Шел третий день...
ИНСПЕКТОР
Третий год уже Ромка Шмаков яростно переиначивал мир. Дело двигалось до обидного медленно, и потому, услыхав привычное: «Не украдешь — не проживешь», — Шмаков даже подпрыгнул:
— Врешь, старик! — заорал он. — Врешь, падла! Врешь!
— Спаси мя, господи, — пролепетал Нефедов. — Спаси и сохрани! — И боком, боком, — надо же так!.. — через репьи к воде.
И застрекотал «Ветерок», унося домой испуганного Ромкиного тестя.
Обессилев в мгновение от пролетевшей ярости, Шмаков побрел к крыльцу. Пахло зноем, степью и рыбой. В тени соломенного навеса дремал конь Султан. Старый шмаковский кобель Жмурик, такой же черный, как и Султан, и почти таких же размеров, спал посреди двора, вытянув искривленные ревматизмом лапы. Клубя горячую пыль, носились по двору шальные котята.
Инспектор сбросил сапог, проковылял немного, сбросил второй, вошел в дом и остановился, щупая босыми ногами приятную прохладу дощатого пола. Антонина накрывала к обеду.
— Чего отец-то? — поинтересовался Роман.
— Насчет рыбы. Хотел, что ли, сетенку поставить.
— Ну эт я знаю, а еще чего?
— Да вроде и ничего, — Антонина пожала плечами.
— Интересно! Окромя, как спереть что-нибудь сообща, между родственниками уже и делов не осталось…
— Прогнал, что ли?
— А ты как думала?!
— Ну и ладно, — согласилась супруга, — давай обедать.
Ей, конечно, хотелось бы поругаться, ведь это ж почти позор: зять инспектор, а тесть без рыбы, но за три года Антонина достаточно изучила своего мужа и понимала, что момент неподходящий: Ромка отпатрулировал ночь, устал, чуть задень его и… — не приведи господи! Вообще-то супруг был человеком добродушным, терпеливым, по пустякам не сердился и много чего мог снести. Однако мгновения, когда терпение его иссякает, ждать не следовало: любой тяжести подручные предметы могли пойти в оборот. Зная за собой подобное свойство, Шмаков даже казенный ТТ на работу не брал, обходился двухстволкой: пистолет уж больно ловок в руках.
— Как ночь-то? — поинтересовалась жена.
— А! — и махнул рукой. — В яру одну лодочку пуганул, а что сеть бросили, не заметил, на винт и намотал. Ждал, пока к насосной станции отнесет. Там лебедка у Михаила: корму приподняли, сеть срезали — ночь и прошла…
— Так ты теперь Михаилу-то послабление, что ли, дать должен?
— Хрен ему, а не послабление. Бутылку поставлю — и все.
— Ишь! — не сдержалась супруга. — Бутылку! Другие мужики сами пьют, а мой — на тебе, пожалуйста, угощает!
Роман замер.
— Бутылку так бутылку — добра-то! — как ни в чем не бывало согласилась она. — Доедай щи, поди, остыли?
После обеда Роман лег спать. Спал он четыре часа и к вечеру снова выехал на патрулирование.
Очень скоро попался ему монтер Гусятов. На «Прогрессе» с двумя «Вихрями», и, конечно, ушел бы, но инспектор накрыл его в редкостно благоприятный момент: Гусятов бултыхался в воде, должно быть, забрасывая накидку — кошельковую донную сеть, потерял равновесие или зацепил ногой шнур.
— Здоро́во! — подъехал Шмаков. — Как от тебя угораздило? — И зачалил «Прогресс» к своему катеру.
— А, будь она проклята! — выбравшись из воды, Гусятов стаскивал с себя одежду. — Дай закурить. Свои, вишь, намокли.
Шмаков раскурил папиросу и передал в лодку.
— Чего отымать будешь? — поинтересовался Гусятов.
— А что заловил?
— Да ничего, раз только и бросил. — И передал инспектору тяжелый мешок.
Сазаны — один килограммов на шесть, другой поменьше — были еще живы, и Шмаков их выпустил.
— Сазанов, так и быть, прощаю, а за стерлядку — двадцатиник.
Гусятов молчал. Ему было холодно в мокрых трусах и без всей остальной одежды.
— При себе есть?
— Откуда?
— Это уж поискать придется.
— Накидку возьмешь?
— Ты это что? — подивился инспектор столь грубой наивности.
— Ну и бери! — Гусятов передал конец шнура. — Тащи сам. Только, ежели чего вытащишь, не приплюсовывай, годится?
— Ишь ты, жох! Торговаться надумал?
— При чем здесь торговаться? Я мог и выбросить шнур, мне просто сетенку жалко — сам плел, времени, понимаешь, угробил кучу…
— Ладно, — согласился Роман, — поглядим, чего ты там сплел.
— Такая же, как прошлогодняя.
— Прошлогодняя у тебя ничего накидка была, — оценил инспектор, — качественная.
— Эта такая же, только чуток поболе.
— Вот и зря: неудобно забрасывать — должно, потому и свалился. А прошлогодняя, та… — Шмаков замолчал и вдруг: — Едреня феня! Что-то того — упирается!
— Ну да? — монтер вмиг оказался на катере. — Мать честная! Взаправду!
— Да не суетись, не суетись ты! — одернул его инспектор. — Закрепи, а то нас вместе с веревкой.
— Слышь, Роман, — зашептал Гусятов, привязывая шнур к кнехту. — А ведь так нам, пожалуй, ее и не вытащить! Буксировать надо!
— Придется, — выдохнул Шмаков, с трудом удерживая шнур, который уходил то под катер, то куда-нибудь в сторону.
