[1684]. Судьба центра мира уравновесилась. Иран стал опорой. В США стратеги были убеждены, что Советы желают полного контроля над Ираном из-за его нефти, а также морских баз и расположения в центре сети международных воздушных путей. Иранское правительство предоставило концессию на разработку нефти на севере страны Соединенным Штатам только в обмен на гарантии от американского посла, что США, если это будет необходимо, обеспечит военную поддержку в случае вторжения советских войск в страну, что вызвало яростный протест Москвы[1685].
Летом 1946 года, после серии забастовок по всему Ирану напряжение возросло. Слухи и контрслухи, кружащие по улицам Тегерана, говорили, что судьба страны снова на кону. Было ясно, что, несмотря на сильное желание удержать свое имущество, Британия мало способна повлиять на значимые события. Донесения разведки рисовали зловещую картину неминуемого военного вторжения Москвы в Иран и Ирак, они включали детальные планы атаки, информацию о наиболее вероятном направлении главного удара «мощной советской кавалерии и мотопехоты» во время нападения. Советский генеральный штаб, как сообщалось, принял грубое решение по оккупации Мосула и был готов учредить «народное иранское правительство», как только шах будет свергнут. Если верить британцам, против главенствующих фигур нынешнего режима, заклейменных как «предатели и коллаборанты», должны были быть предприняты репрессии. Советские десантники были готовы к высадке вблизи Тегерана, чтобы возглавить молниеносный штурм[1686].
Чувство неподдельной тревоги охватило Вашингтон. Американцы наблюдали Иран вблизи с декабря 1942 года, когда первые 20 000 солдат США прибыли в Хорремшехр в заливе, чтобы приступить к работам по улучшению иранской транспортной системы. Чтобы присматривать за логистикой в самом Тегеране, был построен большой американский лагерь, в котором располагался штаб контингента США в Персидском заливе[1687]. И Британия, и Советский Союз имели свои интересы в Иране и в итоге постоянно подрывали военную мощь и само иранское государство. Иран опасно растягивался, как докладывал генерал Патрик Херли президенту Рузвельту[1688].
Американцы, отправленные в Иран, чтобы поддерживать и контролировать линии снабжения в ходе войны, сперва испытали что-то вроде культурного шока: иранская армия, находил генерал-майор Кларенс Ридли, была плохо подготовлена, недостаточно снаряжена и в основном бесполезна. Если она должна была выстоять против воинственных соседей, то требовались огромные инвестиции для подготовки нового поколения офицеров и покупки хорошего снаряжения. Эти слова стали приятной музыкой для ушей нового шаха, поскольку он отчаянно желал оставить в Иране свой след в виде программы модернизации. Проблема, как его (американский) финансовый консультант сказал ему прямо, заключалась в том, что армию по западным лекалам построить было невозможно: если распределить фонды в пользу военной реформы, «вряд ли что-то останется на сельское хозяйство, образование и здравоохранение»[1689].
Неподготовленный, неорганизованный и слабый Иран, казалось, имеет мало шансов противостоять Советскому Союзу, в то время как речи и поведение Сталина были предметом основных забот Соединенных Штатов.
Некоторые, слышавшие речь Сталина, заключили, что это не что иное, как «объявление третьей мировой войны»[1690]. Джордж Кеннан, дипломатический представитель в посольстве США в Москве, своими глазами видевший сталинские чистки, пришел к сходному решению, предупредив в начале 1946 года о грядущем глобальном противостоянии. «За невротическим взглядом Кремля на международные отношения, – писал он, – стоит традиционное и инстинктивное русское ощущение небезопасности». Советский Союз, заключал он, «политическая сила, фанатично преданная» идее состязания с Соединенными Штатами, которое может довести до того, что «внутренняя гармония нашего государства будет разрушена, наш традиционный образ жизни будет разрушен и международный авторитет нашей страны будет подорван»[1691].
