ннополых шинелях. Они привели с собой какого-то усатого человека в медвежьей шкуре.
— Бертье, вы наводите на меня скуку! — сказал император.
— Сир, умоляю вас.
— Слушаю вас, — вздохнул император, усаживаясь в кресло, подлокотник которого он сам изрезал перочинным ножиком.
— Вы только посмотрите, что мы нашли у этого разбойника.
— И что же?
— Порох, сир! Эта скотина хотела поджечь крышу дворца.
Император задумался, покрутил в руках улику — полотняный мешочек, наполненный чем-то сыпучим, и вскрыл его ножиком, как потрошат рыбу. На пол посыпался черный порох. Арестант негромко рассмеялся.
— Вы убедились, сир?
— В том, что этот русский хотел поиграть с огнем? Да, Бертье, но почему этот дьявол смеется?
— Потому что слово «сир» на его языке означает «сыр», — пояснил Коленкур, который вместе с маршалом Лефевром подошел к императору.
— Очень любопытно! Господин Лефевр, вы допросили этого типа?
— Канэшно!
— Ну и что?
— Он ничего не говориль.
— Но посмотрите, — заговорил Бертье, — у него под медвежьей шкурой голубая казацкая гимнастерка.
— Это преступление одиночки.
— Сир, но это преднамеренное преступление.
— Преступление с подвохом, — добавил Коленкур.
— Ваши приказания? — спросил Лефевр.
— Мои приказания? E davuero cretino![3]
Лефевр повернулся к гренадерам и коротко приказал:
— Расстрэлят подшигатэл!
— Само собой разумеется, он вовсе не одинок, — снова заговорил Бертье.
— Отправьте патрульные команды, пусть расстреливают, вешают, уничтожают всех подозрительных, слышите?
Император встал и подошел к окну. Вновь загорелся Китай-город, только очаги пожаров переместились в другие местах. Москва горела и в пригородах. Ветер с востока стремительно гнал пламя к крепостным стенам. Из Кремля император не мог видеть пожары в районе базара, потому что высокие здания церквей заслоняли это место.
Оконные стекла в особняке Калицына повылетали. Из окон полыхали зловещие языки пламени, оставляя на фасаде черные пятна. В воздухе развевались горящие портьеры, гардины, тюлевые занавески. Балки, антресоли прогорели, и крыша с грохотом обрушилась вниз, словно какая-то неведомая сила втянула ее внутрь дома. Сторожевой пес, терзавший клыками труп Майяра, тут же отскочил в сторону и жалобно завыл в предчувствии гибели. Жить ему оставалось совсем немного. Огонь добрался и до него…
Д’Эрбини шел впереди рядом с мадам Авророй. Улица, к счастью, была довольно широкая, и места хватало всем. Драгуны вели своих лошадей в поводу, предварительно завязав им глаза: животные не должны были видеть яркое пламя, они и так вели себя беспокойно из-за сильного жара, резкого запаха горелого дерева, смолы и черного дыма. Следом шагали комедианты, которые уже ничем не отличались от солдат, облаченных в странные пестрые наряды.
Мадмуазель Орнелла, прихрамывая, шла босиком по теплой мостовой — перед собой она держала ботинки с разрезанными шнурками. Ее поддерживала под локоть Катрин Гюгонэ. Обе девушки были полураздеты и, чтобы прикрыться, обмотались вышитыми скатертями. Бледные от ярости, они на чем свет стоит поносили того похотливого сатира однорукого офицера, который лишил их нормальной одежды. Корчит из себя великого командира, а с ним не солдаты, а шуты гороховые в мехах и побрякушках. «В конце концов, — успокаивали себя девушки, — мы живы, пусть голодные и без гроша в кармане, но живы…»
Совсем недавно они с печалью смотрели, как у них на глазах горел их зеленый домик. А здесь деревянные дома были целы и невредимы. В конце улицы возвышался собор с голубыми куполами. Движение застопорилось. Лошади упрямились, фыркали, топтались на месте и никак не хотели идти дальше. Неподалеку у рощи застыла стая здоровенных собак серой масти. Послышался голос капитана:
— Эти клячи боялись огня, а теперь струхнули перед псами.
Услышав голос, собаки уставились на неподвижную толпу, поблескивая желто-зелеными косыми глазами.
— Господин капитан, — заорал Бонэ, — это же не собаки, а волки!
— Ты волков-то хоть раз видел?
— У нас в Юра их полно было. Один матерый волчара загрыз женщину из нашей деревни и многих покусал. Война для волка как праздник, больше трупов, больше падали. Добыча сама на ловца бежит. Опасный зверь.
Все внимательно слушали драгуна и следили за волчьей стаей. Рискнут ли серые напасть на людей? У многих в руках появились обнаженные сабли… Не пригодились…
На площади перед огромной церковью появились конные гусары в красных мундирах. Они вели двух связанных мужиков. Слишком много людей, слишком много риска: волки исчезли. Гусары повели пленников к роще. Д’Эрбини окликнул их. К нему подъехал офицер в чине лейтенанта и спросил:
— Вы понимаете по-французски?
— Капитан д’Эрбини, драгуны старой гвардии! — представился капитан.
— Извините, господин капитан, я было засомневался.
— Понимаю.
— Мундир господина капитана вот в этой дорожной сумке, — пояснил Полен, показывая на багаж, уложенный на ослике.
— Мы едва не сгорели в огне возмездия, — сказала мадам Аврора.
— Не оставайтесь на открытой местности. Располагайтесь в церкви.
