— Не знаю. В больницу пора. — И стал одеваться.
Авдеев возница вывел со двора сани и, искоса глядя на середину улицы, ждал хозяина. Лошадь вздрагивала, храпела, мужик с трудом удерживал ее. Появился вакоринский паренек. Прижимаясь к забору, добрался до калитки и юркнул. Подошел Тимофей Плугов. Остановился.
— А! — с крыльца заорал Текутьев. — Мы тут немножко это… Вишь, сволочи, захотели Вакорина заарестовать. Да чего смотришь? Садись!
Плугов, не поднимая глаз на Авдея, сел рядом с ним. Поехали. Полкан бежал следом. У дома диакона Текутьев велел остановиться.
— Отец! — заорал он. — Выходи!
На крыльце показался диакон:
— Авдеюшка, дорогой! Сколь мы тебя не видывали!
— Ладно! Там мой Полкашка трех мужиков порвал, дак гляди, сукин сын, чтоб фельдшер остался в целости! Ежели кто пальцем тронет, так я и на тебя кобеля спущу. Гони! — приказал он вознице, Полкан рявкнул на отца диакона, лошадь понесла.
— Чего грустишь?! — Авдей хлопнул Плугова по плечу и заорал песню.
Какая-то старушонка, выбравшаяся было разгрести снег перед окнами, тут же и исчезла, где-то испуганно замычала корова, сидевшие на рябине снегири бросились врассыпную, с забора свалился кот.
— Го-ни-и!
Дорога на текутьевскую лесную дачу шла через холмы невысокого водораздела, за которым начинались притоки северных рек. Близ Солирецка холмы были большею частью голыми — микушинские предки некогда выжгли лес под посевы. Снегу на открытых местах понамело, и лошадь, хотя угадывала вчерашний свой след, тащилась медленно — два часа прошло, а солирецкие колокольни так и маячили за спиной. Путникам иногда приходилось даже слезать с саней, чтобы подсобить лошади. Авдею эта работа нравилась: он сбрасывал шубу, прыгал в снег и, упершись плечом, командовал:
— Навались! Еще навали-ись!.. Полкашка, сволочь! Поди прочь! Навали-ись! Пошла-а!.. Тпрру, черт! — осаживал он возницу. — Ты что, решил нас с ювелиром тута и бросить?! Каков злодей? А, Тимоха! — обращался он к Плугову. — Каков злоумышленник?!
Возница довольно улыбался и, придержав лошадь, ждал, пока и люди выберутся из заноса.
Когда поля кончились и дорога ушла в лес, сани покатили живее: здесь намело совсем немного, а кое-где и вчерашний след был виден.
Устроившись поудобнее, Авдей завел разговор о том о сем, но Плугов отмалчивался: он болезненно переживал вынужденную свою зависимость от Текутьева, от его воли и власти. Да и небрежная жестокость Авдея к тем, оставшимся у дома фельдшера, вызвала в Плугове ответную злобу. Но есть было нечего, и Плугов, сдерживая негодование, терпел благосклонность лесопромышленника.
— Ты вроде бобыль?
— Да.
— Ну счас я тебя своей Софке на откуп дам. Ей, поди, Гришка, приказчик-то, надоел?
— В точности — надоел, — подтвердил возница.
— Вот обрадуется!
— Как так? — не понял Плугов.
— А чо? Мы по-заграничному: она с Гришкой, я — с солдатками. У меня, брат, их цельных шесть штук!
Плугов недоуменно посмотрел на Текутьева, тот подмигнул.
— Ничего, это ненадолго. Скоро я крутой разворот возьму — такая, брат, невеста у меня на примете — пупсик!
— Танька, что ли, Миронова? — полуобернувшись, спросил возница.
— Ха! Бери выше! Чисто миллионщица, бестия! Из России — сразу в Париж или еще куда. И будем кутить, а здесь только дело останется. Пожалуй, всю губернию на корню скуплю. А чо? Губерния хорошая — сосняги такие, что за сто лет не вырубишь.
