Порезанная по живому лошадь повалилась на снег и забилась в конвульсиях. Пар из ее ноздрей быстро превращался в лед, как и та слеза, которую Себастьян заметил в уголке ее круглого карего глаза.
Барон отобрал все самое необходимое и затолкал в дорожную сумку, потом не без труда взобрался на неоседланную лошадь и, обхватив ее руками за шею, уткнулся носом в гриву. Он сжал коленями бока животного и, перед тем, как пустить лошадь вдогонку за батальоном, сказал помощнику: "Седло раздобуду по дороге: вряд ли кому-нибудь нужен лишний груз".
— Ну что, поехали? — предложил кучер.
— Да, но мне надо предупредить попутчиков…
— Поспешите, нам нельзя терять время.
Миссия была щекотливой. Себастьяну не нравилась роль злого авгура[10]. Ему всегда хотелось стать жестче, и сделать это в окружении его величества было нетрудно, но как в данном случае объяснить книготорговцу, почему его бросают в глухом лесу, вдали от города? Хорошо еще, что в Смоленске они успели передать на попечение врачей последнего раненого — горячечного лейтенанта.
Себастьян отворил дверцу кареты.
— Так мы отправляемся или нет? — спросил Сотэ.
— Видите ли, как бы это сказать, с сегодняшнего дня каждый путешествует, как может…
— Что за вздор вы несете, молодой человек?
— У нас больше нет лошадей.
— Это значит…
— Что вы собираете все, что считаете самым необходимым…
— И что мы отправляемся пешком?
— Боюсь, что так, господин Сотэ.
— Но, мне страшно! Вы подумали о моем возрасте? О моей жене? О дочери?
Женщины испуганно поджали губы. В порыве внезапного мужества торговец попросил Себастьяна устроить дочь в фургоне с картами.
— А вы?
— Мы с Мелани останемся в карете.
— Будьте благоразумны, господин Сотэ…
— И при таких обстоятельствах вы призываете меня к благоразумию? Довольно, другой дороги нет. Какая-нибудь коляска подберет нас. В этом жалком кортеже у меня есть знакомые по Москве.
— Пусть будет так, — ответил Себастьян. — Мадемуазель…
Он помог дочери Сотэ спуститься по скользким ступенькам кареты, поддержал ее за руки и, как мог, разместил в фургоне, забитом папками с документами и рулонами карт. Раздался лай Дмитрия. Сотэ, согнувшись в дверях кареты, держал в руке книжку.
— Господин секретарь, этот томик выпал из вашей сумки, вы потом пожалеете о потере.
— Благодарю вас, господин Сотэ, спасибо.
Себастьян взял книгу. Это был томик Сенеки «О спокойствии души», из которого торговец не то в насмешку, не то рисуясь, процитировал ему отрывок.
— «Если изначально смотреть на все, что может произойти, как на должное, то гораздо легче переносить удары судьбы». Однако позаботьтесь об Эмили, сударь…
— Обещаю вам это, господин Сотэ.
Фургон тронулся в путь. Когда они проезжали мимо неподвижной кареты, Себастьян увидел внутри обнявшихся супругов и отвел взгляд. Вновь послышался лай. Рядом с фургоном вприпрыжку бежал черный песик. Секретарь нагнулся, ухватил пса за загривок и уложил его на коленях, прикрыв пологом из волчьей шкуры. Кучер закатил глаза к небу.
Угрызения совести мучили неподготовленного к бесчеловечным поступкам Себастьяна Рока. Он успокаивал себя тем, что разместить чету Сотэ в переполненных фургонах секретариата было невозможно, и что он и так нарушил устав, устроив среди служебных документов и топографических карт их дочь (возможно, ему за это придется ответить). Что будет с супругами Сотэ? Ни один экипаж не остановится, чтобы спасти их. Торговец сказал об этом, чтобы облегчить совесть молодого человека. Сделано это было и деликатно и мужественно, однако то был обман. Они умрут от голода или холода, если до того их не убьют крестьяне. Лаская делившуюся с ним теплом собаку, Себастьян презирал себя и одновременно пытался найти оправдания.
— Подъезжаем, — сказал кучер.
— Куда?
— К Красному, разумеется.
Он указал кнутом в сторону видневшегося вдали скопления домишек с просевшими под тяжестью снега крышами. Непрерывный поток карет и пеших солдат двигался в направлении поселка. А вдоль дороги лежали, словно поверженные статуи, тела людей и лошадей, на которые, как на межевые столбы, безучастно и устало взирали путники. Однако до поселка еще надо было добраться. Дорога с обледенелыми откосами пошла по ложбине вниз, к узкому мосту. И именно там, перед въездом на мост, сцепились осями две повозки, образовав непроходимый затор. Себастьян решил сходить туда и выяснить, в чем дело. Стоило ему откинуть полог, как песик спрыгнул на снег. Недовольный вынужденной задержкой, возница проворчал:
— Вы слишком любопытны, господин секретарь.
Стоявшие на краю обессиленные солдаты рассказали, что из одной повозки выпал бочонок казначейства; от удара о заледеневшую землю с бочонка соскочил обруч, и на дно ложбины золотым дождем посыпались монеты. Но самое интересное заключалось в том, что монеты буквально «озолотили» стадо занесенных снегом замерзших быков. Здесь находились десятки мертвых животных, которые, по всей видимости, во время метели сбились с дороги и, в конце концов, оказались на дне ложбины, но подняться наверх по скользким склонам уже не смогли. Мороз сковал их в самых разных позах: от ужасных до смешных.
