— Который час? — спросил император.
— Два часа ночи, сир. Вы не желали бы дождаться рассвета, и чтобы комендант гарнизона отправил дозор?
— Нет, это может нас выдать.
— Русские находятся впереди нас слева от дороги.
— Какие части стоят в этом гарнизоне?
— Поляки, немцы, три эскадрона улан…
— У меня будет эскорт?
— Уланы, сир.
— Они готовы?
— Да.
— Расставьте эскорт вокруг кареты, мы отправляемся немедля.
— Среди ночи?
— Надо верить в удачу, иначе ничего не выйдет.
Через дверцу кареты император протянул переводчику пистолеты и сказал:
— Граф, если вы будете уверены, что плен неизбежен, застрелите меня.
Сани, карета и эскорт из сотни польских улан тотчас же двинулись к Вильно. Вдалеке слева от дороги виднелись костры казаков, но среди ночи и в такой мороз они вряд ли отважатся что-либо предпринимать. Да и откуда они могли знать, что Наполеон ударился в бега? Время от времени то одна, то другая лошадь падала в снег, сраженная холодом. И если при отъезде их была сотня, то к утру осталось тридцать шесть. Термометр опустился до двадцати восьми градусов ниже нуля.
В целях безопасности Наполеон пожелал путешествовать под чужим именем. Он отказался заезжать в Вильно, жители которого, узнав его, стали бы болтать, и эти разговоры дошли бы до русских. Однако он согласился остановиться на час в скромном пригородном доме. Рустам воспользовался остановкой, чтобы побрить императора, а предупрежденный Коленкуром губернатор Бассано прибыл для получения указаний. Себастьян получил оплеуху, потому как из-за замерзших чернил не смог переписать начисто записанные карандашом распоряжения.
Ночью они вновь отправились в путь в сопровождении неаполитанских конников из виленского гарнизона. В Вильно Коленкур успел подготовить этапы и пункты смены лошадей, а также купить свежих лошадей и сапоги на меху для попутчиков его величества. Наполеон, которому не терпелось как можно скорее добраться до Франции, страдал бессонницей, и Себастьян стал свидетелем его длинного разговора с обер-шталмейстером:
— В Вильно, — говорил император, — армия, по заверениям Бассано, не будет нуждаться ни в чем. Австрийцы удержат казаков на расстоянии, а поляки ни за что не дадут русским перейти через Неман. В Варшаве, как и в Вене, не доверяют русскому царю.
— Больше всего не доверяют вам, сир.
— Да неужели!
— Вы навязали Европе военный режим, народы противятся этому…
Наполеон отвесил Коленкуру полновесную затрещину.
— До чего же вы глупы! У нас справедливые законы, мы управляем Бельгией или Германией так же, как Францией. Я делаю лишь то, что считаю полезным, господин герцог. Я тоже хочу мира, но англичане вынудили меня вести нескончаемые войны.
— Из-за блокады их товаров народы беднеют, сир…
— Ерунда! Надо смотреть дальше, Коленкур, прекратить искать сиюминутную выгоду и думать об общем интересе. Англичане! Когда австрийцы, немцы и русские хотят продавать свои товары, то просят на это разрешение у Лондона, вот вам правда. С одной стороны — Европа, с другой — английские мануфактуры, их флот повсюду; они контролируют Адриатику, Мальту, Гибралтар, Кейптаун. Они заправляют торговлей и паразитируют на своей монополии. Блокада? Да ее надо усилить! Англию необходимо поставить на колени, и вот тогда, представьте себе, только тогда объединенная Европа станет процветать, промышленность получит стимул к развитию, народы будут помогать друг другу, у них появится единая денежная единица, а фунт обвалится.
— Позволят ли неудачи этой кампании навязать наши взгляды другим странам?
— Не задержись я так долго в Москве, победа была бы на моей стороне. Нас победила зима, а не бездарные русские генералы.
— В Испании…
— Вы полагаете, что сначала следовало бы закончить дела в Испании? Я в этом не уверен. Там находится английская армия. В противном случае, где она могла бы напасть на меня? В Бельгии? Или в Бретани? Испанцы рано или поздно все поймут, они еще не видят, что мы живем в новую эпоху! Американские колонии, далекие от Мадрида, но близкие к Соединенным Штатам, в скором времени одна за другой станут независимыми, как Парагвай и Мексика. А они олицетворяли могущество Испании… Вот увидите.
В пять утра прибывшая в Ковно карета Наполеона остановилась вслед за санями у харчевни, которую держал итальянец. Выпал обильный снег, но дорожка до входной двери была расчищена. В высоком камине горели, уютно потрескивая, березовые поленья. Три поваренка жарили три ряда кур на вертелах. Неаполитанцы из эскорта, которым посчастливилось не умереть от холода, грели у огня побелевшие руки. Они выглядели неспособными продолжать путь, и Коленкур тщетно объяснял их капитану, какую опасность таит в себе быстрое отогревание обмороженных пальцев.