Политическая и стратегическая важность Ирана способствовали его выдвижению на передний край международной политики США. Принимались систематические меры по укреплению страны. В 1949 году радиостанция «Голос Америки» начала вещание для местного населения на фарси, и в первой же передаче выступил президент Трумэн с комментариями об «исторических узах дружбы» между Ираном и Соединенными Штатами и обещаниями помощи в создании «процветающего и… благополучного мира, свободного от угнетения»[1692]. После начала войны на Корейском полуострове годом позже была предложена и более прямая помощь. Как гласил брифинг госдепартамента, хотя сокращающаяся экономика «еще не достигла катастрофического состояния», если не оказать мощной поддержки сейчас, появится риск «полного распада страны и ее присоединения, немедленного или постепенного, к советскому блоку»[1693]. Трумэна не надо было убеждать. «Если мы останемся в стороне, – рассудил он, – Советы войдут в Иран и заберут весь Ближний Восток»[1694].
Радиовещание все более напирало на то, что «свободные нации должны сражаться вместе», что «безопасность США связана с безопасностью других народов» и что «сила свободного мира» продолжает расти. Рука об руку с этим шли репортажи, в которых подчеркивалась угроза всему миру со стороны Советского Союза и постулировалось, что «цель коммунистических лидеров – абсолютное подавление человеческой свободы», доходящее даже до того, что «советские учителя селятся в разбитых фургонах, которые больше не годятся для перевозки скота, а также обходятся без отопления, санитарных служб и чистой воды»[1695].
В страну начали поступать финансовые средства, и их объем вырос в 5 раз за 3 года – с 11,8 миллиона долларов в 1950 году до 52,5 миллиона долларов в 1953 году. Целью было укрепить экономическое развитие Ирана, стабилизировать его политическую культуру и заложить основы для реформ, а также обеспечить военную и техническую помощь в деле самообороны. Это были первые этапы построения американского государства-сателлита на Ближнем Востоке[1696].
Частично это было вызвано пониманием, что Британия больше не может устанавливать режим, как она делала это раньше, а частично осознанием того, что советский экспансионизм нуждается в противовесе. Однако это были не все причины обратить пристальное внимание на Иран. В 1943 году, например, в ходе конференции союзников в Тегеране ни Уинстон Черчилль, ни президент Рузвельт не утруждали себя встречей с шахом, проще говоря, оба полагали это пустой тратой времени[1697]. В следующем году США записали Саудовскую Аравию в страны ограниченного значения, чьи запросы о финансовой помощи президент Рузвельт легко отбрасывал, так как они расположены «далековато от нас». Рузвельт добавлял, что лучше саудитам обратиться со своими заботами и просьбами к Британии, чем к США[1698]. К концу войны все сильно изменилось, и Саудовская Аравия считалась «более важной для американской дипломатии, чем практически любая другая небольшая нация»[1699]. Причиной тому стала нефть.
Во время войны суровый нефтяник по имени Эверет Ли Деголье, который сколотил состояние в американской топливной индустрии после изучения геологии в Оклахоме, посетил Ближний Восток, чтобы оценить нефтяные месторождения в этой области и составить заключение относительно долгосрочного потенциала и ресурсов региона самого по себе и по сравнению с Мексиканским заливом, Венесуэлой и самими Соединенными Штатами. Его доклад, хотя и изобиловал консервативными оценками и предостережениями, был поразительным. «Центр тяжести мировой нефтедобычи смещается из Карибского бассейна на Ближний Восток, в область Персидского залива, и, похоже, продолжит смещаться, пока надежно не установится там»[1700]. Один из его спутников выразился более прямо, когда докладывал в госдепартамент: «Нефть этого региона – величайшая добыча всех времен»[1701].
Это не укрылось от британцев, которые ревниво отнеслись к поведению Соединенных Штатов и повышению их внимания к региону. Надо бы попросить американцев держаться подальше от Ближнего Востока и от сильных позиций, построенных Британией, сказал Черчиллю один из ведущих промышленников: «Нефть – единственное и величайшее достояние, остающееся нам после войны. Нам следует отказаться делить его с американцами»[1702]. Это же настойчиво повторял лорд Галифакс, британский посол в Вашингтоне, обиженный тем, что чиновники госдепартамента пытались уклониться от взаимодействия с ним. Британские законодатели были также озабочены происходящим, они замечали: «Соединенные Штаты намереваются отнять у нас наши нефтяные владения на Ближнем Востоке»[1703]. Непосредственное участие принял и сам премьер-министр, который написал в телеграмме, отправленной президенту Рузвельту: «Я наблюдаю за ходом переговоров с некоторыми опасениями; вы можете быть уверены, что я желаю лишь честного и справедливого исхода для наших двух стран»