— Коленкур, это возмутительно! Они запрягают лошадей или нет?
— Я распорядился, сир, — ответил обер-шталмейстер.
— И что говорит этот тупой станционный смотритель?
— Он все повторяет «Чуть позже, чуть позже».
— Разве в его конюшне нет лошадей?
— Уверяет, что нет. Ждем реквизированных лошадей.
— Мы должны выехать до наступления ночи!
— Понимаю, сир, это было бы хорошо. В лесу дорога скверная.
— Помогите мне выйти, глупый герцог, я озяб.
Рассерженный из-за задержки, император направился к дому станционного смотрителя. Уже внутри он успокоился. В салоне женщина играла на клавесине сонату. Она не говорила по-французски, а Наполеон не знал немецкого. Он находил ее обаятельной, и играла она с неожиданной для такой глухомани легкостью.
— Коленкур!
— Сир? — спросил обер-шталмейстер.
— Вы говорите на их языке. Попросите принести кофе и поторопите этих бездельников!
Коленкур нашел Себастьяна и переводчика посреди внутреннего двора между жилыми помещениями, конюшнями и каретным сараем.
— Господин герцог, — обратился к нему взволнованный Себастьян, — они заперли ворота. Похоже, нас хотят задержать.
— Они узнали его величество?
— А иначе зачем им нас удерживать?
— А вдруг они предупредили немецких партизан, и те готовят нам засаду по дороге на Франкфурт?
— Если только они не имеют привычки грабить путешественников…
— Я поговорил с одним из кучеров, — прервал их переводчик. — В течение полутора суток здесь никто не менял лошадей.
— Значит, у них должны быть лошади.
Коленкур тут же отдал несколько дельных распоряжений. Польский граф должен был отправиться в деревню и привести оттуда отделение французских жандармов, посты которых располагались на территории страны. Он должен был также передать один из пистолетов его величества Себастьяну и взять одну из распряженных лошадей: деревня находилась неподалеку, и он легко доберется туда даже на уставшей лошади. А где же берейтор? Изнуренный дорогой, тот храпел на сидении ландо. Растолкав его, Себастьян поручил ему и Рустаму отворить ворота.
— Конюшни расположены с этой стороны, господин герцог, — сказал Себастьян, держа пистолет дулом вниз.
Из-за двери доносилось шушуканье и топтание лошадей. Коленкур постучал кулаком в дверь и крикнул по-немецки:
— Mach auf![15]
В дверях появился кучер, введенный в заблуждение решительным тоном и немецким языком герцога: он считал, что голос подал кто-то из его приятелей-пройдох. Себастьян и обер-шталмейстер оттолкнули его и ворвались в конюшню. Там в стойлах стояли, похрустывая сеном, десять свежих лошадей.
— Чертовы обманщики! — раздраженно воскликнул Коленкур и приказал кучеру запрягать ландо четверкой лошадей.
На шум с угрожающим видом вышли другие кучера. Вперед выскочил взбешенный молодчик с красным лицом и сросшимися мохнатыми бровями. Это был станционный смотритель. Себастьян не понял ничего из того, что он выкрикивал в лицо Коленкуру. Посчитав, видимо, что слов недостаточно, немец взмахнул кнутом. Оказавшийся поблизости Себастьян получил удар в лицо, и у него на щеке вздулся багровый рубец. В ответ на это Коленкур схватил смотрителя за воротник сюртука и прижал негодяя к стене. Испуганные лошади нервно били копытами. По щеке Себастьяна текла кровь, но он дрожащей рукой держал под прицелом угрожавших им кучеров. Коленкур оттолкнул смотрителя, мгновенно выхватил шпагу и приставил острие к его горлу. Заметно присмиревший немец лающим голосом велел своим дружкам закладывать карету.
В это время на крыльце дома под руку с потерявшей голову исполнительницей сонат появился император.
— Коленкур, скажите мадам, что она заслуживает приглашения сыграть в Тюильри.
— Могу ли я добавить: без мужа?
— Она супруга этого неприветливого увальня?
— Боюсь, что так, сир.
— Какая жалость! В путь!
Берейтор щелкнул бичом и карета тронулась, Рустам впрыгнул на ходу, и экипаж выехал на дорогу, по которой в сопровождении жандармов скакал польский граф.
— Граф, следуйте с жандармами за нами! — крикнул из кареты обер-шталмейстер. И, обращаясь к императору, добавил:
— У меня дурное предчувствие.
— Не стоит на все смотреть в мрачном свете, Коленкур.
— А разве задержка на почтовой станции — это не вражеские происки? Зачем было лгать?
— Быть может, они не хотели увечить своих лошадей на этой скверной дороге, — высказал свое мнение Себастьян.
— А если этот молодой человек прав?
Императору по привычке захотелось потрепать Себастьяна за ухо, но, ощутив на пальцах липкую кровь, он убрал руку.
— Что это?
— Рана на службе вашему величеству.
— Господин Рок пережил сильное потрясение на станции.
— Хорошо, хорошо…
Император с брезгливым видом вытер пальцы о подушки, затем, забившись в угол, насупился.
