Адъютанты, офицеры, врачи и кассиры встречались во время обеда в огромном, обитом красным бархатом зале, центральная колонна которого удерживала своды и делила зал на четыре части.
— Господин секретарь!
За столом перед дымящимся блюдом сидел Анри Бейль и подавал Себастьяну знаки, приглашая присоединиться.
— Я вам держал место.
— Что вы едите?
— Фрикасе.
— Из чего?
— Похоже, из кролика…
— Скорее из кошатины.
— Не так уж и плохо, с приправами да со стаканом малаги.
Себастьян взял себе фасоли, но от фрикасе отказался. Молодые люди принялись обсуждать достоинства «Писем к сыну» Честерфилда — книги, украденной в одном из московских особняков, — затем обменялись мнениями по поводу итальянской живописи, историю которой, как признался Бейль, он писал. Они поспорили о Каналетто.
— Я знаю, господин секретарь, почему вам нравится Каналетто. Его венецианские пейзажи похожи на театральные декорации. Кстати, в молодости он вместе с отцом и братом писал декорации, рисовал балюстрады, изумительные перспективы. Что же касается его полотен, мне они представляются чопорными.
— Чопорными? Господин Бейль! В них совершенство…
— Неужто?
Себастьян замолчал, устремив взгляд на группу людей, вошедших в зал в сопровождении префекта императорского дворца Боссе.
— Похоже, что эти штатские привлекли ваше внимание.
— Я с ними немного знаком.
— Что они делают в этих стенах?
— Это труппа французского театра. Они играли в Москве.
— Какие девушки! Недурно, my dear. А вы не попытали счастья, коль так сильно любите театр, и любовь эта проявляется даже в вашем отношении к картинам Каналетто?
— Ну, нет, господин Бейль, я оставляю эту возможность вам.
— Благодарю вас! У меня много знакомых этого круга, к тому же, на днях я отбываю в Смоленск для пополнения запасов продовольствия. А затем — в Данциг.
— Завидую вам. К чему задерживаться в Москве?
— Меня замучили приступы зубной боли, которые начинаются в любое время, особенно ночью. Из-за этого я плохо сплю, меня лихорадит…
— Но зато аппетит отменный! — засмеявшись, заметил Себастьян, сам не зная, кому был адресован его смех: то ли другу Бейлю, то ли нашедшейся труппе.
Закончив обед, они вместе встали из-за стола. Артисты сидели недалеко от выхода, но Себастьян принял отрешенный вид и притворился, что не видит их.
— Господин Себастьян!
Его окликнула Орнелла, и он уже не мог уйти тайком.
— Скрытник, — шепнул ему на ухо друг. — Оставляю вас пощебетать, на сей раз это я завидую вам.
Себастьян сдержал дыхание, с наигранным удивлением подошел к столу и, улыбаясь, присел на стул. Он вынужден был выслушать рассказ Авроры об их злоключениях, о разграблении дома, в котором они остановились; о том, как спасались от пожара, мучались от жажды; как Неаполитанский король случайно спас их и приютил в своем штабе во дворце Разумовского. Себастьян с нарочито рассеянным видом наблюдал за Орнеллой. Она распустила свои черные волнистые волосы, которые падали на плечи и рассыпались по ее атласному платью. Когда девушка в свою очередь тоже стала что-то рассказывать, он обратил внимание, что она чуточку сюсюкает, но это только придавало ей особый шарм.
— Неаполитанский король, господин Себастьян, обожает театр, и он ведет себя в жизни, как на сцене.
— У него одежда с золотым шитьем, — подхватила рыжеволосая Катрин, — серьги с бриллиантами. В одном фургоне у него духи и крема, в другом — гардероб…
Актер-трагик Виалату, облаченный в мундир неаполитанца, не удержался и, перебив коллег, стал пародировать Мюрата.
— Он нам сказал, — Виалату прокашлялся и заговорил, подражая южному акценту короля, — в моем неапольском дворце для меня одного ставили репертуар Тальма, и я сам декламировал Сида и Танкреда…
— Тогда почему вы вернулись в Кремль? — прервал его Себастьян.
— Император потребовал, чтобы в Москве была восстановлена культурная жизнь. Он собирается выписать оперных певцов, известных музыкантов и, поскольку под рукой имеется драматический театр, попросил актеров сыграть репертуар, чтобы развлечь военных.
— Что вы собираетесь играть?
— «Игру любви и случая», господин Себастьян.
— Приду поддержать вас. Вижу вас в роли Сильвии, а вашу подругу — в роли субретки.
— А потом мы сыграем «Сида», — сказал герой-любовник, — и «Заира» и еще «Женитьбу Фигаро»…
Префект Боссе предложил им настоящий зал в особняке Позднякова, в котором не хватало лишь люстр. В их распоряжении было три дня, чтобы подготовить костюмы. Сюда же они пришли, чтобы отобрать все необходимое для спектакля. Военная администрация свезла в ивановскую церковь Кремля всевозможные ткани, занавесы, бархат, золотые галуны: все, из них можно сделать декорации и пошить костюмы.
Себастьяну было пора возвращаться в бюро. Когда он ушел, Орнелла и Катрин, забавляясь, стали читать выдержки из Марию, которые, как им казалось, подходили к случаю:
— Красавцы по своей природе самодовольны, заметить я успела, — говорила Орнелла за Сильвию.
