оникая в суть, из боязни, что, достигнув глубины, они еще больше отдалятся друг от друга, подставив бок удару копья; а такой судьбы никто из них для себя не хотел.
43
Через пару дней после телефонного разговора с Томом Джаспер Гвин встретился с Ребеккой — погода стояла теплая, и ему пришло на ум назначить ей свидание в Риджентс-парке, на той дорожке, откуда все в каком-то смысле и началось. Взял с собой папку с семью отпечатанными листками. Ждал, сидя на своей привычной скамейке.
Они не виделись с той самой последней лампочки, погрузившей их во тьму. Ребекка пришла, и нужно было попытаться понять, с какого места начинать снова.
— Простите, что опоздала. Человек в метро покончил с собой.
— Серьезно?
— Нет, я опоздала, и все. Простите.
На ней были чулки в сеточку. Они едва виднелись из-под длинной юбки. Щиколотки, и все. Но как-никак, чулки были в сеточку. Джаспер Гвин отметил также довольно броские сережки. Она не носила ничего подобного, когда ходила по прачечным с сотовыми телефонами.
Отпустил пару скромных комплиментов, не найдя, впрочем, правильных слов. Изрек что-то до ужаса банальное. Думал уже, как бы сменить тему, но тут заметил одну вещь, которая выбила его из колеи и заставила забыть о чулках в сеточку и обо всем прочем.
— Вам нравится Кларисса Род? — спросил он, показывая на книгу, которую Ребекка держала в руке.
— Безумно. Том мне на нее указал. Это, наверное, была необыкновенная женщина. Вы знаете, что ни одну из ее книг не издали при жизни? Она не хотела.
— Да, знаю.
— И по меньшей мере семьдесят лет никто о ней ничего не знал. Ее открыли лет десять тому назад. Вы читали?
Джаспер Гвин поколебался с мгновение.
— Нет.
— Плохо. Надо бы прочесть.
— А вы прочли все ее книги?
— Ну, их всего только две. Но знаете, когда пишут в стол, потом из ящиков годами извлекают все новые и новые вещи, так что я жду и надеюсь.
Они посмеялись.
Джаспер Гвин не мог отвести глаз от книги, и Ребекка спросила в шутку, не пригласил ли он ее сюда, чтобы поговорить о литературе.
— Нет-нет, извините, — сказал Джаспер Гвин.
Казалось, он пытается отделаться от какой-то мысли.
— Я хотел встретиться с вами, чтобы отдать вам это.
Он протянул Ребекке папку и сказал:
— Это ваш портрет.
Ребекка прикоснулась к папке, но Джаспер Гвин не выпускал ее из рук, потому что хотел кое-что добавить.
— Вы бы оказали мне большую любезность, если бы прочли это здесь, на моих глазах. Как думаете, такое возможно? Мне бы это очень помогло.
Ребекка взяла папку.
— Я уже давно перестала перечить вам. Можно открыть?
— Да.
Она проделала это не спеша. Пересчитала листки. Пощупала верхний, видимо наслаждаясь фактурой бумаги.
— Вы давали это читать кому-то еще?
— Нет.
— Благодарю вас, я на это и рассчитывала.
Она закрыла папку, положила сверху листки и спросила:
— Начинать?
— Как вам будет угодно.
Вокруг бегали дети, собаки спешили вернуться домой, старики и старухи парами брели по дорожкам с таким видом, словно только что спаслись от чего-то ужасающего. Возможно, от своей жизни.
Ребекка читала неторопливо, с тихим сосредоточением, которое Джаспер Гвин оценил. Выражение лица за все время ни разу не изменилось: а именно, намек на улыбку, застывший. Прочитав листок, подкладывала его вниз, под другие. Но медлила мгновение, теребила его в руках, уже читая первые строчки следующей страницы. Дошла до конца и какое-то время не двигалась, сжимая в руке портрет, устремив взгляд на парк. Ничего не говоря, вернулась к листкам, вновь пробежала их, останавливаясь здесь и там, перечитывая. Время от времени сжимала губы, будто бы что-то ее укололо или коснулось ее. Наконец сложила листки по порядку и снова сунула в папку. Закрыла, натянула резинки. Держала ее на коленях.
— Как вы это делаете? — спросила. Глаза у нее светились.
Джаспер Гвин забрал папку, но осторожно, нежно, как будто они договаривались, что так оно и будет.
Потом долго разговаривали, и Джасперу Гвину это нравилось, и он объяснил больше, чем ожидал. Ребекка спрашивала, но с опаской, бдительно, будто открывала что-то хрупкое или распечатывала нежданное письмо. Они разговаривали в собственном времени, и вокруг больше ничего не существовало. Иногда между вопросами повисала пустая тишина: тот и другая соизмеряли, сколько именно одна хочет узнать, а другой — объяснить, чтобы не потерялся некий приятный оттенок тайны, как оба понимали — необходимый. На один вопрос, вобравший больше любопытства, нежели прочие, Джаспер Гвин, улыбнувшись, ответит жестом — помахал рукой перед глазами Ребекки: так детям желают спокойной ночи.
— Все останется между нами, — сказала Ребекка в конце.
Она не могла знать, что этого не случится.
