоугольный камень с ручками, зазывала приглашал желающих оторвать его от земли. Никто и не пытался.
– Ага! – сказал Францев отрывисто. – Я хромой, а ты здоровый. Иди, подними камень.
– Да он весит…
– Иди-иди.
Ослушаться его было невозможно (я его очень любил). Конечно, я не поднял камень и даже не оторвал – четверть тонны.
– Молодец! – похвалил Вячеслав Иванович. – Намерения, которые проявляются в действии, важнее результата…
На следующий день Игры возобновились. Это были успешные для нас соревнования с истинными героями. Виктор Санеев – трехкратный олимпийский чемпион в тройном прыжке, Валерий Борзов – первый в спринте. Баскетболисты, выигравшие у американцев в последние три секунды. Я перечисляю то, чего не будет никогда. Они имели право на праздник. Но его испортили.
Ночью мы с баскетболистами шли с награждения, которое было в полупустом гандбольном зале. Зрители не пришли от страха, американцы – от обиды.
Ребята шли с честно завоеванными золотыми медалями по темной Олимпийской деревне, и я думал, что все спортивные, а для участников Игр означает жизненные, драмы, победы, неудачи, радости не утратили своей привлекательности от того, что произошла трагедия в Мюнхене. Просто они обрели свой истинный масштаб в рамках жизни. Те, кого убили, потеряли ее, а с ней и возможность воспользоваться драмами, победами, неудачами, радостями.
Так какие сюжетные линии у нас еще не завершены? С гонораром.
Через пару дней стою я с советскими фотокорреспондентами в пресс-центре. Подошли наши собкор с завотделом, и вдруг выбегает немец, тот самый – с крыши:
– Ты прав, Юра, что вернул гонорар. За такие уникальные фотографии заплатили мало. Теперь ошибка исправлена. – Он протянул мне конверт потолще прежнего.
– Понимаешь, по этическим соображениям… – промямлил я, посмотрев на собкора…
– По этическим соображениям эти деньги, может, и нельзя взять, – сказал фотокор «Огонька» Толя Бочинин, – но прогулять их с коллегами можно.
И мы пошли.
Теперь линия семьи.
Жена встретила меня на вокзале, дома был накрыт стол и созваны друзья. Я был подробен, говорлив и вежлив, как настоящий бомж.
Следующую Олимпиаду я счастливо провел на крыше бомжом – жил в редакции, у телевизионщиков, в номерах, у друзей, на вокзалах…
Старался определить место сам.
Тогда казалось, что преуспел.
Негативы из Мюнхена потерялись,
записи стерлись,
но я это видел —
и снял!
(7)Венеция, Санкт-Петербург, Шатили (Грузия), деревня Чикинская (Архангельская область), Новая Зеландия
(7)
Снег в Венеции
Снег в Венеции – не стихийное бедствие, а радость
Хроника высотного идиотизма
…Повесив не на плечо, а через плечо, чтоб не мешал двигаться, мой любимый Canon F1 с широкоугольником, я вступил под своды Петропавловского собора. Эта крепость оказалась полигоном для моего высотного идиотизма
Шатили
Хевсуры предпочитают двигаться пешком. День-два ходу – и ты в магазине или в поликлинике. Правда, надо идти втроем: если один оступился на тропе и повредил ногу, второй останется его охранять, а третий пойдет за помощью
Петров день
А в деревне песни поют. Петров день. Самое гулянье. Мы со Славой Головановым поднимаемся с травы и идем в Чикинскую. Недалеко. А там люди вышли из-за столов на улицу погулять
Рыжие
Рыжий – не столько обилие веснушек и пожар на голове, сколько мировоззрение и образ жизни: лукавая простодушность, скрывающая терпящий насмешки ум, снисходительность к глупости, театральность и естественность
Подвиг портрета
Заявление. В связи с тем, что многие, кто в прежнем существе славил, теперь хулит (и наоборот), обеспечивая себя индульгенцией при разных богах и режимах на том свете (то есть на нынешнем), и из опасения, как бы не прогадать, разрешите восполнить пробел в моей журналистской биографии и представить читателю то, о чем умолчал при жизни.
Как стало понятно после конца света, лет этак тридцать назад время было плоское. Всесоюзными развлечениями не баловали: так, съезды, футбольные чемпионаты. К праздникам фейерверки пускали в космос. Года, как эскадренные миноносцы, называли причастиями: определяющий, завершающий, не покладающий рук. А каждое почти существительное удостаивали орденов: колхоз, область, завод, город, театр, газета, корабль, хор, ордена Дружбы Народов ливерная колбаска по 2 р. 80 к. (посмертно…). Улицы обзывали по имени ближайших летальных исходов и навешивали ярлыки генеральному секретарю, правившему четыре срока: четырежды опять же Герой, лауреат всех Ленинских премий в мире, маршал Победы…
Историческая была эпоха, хотя и не судьбоносная. Но кое-где все-таки работали. В тени от строительства пирамид.
В одном из таких мест, на Байкале, в поселке Лиственничный, или по-домашнему Листвянка, приезжающий на пристань местный житель, или набегающий на озеро турист, или иной какой работник, или праздный наблюдатель мог видеть два странных предмета, которые, право, не с чем сравнить, кроме как с НЛО. Люди в стране, уставшей удивляться, и тут вели себя достойно, спрашивая, не заграничная ли, часом, вещь и сколько стоит. Приходя в себя после ответа, любопытствующие сопоставляли цифру с сараем, у которого эти НЛО опустились, с безбородыми (и бородатыми) молодыми учеными людьми, ночующими вокруг в спальных мешках, чтобы, часом, не украли чего от интереса и безнаказанности, и наконец, сопоставив, пожимали плечами и матерились, как бы выражая солидарность и понимание проблем, одновременно давая оценку местным руководителям и центру.
Иногда беседа затягивалась – становилась дружеской, переходила на другие страны и правительства, на ученых и инженеров, рабочих и интеллигенцию, и тогда (за бутылкой), на правах старого знакомого, прохожий узнавал, что предметы эти – глубоководные обитаемые аппараты, что сложностью и надежностью они не уступают космическим, что внутри каждого из них – двухметровый стальной шар, в котором умещаются аппаратура и три человека, что аппарат ни к чему не привязан и найти его в случае неприятности под водой почти невозможно.
Эти умные машины, построенные в Канаде, должны были работать в океане, но пароходы для них на тот момент оборудованы не были, и ученые решили пока исследовать дно Байкала. Иногда для более серьезного изучения проблемы исследований требовалась и вторая бутылка, а иной раз и третья.
Корреспондент – тоже человек. К тому же и повод был нешуточный. Три гидронавта – Александр Подражанский, Анатолий Сагалевич и Николай Резинков – накануне достигли глубочайшей точки на дне Байкала, не без волнений и приключений, поскольку «Пайсис», так звали аппарат, был рассчитан на соленую воду, а тут пресная.