Хозяин харчевни предложил императору все самое лучшее из своих запасов. Себастьян, мамелюк, переводчик и берейтор уселись за столом поотдаль, но им была подана та же горячая еда с хрустящим хлебом, что и Наполеону. Особую пикантность еде придавало то, что все блюда были сервированы на скатерти, о существовании которой они успели забыть за долгие недели бегства. Обед проходил в тишине, так что было слышно, как шипели, падая в огонь, капли куриного жира.
Коленкур расспрашивал хозяина о состоянии дорог и поинтересовался возможностью раздобыть сани по причине обильного снегопада.
— Господин сенаторэ есть сани, — ответил хозяин.
— У какого сенатора?
— Польски сенаторэ, сенаторэ Ковно.
— Поляки наши друзья.
— Но он не захочет продавать.
— Он подумает, когда ему предложат десять тысяч франков.
— Эти сани есть память сенаторэ.
Сенатор Вибицкий по случаю замужества дочери сделал на заказ легкую карету на полозьях. Он крайне дорожил ею, и здесь хозяин харчевни оказался прав. На переговоры к соотечественнику отправился переводчик. Сенатор поначалу отказал, но когда узнал, что его сани послужат императору, с воодушевлением согласился, отказавшись от какого-либо вознаграждения. Но в качестве любезности он попросил представить его императору, что и было сделано той же ночью.
Беседа протекала в восторженных тонах: Его величество говорил о своей любви к Польше, сенатор выражал свое восхищение императором. Тем временем берейтор запряг лошадей. Путники перегрузили в сани шубы, оружие и немного багажа, на который было отведено совсем мало места. В любом случае, их съестные припасы перемерзли, а бутылки с шамбертеном полопались от мороза.
Переводчик занял место рядом с Себастьяном напротив императора и Коленкура. Рустам и берейтор должны были следовать за ними в маленьких санях. Так, без эскорта, в неудобной, но быстрой карете на полозьях они направились к мосту и вскоре переправились через Неман — границу Великого княжества Варшавского. Все молчали. У реки они думали об одном и том же. В самом начале кампании, 23 июня — накануне вторжения на русскую территорию — Наполеон решил лично провести рекогносцировку брода. В черной треуголке и форме польского шволежера он поскакал к реке, как вдруг из под копыт его коня Фридланда выскочил заяц. Конь от неожиданности встал на дыбы, и его величество, не удержавшись в седле, упал на пшеничное поле. Бледный как полотно, он встал еще до того, как к нему примчались на помощь. При этом происшествии присутствовали Коленкур и Бертье. Эта история получила огласку, пошли пересуды, и многие увидели в том случайном падении дурную примету. Шесть месяцев спустя, в декабре, переправляясь через Неман в обратном направлении, император, как ни странно, улыбался.
С белыми от инея заросшими лицами, в оборванной, как у нищих, одежде д’Эрбини и Полен шли по темным извилистым улочкам Вильно. Не останавливаясь, они миновали несколько кабачков старого города с его церквями и колокольнями. То были первые заведения, на которые набросилась растянувшаяся на многие километры армия оборванцев, и умиравший от жажды и голода Полен зароптал.
— Дальше, — сказал капитан, — будут магазины, кафе и жители, которые примут нас.
— А как они нас примут? Дубинками?
— Ты мыслишь, как бродяга!
— Разве кто-нибудь примет нас на постой — грязных, завшивленных оборванцев?
— В таком виде, быть может, и нет, но перед украшениями из жемчуга, что замотаны в тряпках на моих сапогах, устоять не смогут. Мы купим все необходимое, чтобы вернуть себе нормальный облик.
— Да услышит вас небо, господин капитан.
— Оставь в покое небо, святоша! Какой трактирщик посмеет выгнать офицера, который платит?
— Трактирщик из разбойников.
— У меня пока еще есть сабля.
— Сила и победа уже не на нашей стороне, господин капитан.
— Помолчи, бездельник.
Пар от их дыхания замерзал и превращался в мелкие кристаллики льда, оседавшие на усах и щетинистых подбородках. Действительность не давала повода для оптимизма. В сложившейся обстановке капитан и его слуга могли рассчитывать только на самих себя. Как только стало известно об отъезде императора, беспорядок перерос во всеобщий хаос. Растерянность поселилась даже в сердце гвардии — среди драгун и гренадеров. Никто никому уже не подчинялся. Немцы, хорваты, испанцы, итальянцы бросились врассыпную. Какие-то подонки наряжались казаками, чтобы наводить страх и грабить бывших товарищей по оружию. А в поле осталось множество замерзших тел в новой форме из числа двенадцати тысяч виленских рекрутов, что шли на выручку отступающим армии. После теплых казарм они не смогли приспособиться к бивачной жизни и жестоким морозам.
Д’Эрбини и Полен видели, как при их приближении закрывались ставни домов. Капитана это не удивило.
— Гражданские всегда опасаются военных.
— Господин, на площади неаполитанские всадники!
— Ну что ж, упрямец, давай остановимся у них.
— Такое впечатление, что они уезжают…
— Да, да, уезжают. Они все уезжают, — произнес статный мужчина в меховой гренадерской шапке, которая делала его еще выше. На нем был кожаный редингот на меху и новые сапоги на толстых подошвах; его зычный, немного манерный голос