Но тюрьма, в которую ввели русских, была куда суровее и мрачнее сарая и клеток в Хакодате. Для трех офицеров был отведен один ящик, для матросов и Алексея — другой. В ящики надо было вползать на четвереньках. Заключенные были все время на виду у стражи. Ночью только коптилка у караульных давала проблески света. Пища была отвратительная. Чай без сахара.
Все строение — низкий сарай — было окружено земляным валом и деревянной стеной. Новые, столь ценные в Японии, бревна ограды говорили о том, что японцы готовили тюрьму тщательно и надолго. Частые, через каждые полчаса, проверки свидетельствовали о строгости режима.
Местный буниос (губернатор) Аррао Тадзимано Ками принял русских в огромном светлом зале с раздвижными ширмами вместо стен. Пол зала выстлан мягкими циновками. Чиновники были одеты в свободные красочные халаты с широкими спадающими рукавами. Они сидели на полу, поджав ноги.
Задав несколько вопросов о Хвостове, губернатор стал спрашивать о посторонних вещах. Как русские хоронят мертвецов, какие ставят памятники? Какие шляпы носит русский царь, какие одежды, сапоги? Как одеваются чиновники, что носят женщины, дети? Чем торгуют в Петербурге? Какова высота, длина и ширина царского дворца? Какие у русских праздники? Каких лет женщины рожают и носят ли шелковые платья?
Вопросам не было числа, и надо было опасаться, как бы не ответить на один и тот же вопрос по-разному: ведь секретари записывали всю эту чепуху, и, конечно, буниос был рад поймать русских на противоречиях.
Губернатор не скупился на встречи. Русских приводили к нему во дворец часто, и он целыми часами мучил их расспросами. Он старался казаться доброжелательным — велел сшить русским офицерам платье по европейскому образцу, матросам выдать теплые халаты, улучшить питание. Каждый день русских стал навещать лекарь.
В конце октября пленникам были выданы бумага, японская тушь для письма и кисточки. Было предложено начать подробное изложение всего дела, начиная с отбытия из Петербурга и кончая приходом в японские воды.
Теперь приходилось иметь дело с официальным переводчиком Кумадзиро. Это было нелегкое дело. Переводчик плохо понимал русский язык и смертельно боялся допустить ошибку.
Это часто создавало непреодолимые препятствия. Над иным словом бились часами. Например, слово «императорский». «Император» перевести можно. А куда девать «ский»? Пропустить совсем нельзя. Два дня ушло на одно это слово. Как быть с предлогами? В русском языке они ставятся перед существительным, в японском — после него.
Еще труднее получалось с порядком слов. Вот уже смысл отдельных слов ясен. Но когда слова расставляли в порядке японского синтаксиса, получалась несусветная чепуха. Зато великую радость Кумадзиро доставляли фразы с одинаковым порядком слов в русском и японском тексте.
Только в середине ноября удалось составить японский текст «Дела ,,Дианы»». После этого с немалыми трудами был составлен текст прошения на имя буниоса об освобождении и отправке на родину всех русских моряков.
И вот тогда случилось еще одно неожиданное происшествие. Алексей заявил японцам, что все его прежние показания — ложь. Теперь он стойко утверждал это, невзирая на угрозы смертью.
Русских повели к губернатору. И конвой и чиновники держались весело. Намекали на ожидаемую радость.
Действительно, буниос с довольным видом заявил Головнину и его товарищам, что он, буниос, верит им. «Диана» действительно пришла с мирными целями, а поступок Хвостова был злонамеренным действием, за которое может отвечать только сам Хвостов. И если бы судьба русских зависела от него, буниоса, он тут же отпустил бы их на родину. Но он только буниос провинции и без воли японского императора сделать этого не может. Он приложит все усилия, чтобы получить такое решение от императорского правительства, а пока с русских снимут веревки и улучшат их положение.
Чиновники и даже караульные стали поздравлять русских. Вернувшись, пленники не узнали своей тюрьмы. Исчезли ящики, был настлан и покрыт циновками дощатый пол, горели свечи, приготовлены курительные трубки и чайные чашки, появилась новая посуда и подносы.
Утром пришли японцы-горожане, иные с женами и детьми. Все поздравляли русских, и появилось даже вино. Настроение пленников поднялось.
Так продолжалось три дня. А затем появились признаки ухудшения дела. Сперва исчезли свечи, вернулся рыбий жир. Веревки вновь повисли на стене.
Появился новый переводчик Мураками Тёскэ. Оказалось, японское правительство нашло, что одного переводчика мало. Надо двоих. При этом обучить нового переводчика русскому языку должны сами русские офицеры.
— Никогда они нас не выпустят! — приходил в отчаяние Мур. — Все это обман. Это чтобы мы не покончили с собой. И не буду я обучать этого Мураками.
— Ну, это напрасно, — спорил с ним Хлебников. — Почему не обучить японца русскому языку? Что плохого? А может быть, это и ускорит разбор нашего дела.
— Я думаю, обучать нужно, — решил Головнин.— Будем все заниматься с Мураками.
Но учиться русскому языку стали ходить и лекарь Того, и переводчик Кумадзиро. Кумадзиро задавал множество вопросов о России и Европе. Любознательность японца подкупала русских.
