– Так он командовал оккупационными войсками, а я у него шофером был.
Мастер закрыл глаза, повернул голову и, открыв их, уткнулся взглядом в Ваську.
– Врешь!
– Не вру!
– Ат, врешь ты, Васька!
– Не вру!
– Ну ты, е…т…м..! – возмутился мастер. – Ты шофером у Гречки был?
– Был!
– Врешь. Шофер х…в! Да у него шофер не меньше полковника…
– Был! – настаивал Васька. – Был шофером и в Германии служил.
– В Германии служил, знаю, а вот что у Гречки был – врешь!
– Не вру!
– Предъяви права!
Дождь уже лил вовсю. Бабы и дети попрятались в избы. На улице только пес бегал, лаял на тучи, да нас четверо на бревнах.
– Ребята, где тут от дождя спрятаться?
Сплавщики не обратили внимания на вопрос. Спор увлек их всерьез.
– Предъяви права! – уже кричал мастер.
– А вот тебе х…! Не имею права, – парировал Васька.
– Нет, ты предъяви права! – настаивал мастер.
Васька поднялся с бревен, стал напротив него и, взяв за рукав, проговорил:
– Ни-ко-гда! Вот ребятам, поедем на ту сторону, за реку, покажу, а тебе – вот! – Он свернул кукиш.
– Вот ты и врешь, шофер х…в. Ты все равно покажи. Я тебе врать не дам. Не отстану!
– Ты милиционер? Ты – милиционер?
Васька заулыбался. По виду его уже можно было заметить, что он сам несколько сомневается, что был шофером у Гречко, но сдаваться не собирался.
– Не милиционер, а ты зачем людей путаешь? У Гречки шофер кто был? Полковник. А ты кто?
– Старшина.
– Вот! Х…ю тут городишь, а сам ни х…я не понимаешь. Х…в враль!
Дождь лил как из ушата. Мы стояли, прижавшись спинами к поленнице, сложенной у амбара, и дрожали от холода. Надо бы как-то повернуть разговор, чтобы укрыться.
– Ребята, хорошо бы в дом. Переждать…
Но ребята были увлечены спором. Мастер продолжал:
– Так у кого ты служил шофером?
– У Гречки.
– Вот ведь врет, паскуда! А кто был Гречко?
– Да я знаю: командующий оккупационными войсками.
– Ну! И ты у него шофер, Васька?
– Был! – Васька с усталости, что ли, закрыл глаза.
– А-а! Был! Ну вот ты и врешь. Старшина ты, а у него, е…т…м…, полковник.
Мы все промокли до нитки.
– Пошли, мужики, пошли!
– Ты вот мне в глаза смотри. Чего воротишь? Смотри людям! Да ты хоть раз видел-то Гречку?
– Видел, – сказал Васька и замолчал. Но с места не двигался.
Мастер махнул рукой на него и повернулся к нам:
– Меня х… переспоришь!
Глаза у него, как у голубя, совсем покрылись пленкой. Нос заострился, а в уголках рта закипела пена. Он чувствовал себя победителем и готовился дожать оппонента.
Не уловив момента, я примирительным тоном, желая закончить спор, сказал:
– Да ладно вам. Может, и был он шофером. У Гречко было много машин.
Васька встрепенулся и кивнул головой:
– Вот, верно говорит. Был я шофером.
Мастер посмотрел на него длинным недобрым взглядом, ухмыльнулся и, словно вынося приговор, четко произнес:
– Да ты, Васька, х…ват!
– Не х…ват, а правда, – ответил печально Васька и, уклоняясь от дальнейшей дискуссии, пошел под дождем по улице, ведущей к Погосту.
Мастер повернулся к нам и гордо заметил:
– Ему меня никогда не переспорить. Ни ему, никому… Х…ват! Пошли!
И мы пошли к дому Гусевых.
В избе гуляли. Женщин не было, если не считать хозяйку Ольгу, которая, разгребая мат, подносила тарелки и миски с шаньгами, соленой рыбой, грибами и уносила объедки. Здесь, на половине Ивана, брата нашего знакомца Афанасия, сплавщики праздновали Петров день.
«Караванка» – судно и бригада при ней, которая с начала лета чистит берега Пинеги от бревен, застрявших после молевого сплава, всякий раз к Петрову дню задерживается у Погоста, чтобы в деревне Чикинской справить светлый день. Это у сплавщиков как бы поясница летней работы.
С большой водой начинают они свой путь в верховьях, стаскивая к фарватеру вынесенные на отмели, на пологие берега, на косы бревна, и так, двигаясь вниз по реке, подгоняют лес к многокилометровой запани в устье Пинеги.
Запань – главное место на сплаве. Это ворота, которые не дают бревнам уйти в море. Выдерживать она должна огромное давление многометровой толщи бревен. Должна-то должна. Но что ни год – по весне ли или по осени – запань срывает, и лес уплывает. Что-то поймают, а что-то и нет.
Говорят, в Финляндии и Норвегии иные заводы работают на архангельском лесе. Даже фирма есть, которая вылавливает наши бревна из Белого моря. На запани скапливается до миллиона кубометров леса. Во много рядов, чуть не до дна. Рыбе семге, понятно, не пройти через преграду, дно в топляках…
Открывать запань – дело денежное и смертельно опасное. Собираются сплавщики, выходит начальник и говорит: вот, мол, столько и столько даю за запань. А люди думают. Есть о чем. Каждый год гибнут. Упал – не выплывешь. Вот и празднуют, пока все живы на полпути.
Мы вошли и тихо, чтобы не тревожить компанию, скромно сели на лавку у печи. За столом нас вроде и не заметили, однако беседа прервалась. Повисла тишина.
