— Сир, от иностранных коммерсантов мы узнали, что один голландский или английский химик…
— Если он хочет навредить нам, то это, конечно, англичанин.
— Да, так этот англичанин Шмидт или Шмит готовит какой-то пожарный шар…
— Вздор!
— С этого шара экипаж в полсотни человек может направить зажигательную смесь на палатку вашего величества…
— Полнейший вздор!
— Один итальянец, который здесь работает стоматологом, подсказал нам, как найти этого Шмидта. Это в шести верстах от города.
— Ну что ж, займитесь, разыщите его! Еще что?
— Создается впечатление, что богатые и влиятельные люди России хотели бы прекратить войну, — сказал польский полковник. — Во всяком случае, Ростопчин и Кутузов ненавидят друг друга.
— Отлично!
— Так утверждают русские военнопленные, но полной уверенности нет.
— Бертье! Вечный наш пессимист! Говорил же я, что Александр подпишет мир!
— А если нет?
— Расположение наших частей более чем надежное. Мы ликвидируем пожары и перезимуем в Москве в окружении врага, словно корабль, затертый льдами. Мы дождемся весны и вновь начнем воевать. В тылу у нас Польша и Литва с гарнизоном более двухсот пятидесяти тысяч человек. Они снабдят нас питанием и обеспечат связь с Парижем. Мы пополним личный состав армии и пойдем на Петербург.
Наполеон на мгновение закрыл глаза и добавил:
— А может… на Индию…
У всех перехватило дыхание, офицеры подтянулись, а кое у кого от удивления открылся рот.
За особняком Калицына была не улица, как предположил вначале д’Эрбини, а двор, огороженный высокими стенами. Там находились конюшни, правда, без лошадей и сена, и каретные сараи. После того, как нашли злополучный фитиль, капитан решил лично наблюдать за обстановкой, рассчитывая поймать поджигателя с поличным. Этот негодяй расскажет все, а потом его расстреляют.
Солдаты обыскали все комнаты в доме, но так и не нашли мажордома. Наверняка в здании имелись тайники, потайные ходы и двери, подобные пресловутым двойным перегородкам в парижских дворцах и особняках, за которыми скрывались от террора якобинской диктатуры аристократы и их люди в эпоху революционного Трибунала Фуке-Тинвиля.
Как только рассвело д’Эрбини, невыспавшийся и злой, спрятался за конюшнями и продолжил наблюдение за домом. На нем по-прежнему был красный халат с подкладкой на лисьем меху. Неожиданно капитан увидел, как из особняка преспокойно вышел священник в рясе с лицом, прикрытым женской мантильей, а следом за ним появился еще какой-то долговязый тип в напудренном парике и ливрее. Его-то д’Эрбини и принял за мажордома. Стараясь не делать резких движений, он нащупал один из своих пистолетов.
Между тем оба верзилы как ни в чем не бывало прогуливались по двору, по очереди прикладываясь к бутылке. Вот они приблизились к фитилю. Сейчас один из них зажжет его и… Нет. Ничего не замечая, они проходят мимо, беспечно болтая и передавая бутылку из рук в руки. Капитан хоть и был однорукий, но зрение имел отличное: под рясой на ногах у «священника» он разглядел… сапоги со шпорами. Ого! Уж не переодетый ли это царский офицер? Д’Эрбини поднял пистолет, сделал несколько шагов и, не желая стрелять в спину, резко скомандовал:
— А ну повернись!
Мажордом обернулся. Это был сержант Мартинон, который, ничего не понимая, тупо смотрел на капитана. Тот топнул ногой и заорал:
— Ну, ты дьявол! Да я же мог тебя уложить!
— И меня заодно? — спросил «священник», снимая мантилью.
— И тебя, Бонэ!
— Как видите, господин капитан, мы тут кое-чем поживились из нарядов нашего русского…
— Весь гардеробчик пересмотрели, — добавил драгун Бонэ, поглаживая рясу.
— А что с мажордомом?
— Ничего особенного, — ответил Мартинон. — Он ночевал с комедиантами, потому и найти его не могли.
— Ладно! Снимайте свое барахло и пойдемте со мной. Или вам нравится этот бал-маскарад?
Капитан сунул пистолет за пояс, отобрал у Бонэ бутылку и одним глотком допил оставшуюся в ней водку. Они быстро поднимались по парадной лестнице. Вдруг д’Эрбини остановился как вкопанный: прямо перед ним на диване возлежал русский кирасир и чуть слышно что-то бормотал себе под нос.
— Не обращайте внимания, господин капитан. Он такой же русский, как и мы. Просто перепил, бедняга.
— Майяр! — закричал капитан, поднимая спящего драгуна, словно мешок с зерном. Никакого эффекта. Капитан сорвал с пьяницы белый мундир, свалив при этом бесчувственное тело своего подчиненного на пол, но Майяр так и не проснулся.
Разъяренный капитан повел Мартинона и Бонэ наверх. Ударом сапога он распахнул дверь спальни комедиантов. Каждый из них устроился на собственной кровати, для чего пришлось притащить мебель из соседних комнат. Мадам Аврора спала на шикарном мягком диване, у остальных все было поскромнее: их спальные места были сделаны из составленных вместе кресел и стульев, покрытых атласными занавесками и портьерами. От шума артисты проснулись и заворчали, недовольные бесцеремонным вторжением.
Среди артистов был высокий бритоголовый человек в полотняной сорочке без воротника. Проснувшись от шума, он привстал, опираясь на локоть. Прямо ему в лицо внезапно полетели парик и мундир русского кирасира:
— Вставай! — коротко приказал капитан. — И признавайся!
