— Говорил я ему! — недовольно поминал Микушин приезжего. — А он: «Все будет». Пусть теперь сам и достает.
— Пусть, пусть, — соглашался диакон.
На следующий день до Солирецка докатился слух, что в одном месте крестьяне, недовольные свержением Лузгунова, напали на засаду и вырезали разбойников. Рассказали об этом раненые, сумевшие удрать от расправы. Они же сообщили, что, сняв засаду, мужики пропустили по дороге розвальни.
— Кто еще? — недоумевал Сова. — Лузгунов и телеграфист убиты, кузнец и в кузнице и в тюрьме под охраной — кто еще?
Сообщение о том, что кто-то сумел вырваться из осажденного города, страннейшим образом подействовало на приезжего: сидя в своем кресле, он вдруг задрожал, закашлялся и, опустив голову, прикрыл руками слезящиеся от смеха глаза. Потом жалостливо взглянул на поручика и весело произнес:
— Плохи ваши дела, милостивый государь!
— Вы только пугаете да пророчествуете! — вспылил поручик. — А сами положительно ничего не предпринимаете для общего дела! Где соль, которую вы нам обещали?
— У Шалаевой — так, кажется, ее зовут?
— А на какие деньги мы купим соль? Да и вообще, — махнул рукой, — какие сейчас деньги?
— Ну, золото и драгоценности пока из цены не вышли, — возразил на это приезжий.
— Где я возьму золото? — взвизгнул поручик. — Монастырь дает одно продовольствие…
— Да хотя бы вот здесь, — спокойно ответил приезжий, указывая на угол с иконами.
Диакон покраснел:
— Оклады эти недороги, да и камушки все фальшивые…
— Значит, надобно достать, — удивляясь несообразительности, приезжий поморщился.
— Где?! Где?! — отчаянно воскликнул поручик. — Кто даст мне золото? Не пойду же я грабить?!
Приезжий недовольно покачал головой:
— Диакон, велите поручику уйти. У него еще столько дел, а мы отвлекаем…
Диакон хмуро кивнул, Сова взял Микушина за локоть. Просидев несколько минут в задумчивости, приезжий сказал:
— А что, друг мой, вы рассказывали о человеке, который уволок большевика с площади? Он, кажется, ювелир! Или даже что-то вроде хранителя артельных запасов?
— Да Плугов-то здесь при чем? — настороженно спросил диакон, боясь, что затевается новое бедствие. — Конечно, характеру человек невеселого, про него всяческое болтают, но…
— Не волнуйтесь, диакон, никто не собирается убивать вашего ювелира, я просто хотел поинтересоваться его запасами.
— Он хотя человек и не политический, боюсь, ничего не захочет дать…
Отцу диакону было неведомо, что ночью, когда Сова, занимаясь приготовлением обеда, сообщил приезжему о первом, неудачном, походе в больницу, вышел разговор и о Плугове:
— Он что — сочувствует большевикам?
— Не, ему все без разницы. — Сова запалил лучину и сунул в печь. — Его даже хотели в Совет к студенту подбавить. Нет, говорит, не хочу политикой заниматься. Политика, — Сова поднял глаза в потолок, припоминая, — политика, говорит, это борьба за выгоду — во как! И мне, говорит, это совсем ни к чему.
— А-а, — понимающе протянул приезжий.
— Вообще-то он лювелир. Не то чтоб лювелир, как наши, — ни золотом, ни серебром он не балуется и скань не умеет делать. Чернить тож…
— Тогда какой же он ювелир?
— Камушки разные обрабатывает — для колец там, для брошек.
— Где ж он берет камушки?
— А сам находит. Все лето прошатается незнамо где, притащит камушков, а потом точит… Блестят! Жуть просто!
— Да где ж он находит камушки? У вас ведь тут ни одной горы нет!
— Далеко! Весной уходит, а вертается, когда уж снег выпадает — не иначе на Урал шастает.
— Что же он — рудознатец?
— Не знаю. Только хаживает он далеко. И вообще — человек смурый. У нас его побаиваются, говорят, ежели кто кладами промышляет — непременный убийца. — Сова вздохнул и пожал плечами. — Говорят, без убийствов в этом деле нельзя.
— Ай-яй-яй! — приезжий, глядя на Сову, рассмеялся.
Тот сначала не понял, а потом:
— Ладно вам! Чай, сами затеяли!
— Да я ничего, ничего, — поспешил успокоить приезжий.
Печь разгоралась.
— Однако, мяса сегодня батюшка совсем мало дал — щи получатся постные, — и грустно склонился над чугунком.
— Слушай, а золота ваш рудознатец не находил?
— Находил. Артельные с его золота много безделушек работали.
— Откуда он знаком с делом, не скажешь?
— Черт его знает. Книг у него, говорят, тыща. Может, через те книги?.. Или вот, ежели где колодец рыть — сразу место угадывает. Нюх, что ли?
— А скажи, много ли он камушков делал?
— Почем мне знать? Сколь надо, столь, значит, и делал. Спросите лучше у батюшки — ему лювелиры на сохранение какой-то леестр оставили. До спокойных времен.
Отец диакон теперь, конечно, догадывался, что один лишь Сова мог сообщить приезжему об артельном реестре, но, догадываясь, не сердился, понимая, что мужик так же, как и сам диакон, да и весь город, страннейшим образом попали под власть приезжего.