Мастер воспользовался моментом немедленно:
– Ну, б…ь, Васька и врет. Вот людям из Ленинграда сказал, что он у Гречки-маршала шофером был. Х…в враль!
Тишина изменила качество. Теперь компании требовалось осмыслить сказанное. Иван Гусев повернулся к мастеру и строго посмотрел на него пьяными глазами:
– Это само собой. А ты не матерись. Без тебя мату в избе до х…я.
– Верно, – согласился мастер и, вновь обращаясь к собранию и требуя поддержки, спросил: – Ну не х…в враль?
Общество было в замешательстве. Новая тема разговора ворвалась столь неожиданно, что сплавщики не успели выработать своего мнения по поводу Васькиного заявления.
Под потолком плавал табачный дым, за окном шумел дневной дождь.
Горница в доме Ивана Гусева похожа на другие комнаты в пинежских домах. У окна в углу – большой стол. Справа – печь. Слева – кровать. От печи к стене – красная незадернутая ситцевая занавеска. За ней – кухня и еще стол поменьше с двумя самоварами. С одной стороны жена Ивана Ольга разрезает пироги с брусникой, с другой стороны сидит отец братьев Гусевых Петр Иванович – старый охотник с крупным серым лицом и голубыми глазами, глядящими на мир остро и разумно. Он немного пьян и со всеми чокается. Ему кричат: «Молодец, дед!» Дед знает, что молодец, и выпивает понемногу.
– В свое время он мог выпить две бутылки, и хоть бы что, – говорит Афанасий. – Зверя бил и птицу. Из курковки. Молодец, дед!
– Из курковки, – повторяет дед неожиданно высоким и чистым голосом. – Пороху было мало. Дробь сами лили. Теперь хорошее время. А в голодные годы как охотник-заготовитель получил лицензию на отстрел четырех лосей. Ушел в лес на неделю. Добыл лосей. Привез в Погост, сообщил в райцентр Пинегу: «Приезжайте, забирайте мясо, как-никак больше тонны». Они отвечают: «Нам за твоим мясом ехать недосуг. Голову не морочь». Подождал, снова сообщил. Не едут. Закипятил чан, стал мясо варить, тут уж в район просигналили помимо меня. Приехал инспектор. «Ну, – говорит, – раз мясо варишь, а не сдал, то тебя под суд!» – «Дак ведь я говорил два раза, а после оно сколько пролежало. Зима на исходе, холода нет, испортится». – «Не знаю, не знаю!» Мясо забрали, денег не дали, да еще штрафом пригрозили…
– А ты, дед, медведя бил? – спросил Аркадий, высоколобый, с открытым лицом человек в ковбойке, единственный, кто нам улыбнулся. Если бы не знать, что он сплавщик, подумал бы, что учитель.
– Нет, боялся. Встречать – разов тридцать встречал, а вот стрелять боялся.
Иван поднес нам домашнее пиво и соленую отварную рыбу.
– Хорошо?
– Хорошо.
– Вы ведь из города. У вас, может, и «Жигулевское» есть. Так вам, может, наше не хочется пить? – спросил он с некоторой угрозой.
– Нет, очень вкусное, да еще из братины.
– Ну-ну.
За столом постепенно восстановился разговор.
– Вы из Ленинграда? – обратился ко мне Аркадий, при этом не употребив ни единого слова мата. – Я был в Ленинграде. Там есть мост с лошадьми.
– Аничков.
– Аничков. Еще я был в Военно-морском музее. Красиво…
– Х…ня все это! – проснулся Женя.
Он сидел, привалившись в углу под образами, в вискозной рубашке с короткими рукавами, из которых вдоль туловища висели рыжие и конопатые жилистые руки.
Время от времени он вставлял в разговор свою оценку происходящего и снова засыпал, улыбаясь и повесив на плечо узкий, обгоревший на солнце нос.
Витя был похож на Женю как брат, только поверх рубашки носил… двубортный пиджак. От Вити исходил дух затаенной агрессивности, он присматривался к нам, явно испытывая желание зацепить пришельцев.
Хозяин Иван Гусев поставил на стол две пол-литры. Налил нам. Мы, не ломаясь, стали выпивать со всеми.
Мастер, не в силах больше терпеть посторонние разговоры, воспользовался тишиной в процессе выпивания, чтобы вернуться к мучившему его вопросу:
– Вот ты, Витя, скажи: мог Васька быть шофером у маршала?
– Мог.
– Ну? – удивился мастер. – Как так? У маршала – Васька?.. Да у него полковник шофер.
– Есть такие маршала, – сурово сказал Витя, недобро поглядывая в нашу сторону, – что им только Ваську в шофера.
– Так у Гречки, е…т…м…, у Гречки! Главнокомандующего оккупационными войсками в Германии.
– Х…ня все это! – очнулся рыжий Женя.
– Ну?
– Гречко не был главнокомандующим оккупационными войсками, – сказал Витя, уперев тяжелый взор в Голованова.
– Был, был, – миролюбиво вмешался Аркадий.
– Гречко?
– Гречко!
– В Германии?
– Ну!
– Гречко сейчас министр обороны, – вдруг внятно произнес Женя.
– Ты спи лучше! – посоветовал Витя.
Я попытался ногой задвинуть сумку с фотоаппаратами под кровать, чтобы не мешала. Сумка не лезла. Нагнулся. Под кроватью, подложив кулак под голову, лежал совершенно пьяный парень и улыбался во сне. На фалангах лиловыми буквами было выколото КОЛЯ. По букве на пальце.