44
Они еще долго сидели там, на скамейке, пока парк угасал. Уже несколько дней Джаспер Гвин прокручивал в голове одну идею, и теперь ему было интересно, захочет ли Ребекка об этом услышать.
— Конечно хочу, — сказала она.
Джаспер Гвин поколебался немного, потом изложил свой замысел:
— Чтобы преуспеть в моей новой работе, мне понадобится помощь. И я подумал, что лучше вас никто не справится.
— И что потребуется от меня?
Джаспер Гвин пояснил, что появится уйма практических проблем, которые надо будет утрясать, и что он даже в мыслях не держал бегать в поисках клиентов или отбирать их, и прочее в этом роде. Не говоря уже об оплате: каким образом назначать ее и взимать. Сказал, что ему непременно нужен человек, который делал бы все это для него.
— Знаю, что самым логичным решением было бы пригласить Тома, но мне сейчас трудно говорить с ним об этом деле; не думаю, чтобы он захотел меня понять. Мне нужен человек, который во все это верит; который знает, что все это реально и осмысленно.
Ребекка слушала его в изумлении.
— Вы хотите, чтобы я работала на вас?
— Да.
— Помогала вам в этом деле с портретами?
— Да. Вы единственный в мире человек, который по-настоящему знает, что это такое.
Ребекка покачала головой. Решительно, этому типу нравилось усложнять ей жизнь. Или, может быть, развязывать узлы.
— Минуту, — сказала она. — Одну минуту. Не так быстро.
Она встала, отдала книгу Клариссы Род Джасперу Гвину и направилась к киоску, где продавали мороженое, чуть дальше по дорожке. Взяла рожок с двумя разными сортами, и это оказалось не так просто: куда-то запропастился кошелек. Вернулась к скамейке, снова уселась рядом с Джаспером Гвином. Протянула ему рожок.
— Хотите попробовать?
Джаспер Гвин знаком показал, что нет, не хочет, и тут издалека пришли на память карамельки дамы в непромокаемой косынке.
— Сначала я должна объяснить вам одну вещь, — сказала Ребекка. — Я вышла из дому затем, чтобы объяснить вам ее, и теперь объясню. Если вы хотите продолжать делать портреты, это вам пригодится.
Ненадолго умолкла, полизала мороженое.
— В той мастерской все вопреки всякой логике легко, по крайней мере, так было для меня. Серьезно: ты находишься там, и нет ничего, что моментально не становится так или иначе естественным. Все дается легко. До самого конца. Вот об этом я и хотела с вами поговорить. Если хотите знать мое мнение, конец ужасен. Я даже спрашивала себя почему и теперь думаю, что знаю.
Она то и дело слизывала мороженое, боялась, что потечет.
— Вам это покажется глупостью, но в конце я ждала, что вы меня хотя бы поцелуете.
Вот так и сказала это ему, просто-запросто.
— Может быть, мне понравилось бы заняться с вами любовью там, в темноте, но уж точно я надеялась, что смогу завершить все это в ваших объятиях, так или иначе; дотронуться до вас, вот именно: дотронуться.
Джаспер Гвин хотел было что-то сказать, но Ребекка остановила его, сделав знак рукой.
— Послушайте: не поймите превратно, я не влюблена в вас, не думаю; это другое чувство, оно касается только того особого момента, той темноты и того момента. Не знаю, получится ли объяснить, но после всех тех дней, когда ты — всего лишь тело и мало что еще… ты влачишь бремя и ожидаешь, что в конце должно произойти нечто физическое, телесное. Какое-то воздаяние. Восполненный путь, сказала бы я. Вы его восполняете, когда пишете, но я? Но мы, все те, кто согласится позировать для портрета? Вы их отправите домой, как отправили меня, в ту же самую даль, из которой они пришли в первый день? Так вот, это неправильно.
Она откусила мороженое.
— Может быть, я ошибаюсь, но то, что почувствовала я, почувствуют все.
Пальцем поправила вылезающую массу.
— Когда-нибудь вы напишете портрет старика, и не будет никакой разницы, в конце этот старик захочет прикоснуться к вам, вопреки всякой логике и всякому желанию почувствует потребность к вам прикоснуться. Подойдет близко, проведет рукой по волосам или крепко сожмет плечо; пусть даже только это — но потребность возникнет.
Она подняла взгляд на Джаспера Гвина.
— И вы это ему позволите. В каком-то смысле вы ему это должны.
Слизнула сверху мороженое, добралась до вафли.
— Самое вкусное, — заметила.
Джаспер Гвин подождал, пока она доест, а потом спросил, согласна ли она на него работать. Но таким голосом он мог бы сказать, что очарован ею.
Ребекка подумала, что этот человек любит ее, только не знает об этом и никогда не узнает.
— Конечно, я согласна работать на вас, — сказала она. — Если обещаете не распускать руки. Шучу. Вы вернете мне Клариссу Род или возьмете почитать?
Джаспер Гвин вроде бы хотел что-то сказать, но в конце концов попросту вернул книгу.
Через три недели в некоторых журналах, тщательно отобранных Ребеккой, появилось объявление, которое после неоднократных попыток и долгих споров Джаспер Гвин решил ограничить тремя отточенными словами.
Писатель выполняет портреты.