— В чем признаваться, господин офицер?
— В том, что ты никакой не мажордом.
— Я служу у графа Калицына уже пятнадцать лет.
— Ты острижен наголо, как все царские солдаты!
— Мне так удобнее носить парик.
— Лжец! А эта форма?
— Она принадлежит старшему сыну господина графа.
— Этот человек ни на минуту нас не оставлял, — вступила в разговор мадам Аврора, надеясь как-то успокоить д’Эрбини, который раскраснелся, как мак.
— Это алиби! Он только и ждет момента, чтобы сжечь нас!
— Нет, нет, клянусь всеми святыми, — пролепетал русский, перекрестившись.
— Вставай!
— С утра не мешало бы быть поспокойнее, — заворчал Виалату, высовывая голову из-под одеяла.
— Молчать! Я знаю, что такое война, и у меня есть нюх!
— Да, нос у вас длинный, но ведь никто никого не судит по запаху, резонно заметил юноша, лежавший на персидских коврах рядом со своими доспехами.
Русский, наконец, встал, но посмотрел не на своего обвинителя, а на дверь и приоткрыл рот, пытаясь что-то сказать. Капитан мгновенно воспользовался этим и всадил ствол пистолета русскому в глотку. Раздался выстрел. Мажордом рухнул на пол, кровь фонтаном хлынула у него изо рта. В этот момент послышались крики: «Пожар! Горим!» С лестничной площадки в комнату повалил густой едкий дым.
— Выносите на улицу все, что можете!
— Нам надо было перерезать фитиль, господин капитан.
— Так почему же вы это не сделали, Мартинон?
— Не было приказа, господин капитан.
Мадам Аврора, артисты, драгун-«слуга» и драгун-«священник» с приподнятой рясой в панике бросились на лестницу, где из-за дыма уже не было видно ступенек.
— А вы что здесь забыли? — набросился капитан на юношу-актера, который ползал по полу и пытался что-то найти.
— Человек, которого вы застрелили…
— Я привел в исполнение приговор!
— Тот человек, падая, придавил доспехи Жанны д’Арк.
— Если вам хочется сгореть как Жанна д’Арк, то у вас есть прекрасная возможность.
— Нет, нет, я иду следом за вами.
На лестнице они догнали остальных. В дыму уже нельзя было разглядеть друг друга. Оступившись, Виалату едва не потерял равновесие.
— Хватайтесь за перила!
— Я наткнулся на что-то мягкое и, кажется, живое.
Д’Эрбини нагнулся и на ощупь стал шарить пальцами по полу. Нащупав тело, он рывком поднял его. Это был пьяный, задыхающийся Майяр. Капитан одной рукой взвалил на плечо тяжелое тело и потащил вниз. Дым выедал глаза, люди кашляли от удушья и прикрывали рот и нос кто платком, кто шарфом, кто просто рукавом.
Из комнаты графа вышел Полен с дорожной сумкой в руке. За ним, закрутившись в скатерти, брели Катрин и Орнелла. Они терли покрасневшие глаза и давились от кашля.
— Быстрее! — закричал бесстрашный д’Эрбини, обнаружив, что на первом этаже дверь уже объята пламенем. — Быстрее! Быстрее! — повторял он, и люди устремились в переднюю к выходу.
Но у крыльца их поджидали два беснующихся пса. Пламя уже охватило полдома. Капитан осторожно опустил драгуна Майяра на пол и выстрелом из второго пистолета уложил одного из псов. Увы, ни времени, ни патронов для перезарядки оружия у него не было. А эти придурки Мартинон и Бонэ, увлекшись переодеванием, забыли взять пистолеты. Полен, стоя на коленях перед Майяром, с грустью сказал:
— Он умер, месье.
— Отвоевался, стало быть, идиот несчастный.
Капитан поднял труп и подтащил его поближе к рвущемуся с цепи псу, который тут же с рычанием вцепился клыками в тело мертвеца.
— А теперь бегите, бегите, пока эта псина занята своим делом!
Люди в страхе выбегали на улицу, заполненную всадниками, которые с трудом сдерживали напуганных пожаром лошадей.
Себастьян сидел с карандашом в руке. Секретари никогда не знали, будет ли император диктовать только одно письмо или сразу несколько, а потому предпочитали вести записи карандашом. Быструю, порой сумбурную речь его величества нелегко было тотчас же изложить полными правильными предложениями. Барон Фен, как и его коллега Меневаль, придумал оригинальную систему записи: главное — на лету улавливать и фиксировать карандашом ключевые слова, которые обязательно должны были фигурировать в окончательной редакции текста. Этот текст писался чернилами с соблюдением всех правил грамматики и синтаксиса с добавлением стандартных формул этикета и вежливости. Поначалу Себастьян побаивался этой практики, опасаясь исказить мысль его величества, но барон Фен его успокоил: «Его величество никогда не перечитывает то, что подписывает».
Сегодня секретарей посадили так, что они не увидят императора, а значит и не смогут уловить некоторых слов по движению его губ. Как всегда, заложив руки за спину, он будет ходить взад и вперед, что-то бормотать, ворчать, кого-то поносить. Наполеон хочет подготовить послание царю с предложением о мире. Секретарей уже проинформировали об этом, дабы облегчить их творческие поиски. Потребуется подобрать такое слово, которое одновременно было бы и величественным, и дружеским, и примирительным. Оно-то и придаст общую тональность документу. А сущность? Все замерли в ожидании, когда без объявления вошел начальник главного штаба. Его сопровождали гренадеры старой гвардии в серых дли