научных целях была заражена этой самой чумой и сидела в одной стеклянной банке, зато в другой проживали контрольные мыши, веселые и жизнерадостные вполне.
Закончив рабочий день, он, в соответствии с инструкцией, закрыл и опечатал дверь, оставив притворенной зарешеченную форточку для поступления животным свежего воздуха, а сам, положив ключ в карман, прибыл на Таганку к углу переулка Маяковского, где у сдвоенного пивного ларька, именуемого в народе «спаркой», мы (без дам) поджидали его, чтобы обсудить благоприятную эпидемиологическую обстановку в стране.
Едва осушив вторую (по двадцать две копейки за каждую) кружку, мы увидели подъезжающую милицейскую машину.
– Вот и даму подвезли, – сказал Венгеров, разглядев женщину на переднем сиденье.
– Это не дама. Это моя сотрудница, – сказал Лифшиц с тревогой. – Как она вычислила?
– Знает твои выгулы и водопои, – объяснил Харитонов.
– Что-то рано милиция, – заметил Голованов и ошибся. Оказалось, что неопознанный кот, прельстившись несозревшими плодами науки, проник в лабораторию через злополучную форточку и, опрокинув на пол одну из банок, ушел с добычей в город. Остальные мыши расползлись по зданию. Контрольные или зараженные – никто не знал.
Юра уехал с милицией, оставив нетронутой третью кружку.
– Интересно, через сколько лет наш друг Лифшиц ее допьет? – задумчиво сказал Голованов.
Кот, однако, оказался не дурак и поел мышей не больных, а здоровых, как мы с вами.
И вот теперь мы собрались в комнате огромной коммунальной квартиры, чтобы отпраздновать это событие.
Едва выпили за судьбоносный для нашего товарища выбор неизвестного кота, как с газетного дежурства приехал Ярослав Кириллович Голованов и сообщил, что «Комсомолка» на своих страницах напечатала обращение к президенту Никсону с требованием немедленно вывести войска из Вьетнама, предложив десяти миллионам своих читателей вырезать заметку, запечатать ее в конверт и отправить в Вашингтон.
Ну, все отправили…
– Представляете, – быстро догнав нас, сказал Голованов, – почту от этого вброса немедленно парализовало. Никсон сидит один на один с «ястребами», без доброго совета. Выскакивает к двери, заглядывает в ящик – не пишут!
Все выпили и расстроились. Или наоборот. Расстроились и выпили. Не помню.
– Что делать, Слава? Как спасти ситуацию?
Кириллыч нагнулся к столу и тихо произнес:
– Можно сориентировать его одним-двумя словами. Телефон ведь работает.
– Выпьем за доброе дело и пойдем, – сказал Харитонов, глядя на меня, и одобрительно, но сильней, чем нужно бы, хлопнул по спине. А Голованов, бережно и решительно взяв за плечо, вывел в огромный общий коридор, где на ящике для обуви стоял телефон, и, усадив на детский стульчик с коричневым коленкоровым сиденьем, проговорил с гражданским пафосом:
– Комиссар Белышев лишь дернул за веревочку шестидюймовки. Ответственность за выстрел несет вся команда «Авроры». Мы – твоя команда!
Некоторые кивнули.
– Может, кто-то знает язык лучше? – спросил я с надеждой.
– С немецким президентом я помог бы, – сказал Венгеров. – Anna und Marta baden.
– Много не наговаривай, а то у меня здесь есть недружественная соседка. Она сживет меня со свету, – обреченно сказал хозяин.
Голованов произнес:
– От винта! Ключ на старт! – и набрал 07.
– Слушаю вас.
– Международную, пожалуйста.
Компания в целом одобрила мою решимость.
– Международная слушает. Что у вас? – раздался в трубке другой женский голос.
– Нам надо поговорить с Соединенными Штатами Америки.
– Минутку подождите, я узнаю.
Все пять дверей Юриных соседей по коммуналке приоткрылись и застыли.
– Восток, Запад? – спросила телефонистка.
Я посмотрел на Голованова. Научный обозреватель крупнейшей ежедневной газеты, он должен был знать. И он знал!
– Восток, город Вашингтон.
– В Вашингтоне номер или по справке?
– По справке.
– Адрес?
– Адрес? – повторил я.
– Говори, – твердо сказал Голованов: – Вашингтон, округ Колумбия, Пенсильвания-авеню, дом номер… Да, господи, белый такой дом. Там знают.
Я транслировал это сообщение.
– Не слышу, громче, повторите, какой дом.
Пришлось закричать в трубку:
– Белый, белый такой дом.
– Тише ты, – строго сказал Юра, показывая на приоткрытые двери.
– С кем будете говорить? – после паузы спросили с телефонной станции новым, но все еще женским голосом.
– Давай! – сказала команда «Авроры», и я дернул за веревочку.
– Будем говорить с Никсоном.
– С кем?!
– С Ричардом Никсоном – президентом США!
Канонада захлопывающихся дверей потрясла темный высокий коридор старого московского дома. Соседи закрывались на ключ и гасили свет.
– Ну, – сделал заявление хозяин, – мне здесь больше не жить!
– Не боись, Лифчик, все зависит от того, как разговор сложится, – успокоил его Венгеров. – Может, тебе вообще индивидуальный телефон в комнату поставят.
Товарищи сдержанно согласились.
Молчание в трубке было долгим. Потом что-то щелкнуло, и спокойный мужской голос спросил:
– Зачем вам президент?
