…Пообедали, стали собираться домой, и тут выяснилось, что у Филимона собака пропала. Кричали, стреляли, дудели в стволы — бесполезно. Боткин предположил, что Глаша пошла погулять как легавая, где-нибудь нашла нору и залезла туда как норная. Посмеялись, но Соловей обнаружил, что потерялась и Найда. Такое в общем-то случается на охотах: привязавшись к следу, собаки, бывает, уматываются за зверем на целый день, а то и на два. Квасов и Соловей вынуждены были остаться. Боткин и Олег присоединились.
— Что будем делать? — спросил председатель, когда они остались вчетвером.
— Ждать, — пояснил Боткин. — Больше нечего. Вдруг твоя норная по ошибке в дренажный коллектор воткнулась и путешествует там теперь, а Найда ждет ее у какого-нибудь выхода аж за несколько верст?
— Да нет тут дренажных труб, — отвечал Квасов, — не окультурено поле.
— А ты почем знаешь? — изумился Боткин председателевой проницательности.
— Да вспомнил я эти места: мы про них на последнем заседании Совета по охране природы беседовали. Директор тутошнего совхоза собирался грунт с полей на болото перевезти.
— Зачем? — не понял Олег.
— Ну дак он Катькин мох-то высушил? Высушил! Засеял, а ни черта не взошло. — Председатель развел руками. — Теперь вот землю туда перевезет и по новой попробует.
— Зачем? — Олег растерянно смотрел на Соловья — не шутит ли председатель? Но Соловей стоял, опустив голову. Боткин пристально вглядывался в заоконную даль.
— Бесхозяйственность, — объяснил Квасов, — Совет возражал, но — надо. Куда денешься?
— Боже мой, — прошептал Олег. — Бред какой-то…
Боткин, скосив на него глаза, коротко усмехнулся: все лицо молодого заготовителя было усеяно разнокалиберными родинками, которые при изменении выражения то собирались в кучку, то рассыпались, то взлетали, то падали.
— Так что… Кстати, какое сегодня число? — вдруг поинтересовался Квасов. — Ну да: не то завтра, не то послезавтра директор совхоза собирался присылать сюда бульдозер, экскаватор, машины. Такое совпадение, значит. Может, правда, сначала и не сюда, а на другое поле — их тут несколько.
— Бред…
— Какой мох был, — вздохнул Соловей, — верст пятнадцать в длину, пять — в ширину… А глухарей, тетеревей!..
— Клюквы! — добавил Боткин.
— Бесхозяйственность, — снова развел руками Филимон Квасов. Олег настороженно посмотрел на него.
— Ну ладно, — вмешался Боткин. — Надо располагаться. Глядишь, день-два проторчим.
— А вдруг собачек волки задрали? — предположил Квасов. И все почему-то устремили взоры на Боткина.
— Ну и народ, однако! — укоризненно покачал тот головой.
Первым делом затопили печь. Дров в каждом дворе, слава богу, было запасено. Желтые, офанерившиеся листья фикуса пошли на растопку. И уже вскорости русская печь покрылась холодной испариной, словно из нее начала выходить хворь. Олег подмел избу, протер зеркала и оконные стекла нашатырем, обнаруженным в аптечке. Достал из сундука чистенькие занавесочки — принарядил залу. Боткин, походив по соседям, собрал дюжину разнообразных керосиновых ламп; почистил и пустил тикать ходики; заправил водой два умывальника — один на кухне, другой — возле крыльца. Натаскал глины, которой и замазал чадящие трещины в печке.
А Соловей, заняв в доме напротив голубой красочки, подновил изгородь и наличники, потом сходил в клевер и принес оттуда двух разнополых зайчат да еще прихватил по дороге случайно встретившийся пчелиный рой. Зайчат он посадил в крольчатник, пчел пустил в улей.
— Для чего это, дядя Вань? — не понял Олег.
— Для жизни, — доходчиво объяснил Соловей.
Продуктов брали с собой немного — все ж не планировали ночевать на маневрах, так что пришлось срочно подсобрать белых грибов, кое-где по огородам обнаружилась самостоятельная картошка, да дикорастущих морковин еще нашли. Компот варили из яблок, черной смородины, крыжовника, малины, боярышника и шиповника.
Стемнело. Олег взялся запаливать по всей избе лампы, Соловей сел за стол набивать патрон для ружья. Боткин растопил печь-голландку, а Филимон решил перед сном проверить состояние дымохода. Слазал на чердак и притащил пыльную шкуру. Бросил на пол и спрашивает:
— За сколько возьмешь?
Олег покосился:
— Бутылка. — И, отрегулировав пламя основной лампы, висевшей над головой Соловья, пошел задергивать занавески.
— Каким же это образом ты насчитал? — серьезно спросил Филимон.
Олег вернулся к овчине, пошевелил ее носком сапога.
— Сняли со полтора года назад. В большой мороз…
— Иван, у них здесь не в зимнего Николу престольный? — поинтересовался Боткин от печки.
— Сто семьдесят два, — произнес Соловей, перекладывая дробинку, и согласно кивнул.
— Точно, в запрошлую зиму на Николу мороз был, — припомнил Боткин.
— Повесили во дворе на веревку, — продолжил Олег. — Снег шел…
— Метель была, — подтвердил Боткин. Филимон подозрительно посмотрел на него.
— Дня через три сняли…
— Конечно: отгуляли, — Боткин загнул два пальца, — опохмелились, — загнул третий палец.