— Да как же? — не понимал Плугов. — Вы же с Софьей Александровной-то обвенчаны?
Текутьев махнул рукой:
— Наплевать. Живем в лесу, а в лесу, брат, всякое случается. Бывает, что и деревья на голову падают.
Плугов изумленно посмотрел на Авдея: верить или нет? Тот понял, что сболтнул лишнего:
— Это я пошутил, конечно, но… В общем, ладно.
Некоторое время ехали молча, вдруг Плугов попросил остановиться.
— Нужда замучила? — рассмеялся возница.
Но Тимофей указал на цепочку следов, уходящую с дороги в лес.
— Волки. Нас почуяли и свернули. Где-то рядом…
— Чего ж стоим! Гнать надо! — рассердился Авдей.
— Пустое дело: сани перевернутся — и конец.
— Что ж делать?
— Ждать будем. Лошадь выстрелов не боится?
— Не должна, — испуганно отвечал возница.
— Привяжи ее к дереву. А вы привяжите собаку, не то бросится в лес.
— Полкан, Полкашка, иди сюда! — подозвал Текутьев собаку, которая уже почуяла волков и насторожилась.
— Какое-нибудь оружие есть?
— Револьвер! Если не потерял… Вот он, в кармане. — Текутьев достал наган.
— В случае чего — орудуй кнутом, не подпускай к лошади, — сказал Плугов вознице и зарядил ружье.
Ждали недолго. Полкан вздыбился, зарычал, рванулся вперед, лошадь, пытаясь оборвать вожжи, судорожно задергалась.
Плугов знал, что перед неубегающей жертвой хищники обязательно остановятся, можно будет спокойно выцелить и перезарядить, но боялся прозевать нападения со спины и то и дело оглядывался.
Но стая от голода, а может, от долгой безнаказанности шла напрямик. Вот промелькнул среди деревьев один, второй… Текутьев собрался стрелять.
— Погодите! Пусть выйдут шагов на десять, а то спугнем, потом снова ждать, и будем тут сидеть целый день.
Подошли и остановились, словно для того, чтобы проверить: нет ли в неубегающей жертве какого подвоха? И подвох оказался: двое были сражены зарядами крупной картечи. Текутьев высадил вслед убегающим весь барабан и, наверное, зацепил кого-то, потому что собака, порвав ремень, через минуту затеяла в лесу возню. Плугов, перезарядив двустволку, ушел в лес и помог собаке.
— Вот теперь можно ехать, — сказал он Текутьеву.
— Ну нет уж! — возмутился Авдей. — Опосля таких приключений надобно дух перевести. Тут, кстати, и кордон недалеко, наверняка мужики слышали и счас подъедут.
— Зачем нам мужики?
— Пущай колею торят — потом куда легче будет скакать.
Он достал трубку, кисет и закурил, развалившись в санях. Плугов, прислонясь к дереву, ждал.
— Говорят, у диакона какой-то новый человек объявился, — ни с того ни с сего сообщил Авдей ослабевшим после волнений голосом. — Ты не видывал?
— Видел.
— Ну и как?
— Не знаю.
— Насчет леса не интересовался?
— Нет.
— А по каким делам?
— Вроде дичь закупает. Спрашивал еще насчет самоцветов да карты просил.
— А-а, понятно… Продал ему что-нибудь?
— Зачем?
— Чтоб заработать, наверное.
— Это я как-нибудь в другой раз…
— И правильно, — вздохнул Авдей, глядя в низкое небо. — Неча спешить. Скоро на этих картах можно будет посолиднее куш хапнуть. Американцы придут — большие дела по всей России начнутся, а для больших дел завсегда кредит надобен. Его, брат, за просто так никто не отпустит.
Плугов недоуменно и сердито смотрел на Текутьева, а тот пускал себе вверх колечки и провожал задумчивым взглядом.
