На топчан, где мы сидели, впрыгнули два кота.
– Твои?
– Что? Нет. Приблудились и живут. Вот этот одноглазый – Флинт. Жуткий бандит. А этот ласковый – большой дипломат. Его зовут Киссинджер. Кстати, папаша его украл однажды живого петуха и нес так, что даже хвост не волочился. Чтобы следов не было… А где Лена? Ну ладно…
И тут, откуда ни возьмись, явилось маленькое короткостриженое чудо: одуванчик на двух ножках. Шоколадные худенькие прямые плечики были развернуты, а глаза цвета загара смотрели очень внимательно. На девочке были синенькие в белые цветы трусики, высоко подпоясанные белой резинкой.
Она была похожа на нечаянную радость.
– Она совершенно не боится животных! – сказал Горелов. – Привез волчонка, здорового довольно. Она сразу сунула руки в клетку – гладит. Меня бы он хватанул – ой-ой-ой! Да… – он встал, походил и сел. – Дети людей в прекрасных отношениях с детьми зверей. Они доверяют друг другу.
…На рассвете, предварительно погрузив запас консервов, флягу воды, спальники, мы мчимся в Бадхыз.
Завтра или, если повезет, сегодня ночью мы попробуем поймать браконьеров. У нас на вооружении две одностволки, фотоаппарат и закон.
Птицы взлетают из-под колес, ящерицы агамы – маленькие драконы – застывают на тонких ветках зонтичных диковинных растений. Солнце плавит плечи сквозь рубаху. Горелов в панаме, которую подарили ему пограничники, стоит в кузове, держась за передний борт, и с каким-то подкупающим мальчишеством рассказывает о себе:
– У меня есть достоинства и недостатки, которые я знаю. Без кокетства. Например, не могу заниматься одним делом долго, не люблю считать. Но! Я обладаю прекрасной наблюдательностью и вижу очень много нового.
И, словно иллюстрируя свое заявление, он вдруг ладонью шлепает по кабине и, не дожидаясь полной остановки, спрыгивает на дорогу. Признаться, я ничего не увидел примечательного, а он уже из едва приметной норы тянет за хвост упирающегося варана. Затем, раскачав, подбрасывает в воздух, ловит его за шею, раскрывает зубастую пасть, вливает две кружки воды и, поболтав зверя, вновь перехватывает его за хвост. Из варана, как из грелки, выливается вода вместе со съеденным обедом. Горелов отпускает его, обалдевшего от столь наглого обращения, а сам садится на корточки и записывает данные. Раньше, чтобы узнать рацион, животное убивали и вскрывали. Теперь, благодаря придуманному Гореловым «бескровному» методу, отслужив науке, варан дальше глотает своих тарантулов.
У домика на кордоне Кизил-Джар, в тени, такой куцой, что, если сесть спиной к стене и поджать ноги, то носки ботинок будут на солнце, Арслан расстелил кошму. Не успел на паяльной лампе вскипеть чай, как подъехал осматривавший «сопредельные» земли начальник одной из застав Николай Бабушкин. Горелов подошел к машине:
– Коля, как у тебя с горючим, если нам не хватит?
– Подъезжай, Константиныч, найдем.
– Не знаешь, гнали отары через заповедник?
– Гнали. Восемнадцать. Голов по тысяча – тысяча двести каждая. Пять на колодцах Дженек-Бай, девять – на Шор-Аймак, четыре – на Шор-Кую. И с ними тридцать девять человек.
Горелов повернулся ко мне и улыбнулся даже с неким торжеством. Ему было приятно, что об угрозе заповеднику и нанесенном уроне я услышал от постороннего человека, а не от него – заинтересованного лица.
День и вечер мы метались по Бадхызу в надежде встретить животных. Мы видели вырубки саксаула, вытоптанную овцами степь, но звери не выходили к дороге. Лишь в сумерках, на коротком привале, мы увидели метрах в ста пятидесяти от себя силуэт джейрана.
Последний выстрел по животному он сделал в январе 1966 года, когда по лицензии для науки надо было отстрелить несколько зверей. Выследил группу архаров, четырьмя патронами убил четырех… и понял, что больше стрелять по животным не будет.
– Сегодня у зверей практически нет шанса выжить во время охоты, даже у леопарда, которого браконьеры, предварительно выследив, стреляют «в целях самообороны».
…Машина прыгала и скрипела. Зажглись звезды. Внезапно я увидел несколько армейских машин, безжизненно стоящих на дисках. Они были нелепы и неуместны в этом диком и прекрасном месте.
– Остатки плененной дивизии. Остальные грузовики утащили! – сказал Горелов.
– Твоя работа?
– Что? Почему моя? Нас было четверо.
В Кушке Горелова встретили знакомые офицеры: «Скоро мы поохотимся у вас на законных основаниях. Окружные учения. Дивизия пройдет через заповедник».
Операцию Горелов разработал, как военный стратег. Разведку, которая хорошо читала карты, вместе с военной автоинспекцией пропустили беспрепятственно, чтобы не спугнуть основные силы, для которых ВАИ поставили указатели и дорожные знаки.
Эти указатели Горелов с тремя помощниками переставил так, что они должны были вывести колонну в тупиковое место перед непроходимой стеной, куда специально накатали фальшивую дорогу. Более сотни армейских машин въехали в ловушку, а когда стали выбираться, напоролись на костыли и «мины». И остановились. Мертво.