Тёскэ оказался живым и способным учеником. Он сидел у русских с утра до вечера. Он был доброжелателен, и так как одновременно служил секретарем у губернатора, то это было пленникам на пользу. Но была и другая сторона дела. Тёскэ был чрезвычайно любопытен и во всем добивался точного смысла. А это во многих случаях создавало досадные трудности.
Принес он китайские изображения Кантона. Над зданиями европейских факторий развевались колониальные флаги. Русского не было. Почему? Почему в России простые люди могут иметь такое же имя, как у наследника престола? Японцев это повергало в величайшее изумление. Почему на российском корабле «Надежда» был кормовой военный флаг и, кроме того, имелись флаги различных других держав? И так без конца. А время шло, неделя за неделей, месяц за месяцем.
Но вот Тёскэ пришел с важной новостью: из столицы прибыло решение, не согласное с мнением губернатора.
— Распечатав пакет, буниос даже уронил его от огорчения, — рассказывал Тёскэ. — Если поведение ваше не будет хорошим, губернатору предписывается вновь запереть вас в тюрьму.
Это известие окончательно сразило пленников. Надежда на скорое освобождение рухнула. И у Головнина сложилось решение бежать...
«ДИАНА» ВНОВЬ ИДЕТ НА КУНАШИР
Летом 1812 года «Диана» и маленький бриг «Зотик» вышли из Охотска к Курильским островам. В августе суда вошли в «Бухту Измены».
Рикорд с волнением осматривал в трубу хорошо запомнившийся пейзаж. Все так же возвышалось укрепление, ставшее ловушкой для Головнина и его спутников.
Еще в пути Рикорд заготовил письмо главному начальнику острова Кунашир. В нем он напоминал о том, каким недостойным, обманным путем был пленен командир «Дианы» капитан-лейтенант Головнин и с ним мичман Мур и другие российские моряки. Сейчас «Диана» пришла за ними. У русских нет враждебных намерений против Нифонского (Японского) государства. На «Диане» находится видный японский негоциант Леонзаймо и с ним еще шесть японцев, спасенных русскими с разбившегося прошлым летом у берегов Камчатки японского корабля.
Рикорд попросил Леонзаймо перевести это письмо на японский язык. Японец сперва уклонялся, потом согласился. Рикорд посмотрел на текст перевода и удивился: японский текст был значительно больше русского.
— Почему письмо стало таким длинным?
— Здесь три письма, — пояснил Леонзаймо. — Одно — это перевод вашего, второе — рассказ о моих приключениях и третье — доклад о крушении японского судна, на котором я плавал у берегов Камчатки.
— Хорошо, пусть будет так. Но сперва мы пошлем письмо о Головнине. Получим ответ — пошлем ваше.
Японец сразу пришел в ярость. Лицо его перекосилось. Вынув ножик, он отрезал «свою» часть письма, скомкал и начал жевать.
За последнее время Рикорд приобрел кое-какие знания японского языка и по отдельным словам оставшейся первой части письма смог понять, что там действительно говорилось о Головнине, Хлебникове, Муре и матросах.
Петр Иванович решил отправить эту часть письма с одним из японцев. Мичман Рудаков свез японца на катере к устью речки, где «Диана» брала когда-то воду. Японца встретили три курильца и повели к крепости.
Когда японец и курильцы подошли к крепости, японцы выпалили по «Диане» из трех пушек.
Шел день за днем, а ответа от японцев все не было. Забеспокоился и Леонзаймо, хотя он и утверждал, что в Японии есть обычай не отвечать раньше трех дней.
Рикорд решил набрать воды без разрешения. Когда мичман Рудаков подошел к берегу с бочками и вооруженными людьми, Рикорд отправил в крепость еще одного японца, чтобы разъяснить цель высадки.
Японец вернулся к двенадцати часам. Слова встретившего его японского чиновника из крепости Леонзаймо перевел так:
— Вода пускай бери, а ты ступай назад.
Проходили дни. Никакого ответа на письмо Рикорда не было. Даже Леонзаймо удивлялся молчанию кунаширских властей.
После долгих колебаний Петр Иванович решил послать к японцам Леонзаймо. Обрадованный купец дал клятву вернуться.
— Я вам верю, — сказал Рикорд.
— А если начальник Матсмая не отпустит меня? Там мои жена и дети. Он может убить их.
Это было справедливо, и Рикорд сказал купцу:
— Тогда пишите письмо к родным. Здесь нам делать нечего. Завтра в море...
— Хорошо, — сказал купец упавшим голосом. — Мне остается умереть в неволе. Я долго не проживу.
Рикорд заколебался. Перед ним был человек, у самых берегов родины теряющий надежду когда-либо вернуться к своим, к жене, к семье.
— Я отпускаю вас, — сказал он японскому купцу,— без всяких условий.
Леонзаймо был отпущен к своим в сопровождении японца, который уже ходил к крепости. Рикорд дал Леонзаймо три билета. На первом было написано: «Головнин жив и находится здесь». На втором: «В Матсмае, Нагасаки, Едо». На третьем: «Умер».