ку запрещала действия, которые могли бы оскорбить «Крест Света» их церкви; наконец, Печать на лоно требовала изгонять малейшее желание вступать в интимные отношения с женщинами.
Но и это не все: в Церкви Света — так называли свою общину манихеи — существовало много рангов внутри категории Избранных. Тремя высшими обладали духовные предводители: священники, епископы, учителя, а над всеми стоял обладатель наивысшего сана — Учитель учителей, который как бы опирался на всю иерархическую пирамиду и проживал в Вавилоне, где некогда явился пророк Мани.
Учение гласило, что Мани проповедовал и был удостоен многочисленных откровений свыше, о которых сообщал своим ученикам, а потом принял мученическую смерть, совсем как Христос. Только он сделал все это намного раньше, — а значит, имел своего рода преимущество и более высокий ранг.
Они вообще не отвергали никого из прославленных пророков прочих религий, поскольку были убеждены в существовании единой Всеобщей Истины и одного бога на всех. В список великих учителей помимо Иисуса были включены Адам, Заратуштра и Будда. Об иерархическом месте каждого спорили, бесспорным считалось лишь Совершенство — наиболее желанное из качеств — и тем самым утверждалось первенство самого Мани.
Наиболее прославленным подвижникам присваивали титул Совершенных; прочие же адепты, словно в противовес, именовались Слабыми.
Сегодня, когда недопущенные к таинству вышли и настало время перенести яства обратно на стол — то есть, конечно, алтарь, — чтобы разделить их между Избранными, Море Покоя без аппетита смотрел на поставленную перед ним маленькую тарелку с пшеничными лепешками и инкрустированный драгоценными камнями роскошный потир, поднесенный юным слушателем по имени Луч Света. С угрюмым лицом Совершенный принялся разливать рубиново-красное вино по стоявшим на алтаре кубкам, да и благословил напиток как-то без вдохновения.
Совершенный Учитель был не просто обеспокоен, а до крайности встревожен новостями. Настолько, что ему с трудом удавалось сохранять приличествующую мину, пока он вел службу. Чудовищно! Он чуть не уронил реликварий из слоновой кости, на котором в качестве оберега был вырезан силуэт слона; внутри лежал, как считалось, крошечный кусочек кожи с левого указательного пальца Мани. Все правоверные, как один, опустились на землю, чтобы почтить священную реликвию, стократно повторяя имя Мани, пока эхо их голосов не растаяло под высокими сводами храма. Здесь Море Покоя опять выдал степень своего смятения, чуть не забыв принять ту же позу, и его медлительность вызвала робкое недоумение братьев. После церемонии один из помощников, низенький и смуглый юноша-согдиец, даже отважился поинтересоваться, почему не все шло по правилам.
— Мой бедный Ормул, если бы ты только знал! — горестно воскликнул Совершенный, запуская пальцы в еще густую шевелюру, что вовсе не входило в его привычки. Юный прислужник отошел в смятении.
Великий Совершенный манихей Море Покоя казался сейчас бледнее и изможденнее обычного, хотя куда уж больше?! Из-за обыкновения поститься он и так сильно напоминал усохшее, узловатое дерево с руками-сучьями и ногами-корнями. Пост высоко ценился манихейским учением, а в определенные дни даже был обязателен. Он назывался «львиным воздержанием», поскольку лев — единственное животное, способное спать подле добычи, «воздерживаясь» от немедленного ее пожирания.
Море Покоя желал во всем подавать наилучший пример и поэтому постоянно, так сказать, укрощал в себе льва. Лицо его, принявшее от такого образа жизни нездоровый оттенок, в точности соответствовало образу Совершенного Учителя, исполненного духовности и мистического просветления. Глаза его глубоко утонули в глазницах, но сияли яростным светом — священным или голодным, это уж как понимать…
В следующем году должно было исполниться десять лет, как Море Покоя заложил первый камень в основание манихейского храма в Турфане. Выросшее здесь внушительное восьмиугольное строение из местного красноватого известняка служило местом как отправления культа, так и размещения епископского престола, вокруг которого роилась немногочисленная община Совершенных и Избранных.
Камень для храма добывался в Пылающих горах, не зря так названных; путникам могло показаться, что постройка объята огнем, особенно если они прибывали сюда в полуденные часы зноя. Купол, опиравшийся на витые порфировые колонны, укрывал здание, словно огромный зонт. Вокруг располагалось множество закрытых двориков и разветвленных галерей с колоннадами, соединявших жилые павильоны, залы для ученых занятий и трапезную Совершенных.
Посреди маленького ухоженного садика, в окружении цветущих кустов, стоял красивый дом для паломников, сложенный из розовых кирпичей; вход в него был обрамлен орнаментом в виде танцующих фигурок. Танец «Пять Львов», легко угадываемый в позах танцоров, считался весьма популярным к западу отсюда — в бассейне реки Тарим, в оазисе Куча.
С этим последним у оазиса Турфан существовали прочные торговые связи, ведь оба издревле служили важными стоянками на Великом Шелковом пути. Оазис Турфан называли «Сияющей Жемчужиной Пустыни». Он был расположен в девяти сотнях ли к северо-западу от Дуньхуана, на изгибе Шелкового пути, и пользовался защитой Китая, чему имелась особая причина.