— Хорошо спрятал-то?
— Чего мне прятать — чай, не краденое.
Авдей приподнялся на локтях, удивленно и с недоверием взглянул на Плугова:
— Врешь!.. Так слушай, братец, — он сел, — ведь тебя, братец, ограбят… Непременно ограбят! — И расхохотался.
— Как это?
— А очень просто, — заорал Авдей. — Придут в дом да и ограбят! Все ж видели, как ты со мною уехал, — вот и ограбят!
Тимофею вдруг вспомнились расспросы приезжего о жратве, об охоте — удачной вышла или неудачной, и когда снова в лес…
— Я ж, брат, этих людей знаю-понимаю! — весело продолжал Текутьев. — Тут, брат, законы свои… О! Мужики едут!
Тимофей перекинул ружье за спину. Подъехали дровни, в них двое вооруженных.
— Авдей Данилычу наше почтение!
— Здоровы, здоровы!
— Что за пальба тут у вас?
— Волков стреляли.
— Дело знатное! А это кто?
— Ювелир. Собрался со мной, а дверь не запер — вот ха!
— То-то смурый, как туча… Что слышно?
— А! Поручишко этот взялся, да на него поплевывают, — сообщил мужикам Текутьев и пренебрежительно махнул рукой.
— Солдаты как?
— Пока не слыхать.
— Что ж тогда, поторапливаться?
— А погодите. Говорят, на станцию люди ушли, как бы карательного отряда не вызвали. Погодите. Случай чего — сюда не полезут, а когда отряд уберется! — И подмигнул мужикам.
— Я пойду, — мрачно сказал Плугов.
— Шагай, шагай, — согласился Текутьев, — да наперед не держи ничего дома аль при себе на купецкий манер. То-то купцов по дорогам без счету порезано, — мужики снисходительно заухмылялись. — А меня, брат, — продолжал Авдей, — резать нечего — гол как сокол! По заграничным банкам — другое дело, но этого не отымешь. Прощевай!
Отойдя шагов на пятьдесят, Тимофей услышал за спиной взрыв хохота. Не обернулся, пошел быстрее.
IX
Студент прислуживал истопником в женской гимназии. Имел за это угол во флигеле и сносный харч. Был он человеком тщедушным до такой степени, что каждый солирецкий житель понимал: крепкой мысли здесь не удержаться. Казалось, впихни ему в голову мысль большую и крепкую, как кирпич, тут же насквозь и провалится, ни за что не зацепившись, — настолько не ощущалось под одеждой никакого строения.
Однако туманные призывы студента к всеобщей и абсолютной свободе город слушал охотно, и во времена своего участия в Совете студент собирал на Крестовоздвиженской большие толпы народу, разевавшего рты в тщетных потугах наглотаться этого неосязаемого тумана. Зато уж в сердца барышень-старшеклассниц туман проникал без видимого усилия. И вероятно, быть студенту битым отцом какой-нибудь соблазненной красавицы, на телесное развитие которой удаленность от железной дороги пагубного влияния не оказала, когда б не случай — друг и враг сюжета.
Раз к студенту, выступавшему на митинге, подошла собачонка, обнюхала валенок и задрала заднюю лапу. И если в политическом плане студент ничего не потерял — все равно нечего было, то его кавалерская репутация оказалась подмоченной безнадежно. Правда, никто не ведал, что виною происшествия была вовсе не собачонка, а щенок, подобранный студентом осенью у реки, — наверное, топили небрежно. Теперь щенок благополучно рос во флигеле, был всем хорош да, как всякий ребятенок, мочился где вздумается. И в калоши. Студент никогда и нисколько его не наказывал. Даже после происшествия на Крестовоздвиженской площади. Только выпросил у штабс-капитана Шведова поношенные сапоги, в них и являлся митинговать. Однако барышни совсем перестали влюбляться в «политического».