Одно время казалось, что Мур стал успокаиваться — начал ходить на охоту. Но однажды наступил вечер, а он не возвращался... Нашли его на берегу озера в луже крови. Мур заменил в заряде дробь на два куска свинца, которые и были обнаружены при вскрытии в его сердце.
Офицеры «Дианы» поставили на его могиле каменное надгробие с вырубленными на нем словами:
Отчаяние
ввергло его в заблуждение
Жестокое раскаяние
их загладило
а
смерть
успокоила несчастного
Семь лет прошло с тех пор, как «Диана» оставила Кронштадтский порт. Петербург, знакомые, друзья вспоминались как что-то бесконечно далекое.
Получив приказ вернуться на родину при первой возможности, Головнин со всей энергией стал готовиться к долгому и трудному пути через Сибирь.
Рикорд рассказывал своему другу о путешествии в Иркутск, стараясь в юмористических тонах изобразить своеобразие этого пути. Головнин слушал не перебивая, но по его взгляду и невольным жестам можно было понять, что воображение подсказывает ему истинный смысл и меру тех усилий, какие потребовались другу в этом героическом походе.
Выехать из Петропавловска удалось только второго декабря. Ехали на собаках, целым поездом. Население Петропавловска устроило Головнину торжественные проводы.
В Иркутск Василий Михайлович прибыл в конце апреля, а в Петербург — двадцать второго июля 1814 года.
Здесь, в столице, его ждали приятные новости. Он получил чин капитана второго ранга, орден Владимира первой степени и пожизненный пенсион в полторы тысячи рублей в год.
Все спутники Головнина также получили новые чины, денежные награды и ордена. Даже курильцу Алексею был пожалован почетный кортик и разрешение получать бесплатно по двадцать фунтов пороха и сорок фунтов свинца ежегодно.
Пережив первые шумные дни чествований, визитов и отдохнув немного, Головнин принялся писать отчет о своем путешествии, о пребывании в плену у англичан и японцев. Его заметки о плавании «Дианы», о японском государстве, о нравах японцев были отпечатаны за счет правительства.
Уже в 1815 году журнал «Сын отечества» напечатал увлекательные записки Головнина о приключениях русских моряков, побывавших в японском плену. Эти записки были переведены на европейские языки. Великий германский поэт Генрих Гейне впоследствии восхищался не только романтическим рассказом, но и умной наблюдательностью автора записок.
Друг Пушкина, декабрист Вильгельм Кюхельбекер, записал в своем дневнике: «Читал записки В. Головнина — без сомнения одни из лучших и умнейших на русском языке и по слогу и по содержанию».
ЧАСТЬ II «КАМЧАТКА»
НЕВЕСТА ИЛИ ПОХОД?
Головнин увидел Евдокию на балу. Потом в доме родственников по матери, куда ввел его Рикорд. Ворвалось в сердце незнакомое, невесть откуда пришедшее волнение.
Лутковские не имели в Петербурге своего дома. Глава семьи, суворовский полковник, жил в небогатом имении в Тверской губернии и больше всего интересовался охотой, предоставляя деятельной и хлопотливой жене устраивать судьбу детей.
Мальчиков Лутковская отдала в Морской корпус, а сама с дочкой — девицей на выданьи — жила у дяди.
Василий Михайлович, чувствовавший себя с женщинами порядочным бирюком, вдруг ощутил, что с этой девушкой он мог бы часами молчать, не скучая, и, что еще более странно, мог бы говорить о море.
Расспрашивая Василия Михайловича о его приключениях, Дуня не восклицала «Ах, как интересно!» и никогда не прерывала. В глазах ее можно было прочесть огромное волнение и сочувствие. Слушая о плене, она страдала сама. Ее большие голубые глаза расширялись, замирали не мигая...
Головнин впоследствии никогда не мог вспомнить, как получилось, что он и Дуня заговорили о взаимной приязни.
Василий Михайлович просил Рикорда позондировать почву. Оказалось, что почва уже подготовлена.
— Она только и говорит, что о тебе.
Рикорд впервые за многие годы дружбы увидел, что Василий Михайлович может так краснеть. Ему оставалось только отвернуться, чтобы не смущать приятеля еще больше.
Все шло гладко, все было обговорено. Но в это время Василия Михайловича вызвали в адмиралтейство и предложили второе кругосветное путешествие на небольшом, но все же больше «Дианы», фрегате «Камчатка».
Счастливый и потрясенный Головнин пришел к невесте с новостью. Евдокия слушала его внимательно и явно радостно, а затем закрыла глаза и требовательным тоном спросила:— Вы же можете взять жену с собой?
Это было столь неожиданно, что Василий Михайлович растерялся.
— Вы бы рискнули?.. В такое путешествие? Ведь это по меньшей мере на год.
— А вы разве сомневались?
«Так вот ты какая!» — думал Головнин. Но он вспомнил долгие месяцы странствий на «Диане», Симанскую бухту, японский плен... И еще — единственная женщина на судне. Привилегия капитана. Нет, это никуда не годится!