В 626 году правитель Турфана, носивший титул ягбу, отправил ко двору императора Тан в Чанъань золотой пояс, украшенный, как значилось в описании, «более чем десятью тысячами драгоценных самоцветов». На следующий год в качестве подарка и заверения в верности заключенному союзу отправили замечательный ковер, сплетенный наподобие циновки, но не из тростника, а из полос слоновой кости, — вновь предназначенный государю Срединной империи лично, и вновь от имени ягбу Турфана. Рассказывали, что мастер создавал этот ковер более трех лет, сплетая его из тончайших пластин, на которые распилил три бивня. Знаки почтения были благосклонно приняты…
Народ здесь вовсю занимался торговлей хлопком, квасцами и солью; рынок никогда не пустел. Среди многочисленных прилавков лишь немногие предлагали товары с Запада. Китайцы дали этим купцам прозвище люли; те принимали в уплату исключительно рулоны драгоценного шелка. Ведь на Востоке венецианские стеклянные бокалы, зеркала, причудливые вазы считались диковинкой, тогда как на Западе за редкость почитались шелковые ткани.
Оазис прославился еще и благодаря озеру Луны, расположенному в двух днях пути от города; это было настоящее маленькое море, изумлявшее путников белоснежной коркой соли, окаймлявшей его берега. Казалось, это лед, каким-то чудом образовавшийся посреди летней невыносимой жары.
Торговля приносила богатство, а богатство желало заявить о себе. Здесь выросло множество роскошных, искусно выстроенных зданий, каких и не ожидаешь встретить посреди пустыни, и прежде всего — конечно, храмы. Среди них манихейский был, пожалуй, самым заметным. Но не только храмы поражали взор: в торговом квартале состоятельные семьи украшали свои жилища ярчайшими шелковыми и шерстяными коврами, состязаясь друг с другом в великолепии убранства.
Богатство торговли означало хороший сбор пожертвований. Возле буддийских монастырей, похожих на плотные семейки выросших самовольно, как грибы, разнокалиберных пагод, обязательно ставились большие серебряные сосуды в форме цветков лотоса, и в них не переводились фрукты и цветы, служившие подношениями божествам.
На оживленных улицах города, постоянно заполненных людьми, можно было услышать речи на согдийском, тохарском, тибетском языках, на санскрите и, конечно же, на китайском. У подножия огромных пальмовых рощ раскинулись виноградники и фруктовые сады, поставлявшие отборные плоды даже ко двору императоров Тан. Поливная система отлично работала, за чем особо следили местные власти. Воду брали из колодцев, называемых карец, а в них она попадала при таянии снегов в горах, расположенных в сотнях ли от оазиса, по прорытым рабами каналам. Обитатели Турфана тяжким трудом вырывали у пустыни все новые участки, превращая их в зеленеющие сады.
В начале осени наступал сезон созревания винограда, и из него сразу же делали молодое вино, известное здесь как «кобылья моча». Караваны везли его ко двору Тан — и там оно обретало уже более благозвучное имя… Местный виноград — золотой, как янтарь, и сладкий, как нуга в меду, — тоже доставлялся в столицу: он был любимым лакомством императрицы У-хоу.
На первый взгляд Турфан не производил ничего, кроме фруктов и овощей.
И все же из Жемчужины Пустыни тайно вывозился товар намного более ценный, чем самые великолепные плоды. Но об этом не знал никто из жителей оазиса, за исключением Совершенных манихейской общины и молодого слушателя по имени Луч Света.
Необходимость таиться была платой за покровительство Китая: сей товар там считался личным достоянием императора, и без высочайшего соизволения никто не мог производить его.
Производство начиналось с деятельности крошечных черных червячков, выпускавших из своего тела тончайшую нить. За месяц черви съедали изрядное количество листьев шелковицы, в десять тысяч раз увеличивались в весе, четыре раза линяли, меняя свой вид, пока не приобретали сероватый оттенок, после чего замуровывали себя в шелковом коконе.
Потом, если ее не трогать, куколка начинала вырабатывать особую слюну, растворяющую шелк, и таким образом выбиралась наружу в виде бабочки. Сразу после этого насекомые затевали брачные танцы в воздухе и совокуплялись с себе подобными. В таком случае кокон бывал безнадежно испорчен, так что дозволялось это лишь немногим, оставленным продолжить род. Остальные куколки бросали в кипяток, в котором личинка погибала, зато чудесная нить оставалась цела, и ее можно было размотать на длину в два ли, то есть шестьсот шагов.
Идея заняться тайным разведением шелковичного червя пришла в голову Совершенного Учителя, когда он подсчитал доходы от китайской торговли шелком с купцами Запада, ценившими его дороже золота, изумрудов и алмазов. Точно рассчитав выгоднейшее местоположение для своего предприятия, Море Покоя восемь лет назад прибыл в Турфан и немедленно затребовал из Вавилона, постоянно присылавшего деньги на кормление общины, дополнительные средства для возведения самого величественного в округе храма.