— Я не говорю по-русски, господин капитан, — с обиженным видом ответил Полен.
Тяжело вздохнув, слуга достал с божницы очередную икону и направился к выходу. Он прошел мимо кельи лейтенанта Бертона, из которой доносились женские стоны, миновал трапезную, превращенную в конюшню, и, подгоняя осла, поспешил к церкви Святого князя Владимира.
В церкви стоял тяжелый тошнотворный запах. Подвешенные на крюках куски мяса разлагались на воздухе. Сочившаяся из них жижа расплывалась вонючими лужами, стекала по желобу, засыхала на каменных плитах. Привязав осла под крытым входом, Полен вошел в оскверненный храм, в котором с жужжанием роилось несметное количество зеленых навозных мух, и тут же зажал нос рукой, но это не избавило его от омерзительного запаха. Он откашлялся и сплюнул. Как Пуассонар мог здесь жить? Похоже, ему было наплевать на вонь и грязь. Его окрыляла мысль о наживе: в этой клоаке ему дышалось гораздо легче, чем на альпийских лугах без малейшей надежды разбогатеть.
Гладко выбритое лицо Пуассонара имело фиолетовый оттенок. Свой кабинет он устроил в исповедальне, а столом ему служила снятая с петель дверь, уложенная на бочках. Стопки папок с документами были свалены на молитвенных скамеечках для кающихся грешников.
— Здравствуйте, милейший Полен, — елейным голосом приветствовал слугу Пуассонар.
— Господин инспектор, что вы нынче можете предложить в обмен на это произведение искусства?
Он протянул «ворюге» икону в серебряном окладе.
— Посмотрим, посмотрим, — ответил жулик, поправляя очки на прыщеватом багровом носу.
С видом специалиста он осмотрел икону и, поскоблив оклад ногтем, оценил все в триста граммов серебра. Подумав, он повел Полена, которого все еще мутило от вони, к ризнице, где находилось его жилье и хранились личные запасы. Они прошли мимо сотен ободранных кошачьих тушек, сваленных в кучи в приделе. Отрезанные головы мясники уносили в бадьях в подвал и сваливали там на горы из костей, копыт и прочих гниющих отбросов, ибо выброшенные на свалку и даже закопанные они все равно привлекали собак и волков.
Полен старался не смотреть на рабочих интендантской службы: их окровавленные руки с треском раздирали ребра туш и швыряли потроха в переполненные требухой чаны. Другие, стоя на лестницах, цепляли связки мертвых ворон к веревкам, натянутым между колонн. «Сможет ли когда-нибудь эта церковь вновь выполнять свое назначение?» — спрашивал себя слуга. Камни, как часто повторял учивший его грамоте старый кюре, имеют память. В Руане на колоннах церкви Сент-Уан до сих пор видны отверстия: во время революции республиканские солдаты разместили здесь кузнечный цех, чтобы отливать пули, а медную решетку клироса переплавили в пушку. Но то было другое. Кровь же навсегда окрасит камни и плиты Святого Владимира.
— Я оставил лучший кусок для нашего дорого капитана, — сказал инспектор Пуассонар, вытаскивая из ящика оливковую лошадиную печень и заворачивая ее в русскую газету.
— И это все?
— Увы, господин Полен, это все, зато печенка очень нежная.
— Ну, добавьте еще что-нибудь, господин Пуассонар.
— Ладно, вот еще бутылка мадеры. Вы думаете, что после недельного грабежа можно раздобыть говядину? Наши воины заграбастали себе все!
Запасы заканчивались, в том числе и сухие овощи. Каждый день в окрестные деревни на поиски продовольствия отправлялись команды. Им приходилось уходить все дальше и дальше, испытывая на себе враждебность крестьян. Свежее мясо становилось редкостью, и Пуассонар извлекал из этого прибыль.
— Пусть капитан д’Эрбини попробует пригнать стадо, — пошутил он.
— Я передам, — ответил Полен.
Проходя мимо главного алтаря, он невольно попятился назад и почувствовал, как у него часто забилось сердце: безбожники из службы продовольственного снабжения прибили к алтарю волка. Улыбаясь, Пуассонар пояснил:
— Эти волки не очень-то любезны. Еще бы! Им нравится мое мясо, даже слишком. Кстати, попросите жандармов, которые патрулируют этот район, провести вас. Серые бестии могут напасть на вас из-за того замечательного куска, что вы уносите с собой.
Шло время, царь не отвечал, а войска Кутузова, как и предсказывал Бертье, ушли к югу. Великая армия устраивалась на зиму среди московских руин. По этой причине император развил бурную деятельность: он писал Маре, герцогу де Бассано, остававшемуся в Литве, чтобы тот поставил четырнадцать тысяч лошадей, поскольку собирался сформировать новые части; устраивал парады, донимал своего парижского книготорговца требованиями присылать модные романы. Укреплялся Кремль и монастыри. Коленкур наладил почтовую службу: письма из Парижа стали приходить ежедневно, а с ними вино и посылки. Эстафеты за две недели соединяли обе столицы; служба работала четко, используя организованную сеть почтовых станций.