Человек ленивого ума, диакон был из людей, привыкших, не задумываясь, решать вопросы денежным мешком, и, встречая наделенных большею властью или большим богатством, также, не задумываясь, повиновался. Однако события последних дней повергли диакона в такой испуг, такую растерянность, что он с нетерпением ждал отъезда внезапного гостя.
— У Плугова, наверное, мало что сохранилось, — просительно отвечал батюшка.
— Не важно. Отправьте кого-нибудь и дайте мне реестр. А когда ювелир придет, будьте так любезны, оставьте нас.
Через полчаса в комнату тяжело ввалился неимоверно заросший, бородатый человек. Без шапки, в холщовом, перетянутом веревкою зипуне, который с одинаковым успехом можно было назвать и зеленым, и белым, и рыжим. В лоснящихся валенках, обшитых понизу кожей. Длиннорукий, сутулый, виду необыкновенно угрюмого.
— Зачем понадобился? — недовольно спросил он вместо приветствия.
— Вот тут… господин приехал, — указал диакон, поднимаясь из-за стола.
Плугов без приглашения сел в кресло:
— Чем обязан?
— Я, собственно, по поручению патриарха занимаюсь восстановлением торговли с поставщиками дичи.
— Стало быть, и патриарху жрать нечего.
Приезжий смущенно кашлянул, не зная, как перейти к нужному разговору: настолько мрачным и безразличным был ювелир.
— Я понимаю, что вы в этом плане интереса не представляете, то есть в первую очередь вас самого едва ли это заинтересует.
Плугов недоуменно посмотрел на приезжего, мол, что тогда говорить? Закрыл глаза и глубоко вздохнул, как будто засыпая.
— Устали?
— Не выспался. Разбудили, сволочи…
— После охоты?
— Ага, — промычал Плугов, не открывая глаз.
— Охота была удачной?
Ювелир не ответил.
— Я говорю: хорошо поохотились?
— А? — словно очнувшись. — А! Плохо.
— Не повезло?
— Вам чего? — поинтересовался Плугов сквозь дрему.
Отец диакон, который подслушивал разговор за дверью, хотя мало чего расслышал, но по интонациям угадал: «Энтот-то лебезит перед нашим! А нашему ювелиру вроде и наплевать! Коса на камень!» Испугавшись наступившего молчания, он осторожно прошел в дальнюю комнату. И вовремя — гость высунулся проверить. Правда, не из подозрительности, а потому, что мрачная грубость Плугова совершенно разрушила тщательно продуманный разговор. Постояв на пороге, он нерешительно произнес:
— У меня к вам дело. — И вернулся за стол.
— Какое? — лениво полюбопытствовал ювелир.
— Я мог бы купить ваши камни.
Плугов поморщился:
— Я работаю на Фаберже.
— Знаю, знаю! Я даже встречал в Петербурге камни вашей работы.
— Ну? — несколько оживившись, удивился Плугов.
— Да. Изумруд…
— Который? — перебил ювелир. — «В крапай» или «в каст»?
— Что, что, простите?
— В какой оправе?
— В золотой.
— Да не об этом я. Как прикреплен? Лапками?
— М-м… похоже, но точно не скажу. Ривьерку видел — серебро, сапфир.
— Была такая, что из того?
— Я просто хотел высказать свое уважение и предлагаю услуги. Компания Фаберже развалилась, и если у вас что-нибудь в наличии…
— Ну, есть кое-что, но там не только моя работа, надобно поспрашивать мастеров.
— Боюсь, что расспросы окажутся долгими, а я спешу.
— Дело хозяйское.
— А не найдется ли у вас какого-то своего товара?
— Своего нет.
— А карты?
— Карты?
— Да! Ведь вы путешествуете, ищете камни и, наверное, обозначиваете места?
— Вам-то что с этих карт? Вы ж не попретесь ни на Урал, ни к северным морям.
— Я, положим, и не «попрусь», как вы сказали, а кто-то другой…
— Кто именно?
— Ну, скажем, американцы с англичанами.
— Эвона! А почем верста? Нет, милейший, я уж дождусь какого-нибудь постоянного правительства. Худого, но своего. Пущай оно пользуется.
— Мысль хорошая, но дело в том, что не сегодня-завтра американцы высадятся на севере, чтобы принять сторону воюющих с большевиками, и в случае разгрома большевиков вам придется передавать карту правительству, весьма обязанному иностранцам. Так что не откладывайте на завтра…
Весть о скором вторжении настолько потрясла Плугова, что он забыл думать о картах, золоте и камнях, машинально сказал: «Посмотрим», собрался встать, но:
— Ну а как, собственно, вы живете? Чем питаетесь? — полюбопытствовал вдруг приезжий.
Плугов усмехнулся, вспомнив, что за сегодняшний день второй уже человек спрашивает его об этом.
— На охоту хожу.
— Ну а если охота неудачна, как, например, вчера?
— Значит, завтра снова пойду, — пожал он плечами и поднялся.
Приезжий проводил его до дверей.
— Ни пуха ни пера!
— К черту!
— Жаль, однако, что у нас дело не сладилось. Я понимаю: в столь короткий срок трудно завоевать доверие. К тому же времена нынче смутные, и зла всякого по земле — тьма! Даже у вас черт знает что творится: стреляют, убивают, а такой, казалось бы, тихий город! Как, кстати, вы ко всему относитесь? Или вас это не интересует? «Политика — борьба за выгоду» — ваши слова?