Себастьян рассматривал его освещенный сумерками профиль, тонкие черты на тучном лице. Наполеон цедил сквозь зубы: «Происки, происки…» и снова вернулся к своей навязчивой династической идее, к заговору Мале и к тому, как при этом проявили себя его сановники:
— Мале! Сколько их будет в Париже, набивающих себе цену, чтобы я забыл об их малодушии. Однако сколько было тех, кто больше помышлял о новой революции, чем о регентстве? Посмотрите на интриганов, что вьются вокруг императрицы! Думаете, они хотят помочь ей? Да нет, разумеется. Скорее, чтоб задушить ее. Умри я, и все было бы уничтожено. Они не соответствуют своему положению и завидуют друг другу.
— Вы часто преувеличивали их зависть, сир.
— И это говорите мне вы, господин герцог? Друг мой! Если бы вы только знали имена тех, кто требовал от меня вашей смерти! И знаете почему? Потому что ваше дворянское происхождение, маркиз старого режима, имеет многовековые корни, и по этой причине они умирают от зависти. Герцог Винченцкий! Да вам наплевать на этот титул, не так ли? Но этого не скажешь про титул маркиза де Коленкур. Это свора завистников! У них никогда не будет ни умения держаться, ни благородства настоящих дворян. И даже через десять лет они останутся такими же мужланами. Я правлю ради их детей.
Позади, далеко позади брели жалкие останки когда-то могучей армии: несколько тысяч изможденных оборванцев приближались к Неману. Около десятка несчастных дремали вокруг тлеющего костра в избе с разобранной на дрова крышей.
— Господин капитан, — пробормотал окровавленными губами Полен, — уже светло…
— Отвяжись! Я знаю, что еще ночь, и что еще теплятся угли.
— Да нет же…
Трагик Виалату провел рукой перед глазами капитана. Ни слова не говоря, он повернулся к Полену. От мороза и ослепительно сверкавшего на солнце снега д’Эрбини ослеп. Товарищи по несчастью помогли ему стать на ноги.
— Пойдемте, господин капитан.
— Что за черт! Да я ничего не вижу!
— Это от мороза, господин капитан, скоро ваши веки откроются.
— Да они и так открыты!
— Лед на ваших глазах скоро растает. А пока наденьте эту повязку, — предложил Виалату, отрывая полосу ткани от одной из курток, прихваченных вместе с сапогами и перчатками у виленской графини.
— Как же я буду идти с одной повязкой на глазах, с другой — на рту, с третьей — на ушах?
— Положите руку на мое плечо, господин капитан, я поведу вас.
— Где оно, твое плечо? — ворчливо спросил капитан.
Полен подхватил свою еловую палку, а Виалату сумки. Как обычно, по утрам им попадались трупы тех, кто окоченел за ночь. Черные от копоти, покойники лежали вокруг мокрых биваков. Один замерз, подкладывая в костер ветки. У него не было пальцев и, казалось, что он улыбается. Но, как часто повторял капитан, умереть от холода — не самое страшное: заснул — и все.
По полю в одном и том же направлении двигались люди, похожие на зомби. Они шли, будто пьяные, нетвердой походкой, теряли равновесие, падали и уже не поднимались. У некоторых из носа обильно шла кровь; она тут же остывала и замерзала на небритых лицах. В воздухе порхали крохотные сверкающие снежинки кристаллики льда. Камнем упала на землю и разбилась ворона. От мороза раскололся ствол дерева. Некоторые солдаты были босы, и их ступни стучали по земле, словно деревянные башмаки. Сквозь глубокие порезы белели кости, но несчастные уже ничего не чувствовали. Природа словно в ужасе замерла, лишь шаркающие шаги полумертвых от холода и голода людей нарушали полную тишину.
Внезапно рука капитана потеряла опору. Он споткнулся о чье-то тело и сам растянулся во весь рост на снегу. Д’Эрбини приподнялся, стал шарить рукой слева, потом справа от себя, нащупал тело, о которое споткнулся, и услышал голос Полена, который еле слышно бормотал:
— Бросьте меня…
— А кто будет вести меня, бездельник?
— Господин Виалату…
— Ну, уж нет! Деньги за службу я плачу тебе!
— Уже давно не платите…
— А те монеты казначейства, что ты засунул в штаны, обманщик?
— Оставьте меня здесь, я засыпаю…
— Тебе расхотелось увидеть Руан, глупец?
— Он далеко…
— Терпеть не могу таких манер!
Пар от дыхания инеем оседал на прикрывавших половину лица шерстяных шарфах; говорить они больше не могли, и капитан, схватив Полена за руку, силой заставил его подняться на ноги. Виалату, чтобы приободрить их, тихо сообщил:
— Впереди деревня или город. Я вижу дома.
Они смешались с другими группами беженцев, которые стекались к Ковно. Виалату шел впереди, Полен держался за его плечо, а капитан — за плечо слуги. Так, держась друг за друга, они добрались до харчевни, не ведая, что в ней незадолго до того останавливался сам император. К вмурованным в стене кольцам были привязаны сани. Виалату подвел своих шатающихся товарищей к дверям и открыл ее. Хозяин-итальянец загородил им вход. Но тепло, которое исходило из харчевни, придало им силы. Развязав шарф, закрывавший рот, актер с надменным видом произнес:
— Перед вами офицер-инвалид со слугой. Я веду их по этой пустыне.