Несколько солдат спустили вниз веревки, чтобы осмотреть присыпанный золотом могильник. Они пробирались по льду, хватаясь, как за ручки, за рога быков. Один из солдат рубанул саперным топором по трупу животного, но металл не смог войти в насквозь промерзшую тушу.
В ногах у Себастьяна путался пес Дмитрий и смело облаивал пугавших его мертвых быков. Подскочив слишком близко к краю обрыва, он не удержался на кромке и с жалобным визгом съехал вниз. Себастьяну пришлось лезть за ним, и когда он, хватаясь за корни и камни, карабкался наверх с собачонкой в руках, к нему потянулись руки, предлагавшие помощь. Чувство братства еще не умерло среди солдат императорской гвардии.
Фургоны миновали мост. Уже была ночь, когда они въехали в освещенное кострами биваков Красное. Возницы распрягли лошадей у бревенчатых изб главного штаба, а Себастьян решил проверить, как перенесла дорогу его пассажирка. Свернувшись клубком, девушка неподвижно лежала на папках с бумажным хламом. Он пошлепал ее по рукам, по щекам, однако от этого прозрачная кожа девушки не стала краснее.
— Несите ее к медикам, господин Рок, — посоветовал барон Фен.
Предупрежденный о прибытии фургонов, он ничуть не удивился, когда увидел дочь Сотэ, и даже предложил секретарю свою помощь, чтобы отнести ее в гвардейский госпиталь, где царствовал доктор Ларрей.
— Не стоит беспокоиться, господин барон.
— Ну конечно же! А вдруг на скользком снегу вы со своей ношей набьете себе шишек? А если вывихните кисть? Мне же нужна ваша рука, способная держать перо.
Госпиталь представлял собой огромное крытое гумно, заполненное ранеными и обмороженными гренадерами, которых из последних сил растирали санитары и их добровольные помощники. Себастьян узнал со спины мадам Аврору, которая занималась раненым сержантом, пытаясь снять с него сапоги. У него были обморожены ноги, и примерзшая к сапогам кожа отрывалась лоскутами. Рыжеволосая актриса Катрин с флягой водки в руках сновала среди рядов раненых.
Поручив дочь торговца заботам медиков, Себастьян поговорил с Авророй, которая перевязывала сержанта бинтами из разорванной на ленты нательной рубахи. Орнелла? Аврора не знала о ней ничего кроме того, что та примкнула к группе солдат, отбившихся от своего полка. Лишившись повозки, актеры разбрелись кто куда. Директриса с Катрин нашли приют у артиллеристов и дальше путешествовали на лафете пушки.
Ночью какие-то канальи увели коня капитана д’Эрбини, он нашел лишь обрезанную уздечку. Всем необходим был сон, и воры пользовались этим обстоятельством. Многие уже не отходили от своего имущества ни на шаг и по очереди сторожили лошадей. Капитан переживал свою беду как позор: что может быть нелепее, чем кавалерист; низведенный до состояния пехотинца. Когда он обнаружил пропажу, у него даже не было времени, чтобы обшарить поселок: на площади Красного император собирал боеспособные гвардейские подразделения. Пританцовывая, чтобы согреться, здесь стояли гренадеры, пешие драгуны, тиральеры, и снег падал на их шапки и бородатые лица.
Русские пытались отрезать Наполеона от полков. Потрепанный и обескровленный, первый корпус Даву попал под обстрел армии, десятикратно превосходившей его в численности, но у которой, к счастью для французов, были бездарные командиры. Царские генералы все еще боялись Наполеона, и, несмотря на отступление, одно его имя приводило их в дрожь. Зная это, он сам решил повести в бой отборные войска, рассчитывая личным присутствием воодушевить своих солдат и заставить трепетать врага, выручить преследуемые части и соединиться с ними.
Император прибыл пешком, опираясь на березовую палку. Он был одет на польский манер в украшенный золотыми брандебурами зеленый меховой плащ, подбитые мехом сапоги и кунью шапку, отороченную лисьим мехом и подвязанную лентой. Он обратился к гвардейцам с речью, слова которой передавались из уст в уста и дошли до сердца каждого солдата. Д’Эрбини запомнил лишь одну фразу, но она воодушевила ею: «Довольно быть императором, пора стать генералом!»
Гренадеры старой гвардии выстроились в каре вокруг его величества. Три тысячи солдат и кавалеристов с оркестром впереди выходили из города. Высыпавшие на улицы служащие военной администрации и прислуга с тревогой спрашивали себя, вернутся ли эти последние, сохранившие достойный вид воины, или все полягут в бою с русскими. Среди них был и Полен. Капитан даже не взглянул в его сторону, он командовал строем драгун и дрожал не то от холода, не то от восторга.
Музыканты потрескавшимися губами выдувают из флейт «Где лучше, как не в семье родной», ирония которой не совсем по душе императору, предпочитающему более подходящую моменту воинственную музыку. И вот уже под звуки «Постоим за спасение империи» войско появляется на дороге, которая выходит из прикрывавшей его до сих пор низины. На холме у хвойного леса старые вояки видят русских. Они не обращают на них внимания и продолжают шагать по снегу прямо вперед, чтобы соединиться с солдатами Даву, окруженными полчищем казаков.