— Вишь, как мотается, словно лесочка — туда-сюда, а там ведь одних грузов пуд… Ну и хреновину заловили!
— Держи! — Шмаков передал шнур Гусятову и спрыгнул в кабину. — Если зацепит корягу, поотпусти — там у тебя метра четыре в запасе, и крикни — я сразу назад сдам.
— Ясно, — кивнул Гусятов. — Нажимай потихонечку.
Инспектор осторожно повел катер с пришвартованной лодкой против течения, так легче было в случае зацепа дать задний ход. Но коряжистые места миновали благополучно и, ткнувшись в песок ближайшего пляжика, где горел костер заезжих рыболовов-любителей, оба — и браконьер и инспектор — спрыгнули в воду и поволокли добычу на отмель.
— Белуга! — ахнул монтер.
— Килограммов на шестьдесят, — определил Шмаков.
— Эй! — крикнул Гусятов парню, выскочившему из палатки. — Тащи чего-нибудь твердое!
— А чего? — растерялся тот.
— Все равно! Топор, камень, полено — по носу ее вдарить! Это ж белуга, — объяснил монтер, задыхаясь, — она сразу того…
— Хороша! — вытер лоб Шмаков, полюбовавшись минуту, и достал нож.
— Погоди, сейчас топор принесут. — Монтер лег на песок и раскинул руки, — Фу, черт, совсем умотала.
Инспектор оседлал рыбу, которая теперь, на отмели, не сопротивлялась почти, распорол сеть вдоль шишкастого белужьего хребта так, что длинный нос попал на свободу, быстро пересел, не давая рыбе запутаться снова, и взрезал сеть в другую сторону до хвоста. Потом встал, спрятал ножик и ногой толкнул рыбу в бок. Она перевернулась, как бревно, и, изогнувшись, ударила хвостом, окатив водой и инспектора, и стоявших за ним туристов — их было трое: один с топориком, другой с поленом, третий держал подсачек. Окатило водой и Гусятова, который, разинув рот, приподнялся и недоуменно следил за освобождением белуги. Гусятов вздрогнул, вернулся к горькой реальности и вздохнул: хорошая была рыба. А когда Шмаков, обняв белугу под брюхо, отволок ее на достаточную глубину, монтер поинтересовался:
— Слушай, инспектор, а если бы ты меня с этой тушей накрыл, что тогда?
— Соответственно, — пожал плечами инспектор. — Лодка, моторы и четыре сотни.
— Ну уж это ты брось! Это слишком!
— Не, — прикинул инспектор, — думаю, в самый раз. А теперь поезжай домой — и с двадцатником к Тоньке. Она тебе бланку выдаст — распишешься.
— И Тоньку, вишь, к враждебной деятельности привлек! — обратился монтер к туристам. — Навроде секлетарши она теперь, — скорчил рожу и повилял бедрами. — Тьфу! Таку девку споганил!
— Чего?! — подступил Шмаков. — Как это так «споганил»?
— Идеологически! — решительно пояснил монтер.
— А-а, — смягчился инспектор.
— Где ж я сейчас двадцатник достану? — без всякого перехода спросил Гусятов.
— Не достанешь?
— Где же?
— Снимай моторы.
— Ну…
— Снимай, говорю, «Вихри»!
— Эх, мать честная!
— Давай, давай, а то зубами стукочешь — аж страшно.
— Холодно ведь…
— Во! И я говорю. И это, чтоб мне без шуток!
— Да ладно! В первый раз, что ли?
Отвязывая лодку, монтер вдруг поинтересовался:
— Слушай, Шмак, а вот когда мы тянули, тебя, часом, азарт не прошиб?
— Было, — признал инспектор.
— Вот черт! — рассмеялся Гусятов. — Молодец!
— Чего это вдруг?
— А черт его знает, сам не пойму… Но чего-то, — он хитро прищурился, — чего-то есть.
— Балабол, — отмахнулся инспектор. — Ну а вы, орелики, чего стоите? Или не знаете, что осетровые под запретом?
— Ну, мужики, держись! — крикнул Гусятов и, потеряв чувство солидарности, захихикал.
— Знаем, — виновато сказал один, — да как-то… от неожиданности.
— Рыбина больно здоровая, не видали таких, — помогал оправдываться второй.
— Это да. Я и сам таких… — инспектор закурил, — не часто вижу… Откуда будете?
— Из Москвы.
Шмаков помолчал, потом, скрывая зависть, тихо спросил:
— Студенты?
— Отучились уже.
— А сюда, стало быть, в отпуск?
— Ага.
— Ну и что ловится?
Они подвели Ромку к палатке, у которой на проволоке вялилась рыба: красноперки, лещи.
— Удочкой?
— Конечно!
— А если б то же самое сеткой… — Шмаков прикинул, — рублей эдак в двести пятьдесят обошлось. Понятно? — спросил инспектор того, что стоял ближе.
— Понятно.
— Да ты брось сачок-то? Чего ты с ним ходишь, чудила?.. Был тут раньше рыбацкий колхоз, сейчас-то его упразднили — ловить нечего… Так вот, в лучшие свои времена колхоз вылавливал за сезон, думаю, раз в пять меньше, чем ваш брат любитель нынче вылавливает…
Ребята виновато молчали.
— Да не тушуйтесь, — вздохнул инспектор. — Что ж с вами делать? Закона качественного на вас пока нет. Ловите.
— А спиннингом разрешается?
— Разрешается, — продолжал горевать Шмаков.
— Что-то неважно…
— Это уж я не виноват. Попробуйте вон у того обрыва. Там суводь — быстрина, должен брать жерех. И судак крупный, килограммов до десяти. — И пошел к своему катеру.