— О! Вина лишь, что самодовольны, но нет вины в их красоте, — отвечала Катрин за Лизетту.
Виалату, уткнувшись носом в тарелку с царскими вензелями, с жадностью уминал фрикасе из кошатины и трижды наполнял им тарелку.
Отряд драгун сопровождал несколько двуколок, на которых были уложены зашитые в полотняные мешки тела монашек. Из-за густого тумана холодное октябрьское утро было настолько мрачным, что драгуны были похожи на тени. Капитан д’Эрбини вел их на кладбище. Ему не хотелось, чтобы Анисья лежала вместе с другими сестрами; он завернул ее в саван из индийского шелка и вез перед собой на лошади. Он был так же бледен, как и послушница. Печаль прорезала новые морщины на его обветренном лице. Откуда взялся яд? Кто его принес, кто подсыпал? Как? Религия запрещает самоубийство, выходит, это убийство? В Москве время от времени появлялись казаки, которые рыскали вокруг; они проводили разведку и убивали одиноких французов. Но яд — не их оружие. На них это не похоже. К тому же, они не смогли бы пробраться в монастырь и, тем более, в келью матери-настоятельницы. Д’Эрбини не мог разобраться во всем этом. Неужели нет объяснения? Тем хуже. Он ограничится фактом. Привыкший к смерти и убивавший сам, капитан страдал из-за жестокой смерти этой русской девушки, о которой ничего толком не знал. Он собирался увезти ее с собой в Нормандию, потому как рано или поздно им придется уйти из этого мерзкого города. Он научил бы ее французскому языку и относился бы как к дочери, да, да, как к своей дочери. Она была бы рядом с ним в его тихой старости…
Драгуны, въехали на кладбище. В тумане, который начал рассеиваться, рдели огоньки. Здесь нашли приют московские нищие, соорудив среди могильных плит жалкие лачуги. Они жгли костры, чтоб сварить похлебку, согреться и отпугнуть волков да голодных бездомных собак.
В полном молчании кавалеристы принялись копать на одной из аллей большую могилу. Капитан положил тело Анисьи на замшелую надгробную плиту. Когда могила, которую, казалось, копали целую вечность, была, наконец, готова, драгуны опустили в нее тела монахинь и принялись засыпать их землей. Д’Эрбини сидел рядом с телом Анисьи. Он открыл восковое лицо покойницы, снял с ее шеи золотой крестик и сжал его в руке. Он не слышал, как закапывали могилу, не видел, как его люди закончили работу и безмолвно стояли в ожидании команды. Капитан долго смотрел на грязную землю, потом, подняв голову, произнес:
— Бонэ, возьми двух человек и приподними мне это, — он указал на плиту из белого мрамора.
— Там уже есть обитатели, мой капитан.
— Неужели ты хочешь, чтобы я сбросил Анисьюшку в яму? Здесь ей будет лучше. Зимой в этой проклятой стране дьявольски холодно, и хороший склеп будет как нельзя кстати.
Бонэ принялся исполнять приказ, думая, что у капитана помутился рассудок. Когда они отбросили землю, лопаты уткнулись в крышки гробов.
— Хватит, — сказал капитан.
Он на руках перенес Анисью к открытой яме. Бонэ помог ему осторожно уложить ее в могилу. Д’Эрбини сапогом разровнял землю и велел уложить плиту на место.
— Кто-нибудь запомнил место? Нет?
Вздохнув, он подтянул подпругу и вскочил на лошадь.
По вечерам секретарь зажигал две свечи на рабочем столе императора. «Он работает без отдыха!» — восхищались солдаты, глядя на светившееся в темноте окно. На деле большую часть дня Наполеон спал либо, лежа на софе, просматривал тома Плутарха или перечитывал «Карла XII» Вольтера — маленький томик в кожаном переплете с золотым обрезом. Он со вздохом захлопывал книгу: «Карл не захотел считаться с условиями погоды…». Наполеон закрывал глаза и дремал. О чем он думал? Приходившие новости были обескураживающими: недавно русско-шведская коалиция вынудила Гувийона-Сен-Сира оставить Полоцк, ожидание затянулось, царь не отвечал. Коленкур отказался ехать в Петербург выпрашивать мир, в который никогда не верил. Более послушному Лористону удалось добраться до Кутузова и вырвать у того устное согласие о перемирии. Сдержит ли тот свое слово? Император сомневался и отдавал заранее невыполнимые приказы: «Закупить двадцать тысяч лошадей и обеспечить двухмесячный запас фуража!» У кого купить лошадей? Где собрать фураж? Как-то раз он доверительно поведал главному интенданту графу Дарю о своем желании атаковать Кутузова.
— Слишком поздно, сир, — ответил граф. — У него было время, чтобы восстановить силы.
— А у нас?
— У нас — нет.
— Так что делать?
— Надо укрепляться в Москве и готовиться к зиме. Другого решения нет.
— А что делать с лошадьми?
— Обещаю засолить всех тех, что мы не сможем прокормить.
— А люди?
— Будут жить в подвалах.
— Ну, а потом?
— Как только сойдет снег, подойдут подкрепления.
— Что подумают в Париже? Да и мало ли что в мое отсутствие может произойти в Европе?