— Это невозможно, — сказал Головнин и продолжал, редко расставляя слова: — Вы боитесь, что слишком долгая разлука может изменить ваше решение?
Дуня долго молчала, потом взяла его за руку и просто сказала:
— Я буду ждать вас сколько надо, но вы должны обещать мне, что будете беречь себя... и не попадете опять в какой-нибудь плен... — Она вдруг зарыдала и убежала из теткиной комнаты, где они сидели вдвоем.
Для Головнина началась ожесточенная схватка со всеми учреждениями, причастными к снаряжению судна, отправляемого в кругосветное путешествие. Опыт «Дианы» делал Головнина требовательным, а его популярность и авторитет позволяли ему быть настойчивым.
— Это тот самый Головнин?
— Да, да. Английский, японский плен... Подвиги... Высочайший приказ...
И «лицо» в легком раздумье подписывало требование.
Шлюп, или малый фрегат, «Камчатка» строился на той же Охте хорошо известным Головнину великолепным мастером Стоке. На этот раз все делалось основательнее и быстрее.
Двенадцатого мая «Камчатка» была спущена на воду. Чтобы провести корабль через невские мели, его подняли на полтора фута при помощи пяти плоскодонных ботов и целой серии пустых бочонков. Девятого июня фрегат был на Кронштадтском рейде.
После посещения «Камчатки» царем все начальники адмиралтейских экспедиций просто щеголяли своим благоволением к фрегату и его командиру. Лучшие съестные припасы, медицинские и противоцинготные средства, лучшие хронометры, карты — все было предоставлено Головнину.
Капитан со всей решительностью отстаивал право отбора экипажа. Уже знали — писать рекомендательные письма бесполезно.
На «Камчатку» были зачислены все желавшие из тех, кто плавал на «Диане».
Василий Михайлович долго думал о Филатове. Многое в нем было неприятно и даже враждебно. Но нельзя было вычеркнуть из памяти и три тысячи верст на нартах через камчатские перевалы, ночевки в чумах, вместе перенесенные холод и голод.
Однажды к Головнину явился молодой человек с лицом заросшим, но выразительным. Он представился:
— Художник Тиханов.
— Вас прислали по моей просьбе? — спросил Головнин. — Я писал вице-президенту Академии художеств.
— Нет, я сам... Я слышал, вам нужен художник.
Головнин молчал, но молодой человек уже разворачивал и расставлял у стен, у ножек стола, у диванов малые и средние холсты и картоны.
Казалось, художник наблюдал своих героев на рынке или просто на перекрестках улиц и на ходу схватывал их лица, гримасы, глаза, пальцы рук, ветошь нищих одежд и позолоту военного шитья, тепло бабьих платков и полушалков.
Головнин смотрел долго и внимательно.
— А как насчет пейзажа? Горы, пальмы, утесы... Море...
— Это не труднее... — улыбнулся юноша.
Он собирался тут же доказать это. Из мешочка он вынимал карандаши и уже повернул какой-то картон, чтобы использовать его обратную сторону.
Это окончательно подкупило капитана.
— Хорошо. Я беру вас. Оставьте адрес в адмиралтействе и будьте готовы.
Другой раз к нему ворвался молодой мичман. Напрасно неизменный Григорьев пытался задержать его.
Разгневанный Головнин обрушился на смельчака.
Мичман стоял вытянувшись и молчал.
Потом Головнин опустился в кресло и уже спокойно спросил:
— Вы, собственно, откуда?
— Из Свеаборга, господин капитан второго ранга.
— Кто вас отпустил?
Мичман молчал.
— Вы, разумеется, проситесь в вояж?
— Так точно, господин капитан второго ранга.
— И, по вашему расчету, я не только должен принять вас в число офицеров «Камчатки», но и убедить ваше свеаборгское начальство в том, что за нарушение дисциплины буду отвечать я, Головнин?
Мичман не ответил и только еще больше вытянулся.
— Что же вы молчите? Отвечайте!
— Господин капитан второго ранга! Если вы откажете мне, мне придется отсидеть на гауптвахте, а то и хуже, но если вы согласитесь принять меня, никто не посмеет возражать. Меня пожурят, и тем дело кончится.
Головнин уже не сердился. Он был даже польщен. Чем-то этот мичман ему нравился.
— Ваша фамилия?
— Барон Фердинанд Врангель.
— Кто вас рекомендует?
Молодой человек развел руками.
Это еще больше понравилось Головнину.
— Хорошо, я напишу вашему начальнику. — И вдруг строго прибавил: —А теперь идите. Что получится, узнаете.
Так же неожиданно был принят и окончивший Царскосельский лицей Федор Федорович Матюшкин.
— Я очень надеюсь на вас, дорогой Василий Михайлович. На кого же еще надеяться!.. Четверо сорванцов да дочка. А я одна... Муж в деревне. Его в город и не вытянешь. Ему бы только с ружьем... Жаловаться, конечно, я не могу, дети у меня неплохие, только вот Ардальон... — Лутковская вынула платок, большой, порядком измятый, и тут же, спохватись, спрятала. — Молю вас, будьте ему о