— Она сложена из больших камней, деревянные постройки далеко, так что там вы будете в безопасности.
— Вы полагаете, лейтенант, что теперь можно сидеть, сложа руки?
— Господин капитан, здесь полно пьяных каторжников, которые совершают поджоги вот такими штучками…
Лейтенант бросил д’Эрбини небольшую пику. Капитан внимательно осмотрел ее.
— Вот такими просмоленными пиками они и орудуют, — сказал гусар и поехал к своим людям, которые не спускали глаз с предполагаемых поджигателей.
Д’Эрбини вместе с труппой направился к церкви. Проходя вдоль рощи, они увидели добрый десяток висевших тел — неплохой завтрак для воронов и волков. Орнелла опустила глаза и подняла голову лишь тогда, когда они подошли к храму. Ей казалось, что она попала в другой мир: и в боковых нефах, и между колоннами, и перед клиросом сияли согни свечей. Чьи руки зажгли их? Такой вопрос у Орнеллы не возникал. Она крепче прижалась к своей подруге. Боже, как же ей хотелось выспаться и проснуться за кулисами парижского театра, за тысячу верст от Москвы… С Катриной она знакома давно. Сотни раз они вместе выступали на одной сцене. Вместе начинали когда-то с самых незначительных ролей. Пусть это был один выход, одна-единственная реплика, но зато в спектакле «Господин Вотур» рядом с известнейшим Брюнэ… А приметила их мадам Аврора: брюнетку — за манеры и статность, а рыжую — за свежесть и бодрость. Их приняли в театр «Деласман» в пригороде Тампль, сцену которого они не покидали до того самого дня, когда Наполеон решил закрыть большинство театров, чтобы избавить от конкуренции восемь театральных трупп, получивших от него дотацию. Тогда пришлось уехать из Франции и выступать за границей перед соотечественниками и просвещенными европейцами, которые знали французский язык. Кочующей труппе Авроры Барсе аплодировали Вена, Петербург, Москва… Но вот уже два месяца, как Москва лишила артистов всего: покоя, публики, денег, багажа, костюмов.
— О, Катрин, — прошептала Орнелла, — как мне все это надоело…
— Мне тоже…
— Я иду за продуктами, — сообщил д’Эрбини. — Устраивайтесь в этом приделе. Мартинон, ты и ты — за мной! Остальным привязать лошадей к балясинам алтаря!
— К чему привязать?
— Эх ты, невежа! Вот к этим золоченым деревянным штукам.
Капитан старался не думать об усталости и сомнениях. Однорукий, исполосованный шрамами, д’Эрбини твердо сжимал эфес сабли при воспоминании об обычных человеческих желаниях и слабостях. Порой ему почему-то хотелось окунуться в мирную деревенскую жизнь. А то вдруг представлял себя хозяином гостиницы, потому как любил людей, вино и сочных золотистых пулярок на вертеле. Какой неуместной показалась ему мысль о нежной курятине в этот сентябрьский день в горящей Москве, где правят бал каторжники и волки.
Д’Эрбини долго бродил по улицам со своими голодными и оборванными солдатами. Сам он надел один из зеленых сюртуков и серые короткие штаны; его смятая в лепешку каска осталась в руинах особняка Калицына. Наконец, они оказались в квартале с несколькими церквями и множеством небольших одноэтажных домиков с покатыми крышами, чем-то напоминавших швейцарские шале. Перед каждым домом имелся маленький сад; все участки были обнесены невысоким забором.
Будет чертовски плохо, если не удастся перехватить чего-нибудь на зуб. Не оставалось ничего другого, кроме как методично обшаривать эти домики. Один из драгун уже собрался было взломать замок и размахнулся прикладом, как мимо галопом пронеслись уланы. Один из них успел крикнуть.
— Осторожно с дверями! Могут быть сюрпризы!
Драгун так и застыл с поднятым ружьем и полуоткрытым ртом.
— Ты что, не слышал, осел? Давай через окно!
Они оторвали ставень и выбили в окнах стекла. Капитан забрался внутрь и стал осматривать дом: лавка, табурет… Сделал шаг, другой. Под сапогом хрустнула веточка. Возле двери хозяева оставили охапки хвороста и древесной стружки, а напротив — неподвижно закрепленное ружье. Присмотревшись, д’Эрбини заметил веревку, протянутую от двери к курку. Вот и сувенир, о котором говорил улан: если бы они вышибли дверь, то сработал бы курок и от выстрела загорелся бы сухой хворост.
В окно сунул голову Мартинон.
— Господин капитан, там, в саду мы саблями прощупывали землю и наткнулись на какой-то сундук.
Солдаты быстро откопали находку и открыли ее без особого труда. Там оказалась посуда. Поиски продолжили в соседних домах; осторожно втыкая сабли в землю, обыскали погреба; в одном из домов в печке нашли картечную гранату, и почти везде двери были с ловушками. После дня такой работы команда д’Эрбини возвратилась с бочонком водки и копченым осетром.
Под порывами сильного восточного ветра огонь уверенно приближался к Кремлю. Моросил бесконечный мелкий дождь. В клубах черного дыма скрывались колокольни. От такого зрелища кошки скребли на душе у Себастьяна. Сидя на диване в большом салоне, где он так и не сомкнул глаз, молодой человек пытался избавиться от жутких видений: вот Орнелла в объятиях пламени, ее волосы вспыхивают, словно факел, она куда-то бежит… Но нет, ведь мадам Аврора знает Москву, ее окольные и кратчайшие пути, ее западни, она не даст им попасть в огненный плен, убеждал самого себя Себастьян.