Прошел слух, что прибудут подкрепления в зимней форме, и что русские будут сброшены в Волгу. Но затем одно за другим последовали неприятные происшествия: повсюду стали находить тела убитых французских солдат. Казаки, якобы задобренные Мюратом, начали проявлять агрессивность. В один из дней они внезапно напали на артиллерийский обоз, который шел из Смоленска, и сожгли его. Спустя три дня, на той же дороге они ранили и убили несколько гвардейских драгун. На следующий день их жертвами стал целый эскадрон, и в качестве добычи они захватили две почтовые кареты, возвращавшиеся во Францию.
Себастьян наблюдал, как крупными хлопьями медленно падал и, едва коснувшись крыш домов, тут же таял первый снег. Во дворе из картин, снятых со стен дворца, солдаты соорудили для себя подобие хижин. В бюро секретарей вошел элегантный адъютант главного штаба, одетый по-венгерски в красный мундир с золоченым шелковым поясом.
— Текст двадцать второго бюллетеня для его величества.
— Господин Рок, — обратился к Себастьяну барон Фен, — вместо того, чтобы смотреть на падающий снег, прочтите документ и отнесите его императору.
Барон снова погрузился в составление приказа о назначении: новоиспеченного генерала отправляли в Португалию.
— Господин барон…
— Отнесите, говорю вам.
— Есть вопрос.
— Какой же? — спросил барон, отрываясь от документа.
— Вы считаете, что намеки на происшествия на Смоленской дороге необходимы?
— Нет, конечно!
— Я могу вычеркнуть?
— Разумеется.
— И вот…
— Ну что еще?
— В тексте не хватает положительных фактов.
— Если вы находите что-либо положительное, добавьте для украшения.
— Мне необходимо ваше согласие.
Барон взял в руки документ, а Себастьян, стоя рядом с ним, предложил несколько уточнений:
— После «пожары полностью прекратились», почему не добавить «мы каждый день обнаруживаем склады с сахаром, мехами, сукном»…
— Но не с мясом.
— Нет, но это будет напечатано в «Мониторе»; лучше, чтобы информация была утешительной. Посмотрите, здесь тоже, после «основная часть армии расквартирована в Москве»…
— Что я должен здесь увидеть, господин Рок?
— В том же позитивном духе, я бы добавил «где она восстанавливает свои силы».
— Хорошо, добавьте.
— А молодой человек прав.
То был император. Он неслышно вошел в комнату и слышал их разговор. Секретарь и его помощник встали.
— Берегитесь этого юноши, Фен, он хорошо соображает. А где Меневаль?
— В постели с малярией, сир.
— А как зовут юношу?
— Себастьян Рок, сир. Он мой старший служащий, поскольку у него хороший стиль письма.
— Мы могли бы, пожалуй, использовать его в Карнавале. Что вы об этом думаете, Фен?
— Он действительно образован…
В особняке Карнавале службы цензуры перерабатывали театральные пьесы, которые получали разрешение на постановку. Как Писистрат в Афинах заставлял переписывать песни Гомера, так образованные чиновники вырезали из «Аталии» далекие, но неприятные для его величества намеки; они лишали классиков остроты ради спокойствия империи, подыскивали новое место действия для слишком осовремененных комедии.
Себастьян зарделся от счастья, и чтобы сдержать дрожь в руках, сложил их вместе. Наполеон спросил:
— Вы любите театр?
— В Париже, сир, я ходил в театр так часто, насколько мне это позволяла служба в Военном министерстве.
— Вы смогли бы пересмотреть трагедию?
— Да, сир.
— И вытравить у классиков сцены и слова с двойным смыслом, в которых зритель способен увидеть намек на империю и своего императора?
— Смог бы, сир.
— Если бы вам предложили пьесу о Карле VI, как бы вы поступили?
— Плохо, сир. Очень плохо.
— Объяснитесь.
— В этом случае и изменять ничего не надо, ибо сюжет сам по себе вреден.
— Продолжайте.
— Нельзя показывать на сцене сумасшедшего короля.
— Брависсимо! И вы смогли бы добавить что-нибудь из античной литературы в современную пьесу?
— Думаю, что смог бы, сир. Я знаком с произведениями греческих и римских авторов.
— Фен, когда вернемся в Париж, представьте вашего писаря барону де Поммерою. Ему позарез нужны помощники. И не стройте кислой физиономии! Вы найдете другого секретаря, способного переписывать ваши заметки.
Чтобы продемонстрировать кому-нибудь свое удовлетворение, император имел привычку больно драть отличившегося за ухо, либо ласково награждал увесистой затрещиной. Себастьян, к своей радости, удостоился императорской оплеухи, которая стоила дороже ордена.
— Дюрталь, разведать мост!
Драгун спешился и стал медленно продвигаться по длинному узкому мостику, перекинутому через глубокий овраг. Он, согласно инструкции, держал уздечку между большим и указательным пальцами, чтобы в случае падения конь не потянул его за собой. Остальные наблюдали за ним.
Д’Эрбини вместе с тридцатью конниками направился к югу от Москвы на поиски деревень. Шутка инспектора Пуассонара задела капитана за живое, и он дал себе слово пригнать стадо. Они вышли из Москвы до рассвета, под дождем, набив сапоги соломой, так как по ночам уже начались заморозки. Они были в пути уже четыре часа, дождь прекратился, но резкий порывистый ветер раздувал промокшие плащи и султаны на киверах драгун.