— Перенесли на чердак и бросили на какую-то жердь, — закончил Олег.
— Откуда ты все это?.. — прошептал Филимон.
— А! — махнул рукою Олег. — Там вон и полосочка от веревки, и пятна от снега — дело нехитрое.
— Но отчего ж непременно бутылка, а, скажем, не пять и не семь рублей?
— Вычислительный центр требует, — пожал плечами Олег. — Говорят, алгоритм такой, да и…
— Сто двадцать! — выпалил Соловей, переложив очередную дробину. Все вздрогнули, разговор прекратился.
— Двести двадцать, наверное. Сто двадцать было уже, — и Олег сел за стол, подстраховывать Соловья в сложном деле.
Квасов нерешительно подошел к печке, проверил пальцем, не пачкается ли побелка, и привалился спиной. А Боткин сидел на низенькой «доильной» скамеечке перед огнем и, завораживаясь, клонился все ближе и ближе к топке. Филимон шмыгнул носом:
— Что-то горит!
— Двести пятьдесят девять, двести шестьдесят, высунь морду-то из огня! Двести шестьдесят один…
Боткин дернулся, осторожно ощупал лицо:
— Действительно, пригорать стал. Виноват. Задумался, свою, можно сказать, профессию вспомнил. Какая-никакая и у меня была. Тоже дело знал не хуже, чем Олежка свое или, к примеру, Иван свое.
— Какая ж твоя профессия? — насмешливо спросил Филимон.
— Крестьянин дак! — удивился Боткин непониманию. — Землю пахал, хлеб ро́стил… Лен, картофель, всякую другую ботву.
— Ну ты ладно — колхозник, а у Соловья-то какая профессия? — не унимался Филимон Квасов.
— Всю жизнь человек в лесу живет, — задумчиво глядя в огонь, отвечал Боткин. — С леса кормится — уметь надо. Трудная у Соловья доля…
— Ну а меня-то ты что пропустил? — шутливо поинтересовался Филимон.
— Тебя-то?.. Ты, браток, человек ре-едкостного таланта. Место твое — в тылу врага. Ты лет за десять любую державу разоришь. Надо же, в кои-то веки раз спутник в наши края упал, и угораздило на твою деляну!
— Ну так что ж? — Филимон недоумевающе полуобернулся. — Меня даже по телевизору показали!
— Полверсты от дороги, и не смогли подобраться! Нет, говорят, на земле техники, чтобы через такие завалы прошла. Вертолет вызывали.
— Ну так что ж? Ведь деляна же! — Квасов дернул плечами и вновь привалился к печке.
— Была одна книга божественная. Знаешь, чего там написано?
— Не знаю и знать не хочу, я неверующий, — проворчал Филимон.
— Без разницы. Так вот, написано там, что есть время бросать химикаты и есть время собирать их. Есть время рубить деревья и есть время сажать их, понятно? Ты, Филимон, за свою жизнь хоть одно деревце посадил? Ни единого ведь. А сколь изничтожил — да понапрасну?
— Если насчет бесхозяйственности, — с удивлением в голосе отвечал председатель, — то я согласен.
— Да что вы все: бесхозяйственность да бесхозяйственность? — рывком поднявшись из-за стола, Олег шагнул в одну сторону, вернулся обратно, наконец, встав боком к Квасову, раздраженно сказал: — Это ведь вы ее породили!
— Я? — переспросил Квасов и чуть растерянно, но тем не менее исполненным превосходства взглядом обратился сначала к Боткину, потом к Соловью. Боткин по-прежнему смотрел в огонь, Соловей все так же пристально считал дробины, и Филимон, как ни терзал их взглядом, так и не сумел получить каких-либо союзнических заверений.
— Именно вы! Или она вас!..
— Да я, конечно, я понимаю… — суетливо пробормотал председатель.
Увидев испуг в его глазах, Олег как-то разом обмяк. Вздохнул и, возвращаясь к окружающей действительности, пустым, бесцветным голосом завершил разговор:
— Ладно, давайте спать.
Белье стелить не стали, легли поверх одеял: на одной кровати — под васнецовской «Аленушкой» из старого «Огонька» — Олег, на другой — под шишкинскими медведями — Квасов. Досчитав до какого-то заветного числа, Соловей снарядил патрон и полез спать на печку.
Один лишь Коля Боткин все не ложился. Сидел, сидел у огня, потом пошел за дровами. Вернулся, запыхавшись.
— Куда ходил? — сквозь сон поинтересовался Филимон Квасов.
— На охоту.
— Чего добыл? — в рифму пошутил Филимон.
— А енота, — не ударил в грязь лицом Боткин.
Филимон поднял голову:
— Ты что, серьезно?.. Да ведь сейчас не сезон…
— Я ж не убивал: вышел до ветра, включил фонарь, он увидел и повалился.
— Ну да! Они обычно так и притворяются! Где он лежит-то?
— В крапиве.
Филимон живо поднялся, надел сапоги и, взяв фонарь, вышел. Олег хотел было тоже встать, но Иван тормознул: «Лежи, парень». Олег вопросительно посмотрел на Боткина — Коля уже успел припасть к топке. Хлопнула входная дверь, и в избу влетел председатель.
— Ты что, издеваешься? Там кабаны!
— А мне показалось, что там енот был, — удивленно отвечал Николай.
— Я, понимаешь, полез в крапиву, включил фонарь, а они: хрю, хрю — и на меня. Ха-ам, — укоризненно пропел председатель. — А ведь старый уже человек, должен вроде бы понимать