Я повторил вопрос обществу.
– Нам-то президент вовсе не нужен, – заявил тонкий стилист Голованов. – А вот о чем мы с ним будем говорить – наше дело!
– Не залупайся, Славик, – строго сказал Венгеров. – Главное – выйти на связь.
– Мы хотим ему сказать все, что думаем о вьетнамской войне. Соединяйте!
– Подождите у телефона, мы узнаем…
В коридоре стало тихо, как в тыкве. В осанке моих друзей появилась лихость, во взглядах – гордость за успешно начатое дело. Ожидание, однако, затягивалось. Вопрос об окончании войны во Вьетнаме висел на тонком волоске телефонной жилы. Вдруг раздался требовательный звонок в дверь. Переговорщики тревожно переглянулись.
– Все! – сказал Юра мертвым голосом. – Это вам не кот мышей съел.
– Открывай, – решительно сказал Голованов. – Иначе сломают дверь. Лишние деньги на ремонт.
– Какой теперь ремонт? – он пошел к высокой, выкрашенной темно-коричневой масляной краской двери. Звонок повторился.
На пороге стояли две актерки, знакомые Венгерову, Лифшицу и Харитонову еще по театру МГУ «Наш дом».
– Что грустите, мальчики? – жизнерадостно спросила та, что была сильно крупнее подруги, помахивая бутылкой «Столичной».
– Женя! – нервно сказал Голованов Харитонову. – Водку – в холодильник, их – в комнату. И на ключ!.. Ну? – обратился он ко мне, не понижая регистра.
– Молчат.
– В Америку звонят, советуются с коллегами из ЦРУ, – предположил Венгеров. – Ох, что завтра будет делаться на биржах. Может, уже началось.
Все с интересом посмотрели на Юлика. В это время трубка ожила.
– Мы связались с Америкой…
– О!
– …Президент спит.
– Только не надо делать из нас идиотов! – высоким голосом закричал Голованов. – Между Москвой и Вашингтоном семь часов разницы. Здесь двенадцать ночи, значит, там еще рабочий день… Хорошо, пусть соединят с вице-президентом! С госсекретарем!
– Все спят! – ответил телефон. – У них был трудный день, ребята. Все устали. Вы тоже ложитесь. Утром позвоните.
И гудки…
– Да они в сговоре. Так мы не кончим войну, – махнул рукой Голованов, и все потянулись в комнату.
– Ну-у, и с кем вы так долго болтали? – игриво поинтересовались дамы. – А мы хотим чаю. Где у вас десерт?
Венгеров взял гитару и вопросительно посмотрел на хозяина. Где-то он уже слышал это слово, но что оно означало, убей бог, вспомнить не мог. Юра задумчиво смотрел в окно на Чистые пруды.
– В холодильнике, – вспомнил Голованов.
Под гитарную версию бессмертной токкаты и фуги Баха, на которую Венгеров положил слова «То ли рыбку съесть…», десерт был вынут из холодильника, разлит по стаканам и постепенно выпит.
– Не дали спасти мир, – пробормотал Голованов, последним вторгшийся в мое засыпающее сознание.
Зато я проснулся раньше других. Дамы ушли, а команда «Авроры», сморенная борьбой со спецслужбами, но не покинувшая своих постов за столом, спала в разнообразных позах, напоминая полотно Кукрыниксов под названием «Конец», рождая, впрочем, воспоминания приятные. Жажда погнала меня в общую кухню, где на одном из шести столов была обнаружена початая бутылка «Можайского» молока. Спасая организм, я выпил молоко и вернулся в комнату, чтобы поставить хозяина в известность о проступке.
– Ты меня убил, – сказал Юра, проснувшись. – После звонка Никсону недружественная соседка увидит, что выпили ее молоко, и я – бомж!
Опечаленный неудачными переговорами с президентом и неловкой историей с «Можайским», я отправился в коридор, чтобы обуться и уйти домой, но, зашнуровывая ботинки, увидел в ящике для обуви небольшой, словно припрятанный на утро, пузырек с молоком. Странные нравы в этой квартире, подумал я и, желая отвести удар от Юры, вылил это молоко на кухне в выпитую мной пустую бутылку, тем самым исчерпав инцидент.
Через две недели, вернувшись из командировки на Чукотку, я встретил Ярослава Кирилловича Голованова в коридоре редакции:
– Ну, ты молодец!
– Да я что – комиссар Белышев, главное – команда «Авроры». А идея-то была твоя.
– Положим, к тому, чтоб влить аппретуру «Сочи» для чистки белой парусиновой обуви в бутылку из-под молока, старик Голованов никакого отношения не имеет.
– И что? – похолодел я.
– Отравление на фоне звонка в Америку. Скорая помощь. Героические врачи, несмотря на твои усилия, спасают жизнь соседке.
– А Юра?
– Лифчик съехал в тот же день.
Зашел к знакомой девушке. Задержался.
И теперь женится. Мы приглашены… —
сказал Голованов. —
Все-таки одно доброе дело сделали.
Хотя… кто знает? – и задумался
о чем-то своем.
Кофе-брейк
Директор – он и в Африке директор.
Закончит брифинг, выйдет из офиса (вы его видите на заднем плане) и возьмется за кофе-брейк. Секретарша на костре запустит эспрессо-машину (она в левом нижнем углу), принесет ему чашку, и он, со словами «Меня не беспокоить!», сядет отдыхать.