Арьергард, который вели старшины, знавшие Бадхыз, добрался до кордона Кизил-Джар. Здесь солдаты увидели закрытый шлагбаум, под которым стоял мотоцикл Бащенко с привязанной к нему овчаркой Цыганкой. Сам капитан для этого случая вынул стеклянный глаз, надев черную повязку на манер Кутузова, и облачился в военную форму с орденами.
– Вы проедете под шлагбаумом только через мой труп, – сказал он.
Старшины увидели объездную дорогу и, ухмыляясь наивности капитана, двинулись по ней. Она как раз и была «заминирована».
Армия материлась, но поражение не афишировала. Стыдно. Четыре человека парализовали приграничную дивизию.
Ночь застала нас на кордоне Акарчешме. Большие лохматые собаки, ошалевшие от ночной прохлады, гоняли забавы ради вокруг домика коров. Лошадь, бродившая рядом с кордоном, заразившись их энтузиазмом, погнала совсем по-собачьи в гору бычка. Хозяева вынесли на топчан чай с прилипшими к бумажкам конфетами.
– Ладно, спать!
Арслан, опасаясь змей и скорпионов, расстелил кошму в кузове. Мы с Мишей легли на топчане, не раздеваясь. Подошел Горелов и положил рядом с Пылаевым ружье так, чтобы в случае необходимости его можно было бы найти в темноте так же удобно и быстро, как вставить со сна ноги в домашние тапочки. Вдруг нам повезет с браконьерами…
В темноте шуршали какие-то твари. Миша лежал рядом, не смыкая глаз. Он появился здесь, бросив Москву и свою безалаберную жизнь. Случай закинул его в Бадхыз. Теперь Горелов, определив москвича в охрану, натаскивал его внимательно и серьезно.
Ночью меня разбудил треск мотоцикла и дикий крик. Пылаева рядом не было. Я услышал голос Горелова:
– Руку покажи!
Свет фонаря полоснул по рукам пассажира.
– Кончай причитать! Это не гюрза, а скорпион. Не умрешь. Поболит до утра и перестанет.
Мотоцикл уехал. Подошел Горелов и Миша.
– Испугался?
– Спросонья, – ответил я. – Дайте закурить?
– Я не курю… И не пью, – весело сказал Горелов. – Но в остальном я не хуже других.
С рассветом мы выехали на Керлекский родник. Надо было успеть до той поры, пока звери не потянутся на водопой.
– Вот здесь под деревом тебе будет хорошо видно, а им нет, – сказал Горелов, когда после часа ходьбы мы подошли к ржавому ручейку, сочившемуся в распадке.
Мы забрались под зеленую крышу и осмотрелись.
– Гляди!
Я повернулся к роднику, но Горелов показывал не туда. В полуметре от меня на земляной ступеньке лежала еще не пожелтевшая пачка из-под сигарет «Аврора», восемь чинариков и пустая бутылка. Мы сидели в норе браконьеров в тридцати метрах от водопоя.
Я смотрел на эти браконьерские чинарики, вспоминал виденный вчера путь, по которому через заповедник прогнали двадцать тысяч овец – землю, лишенную растительности, испещренную оспой следов, безжизненную и страшную.
Вдруг Горелов тронул меня за плечо.
По косому солнечному лучу, едва касаясь его копытами, скользили вниз златотелые круторогие архары. Их было семеро во главе с мудрым и мужественным рогачом. Они не видели и не боялись нас, они парили в спокойном воздухе и опустились у наших ног. Самки пили ржавую воду, а вожак стерег. Потом он, доверившись тишине, опустился на колени и припал к ручью. Он был беззащитен. Он зависел от нашей воли, от нашего благородства, от нашей мудрости, от нашей уничтожающей силы, как вся живая природа зависит от нас.
– Юра, – спросил я Горелова, когда звери, напившись, распластались над землей и взлетели по косогору. – Юра, но вся земля не может быть такой. Ты ведь понимаешь это?
– Конечно! Но я хочу чтобы где-то оставалась земля такой, какой она была всегда. Человек должен помнить, что он часть всего этого…
Там, под деревом у родника, я понял, что собирается он жить на земле вечно, и поэтому она нужна очень надолго.
Из Моргуновки мы уезжали утром.
– Дай что-нибудь на память о Бадхызе, – попросил я Горелова. Он пошел домой и вынес сверток.
– В Москве развернешь.
Развернув дома сверток, я увидел великолепный рог архара, пробитый браконьерской пулей.
P. S. Через несколько лет после описанных событий Юрию Константиновичу Горелову придется покинуть Бадхыз. Он переедет в подмосковную Черноголовку в Институт экологии и эволюции животных. Он отправится в Эфиопию, где докажет
биологическую несостоятельность проекта
водохранилища, в котором было заинтересовано наше Министерство мелиорации. Побывает в Монголии,
где он развенчает миф писателя и ученого Ивана Ефремова о таинственном животном олгой-хорхое,
убивающем всех, кто к нему приблизится или дотронется. И создаст новую легенду, поймав вселяющего
священный ужас гада руками
и повесив его на шею.
Дядя Том
Глядя на этого мадагаскарского красавца, хочется произнести какую-нибудь умную сентенцию. Например: чем меньше человек ждет от окружающего его мира, тем более он от него независим. Но поскольку от зависимости избавиться невозможно – любовь, семья, работа, дом, общество, – то и приходится постоянно пребывать в ожидании. Лучшей жизни, выздоровления, если болен, свидания, потерь, интересной работы, свободы слова, нового урожая, детей, отпуска, ласковой глупости, новых идей, весны, лета, лета, лета…