Теперь Советский Союз собирался с энтузиазмом использовать возможности, сосредоточившись на построении собственной сети связей, простирающейся от Средиземноморья до Гиндукуша, от Каспийского моря до Персидского залива.
Отчасти это был результат политической игры двух сверхдержав. Небольшие успехи превращались пропагандой в колоссальные победы, как произошло, например, с советской финансовой и технической поддержкой нефтяного месторождения Румайла в Ираке. Газета «Известия» экстатически трубила на первой полосе о новом уровне плодотворного сотрудничества между «арабами и социалистами», особенно заостряя внимание на том, как проницательно со стороны СССР было развивать «национальную нефтяную промышленность арабов». В противоположность этому, продолжала газета, западные «планы контролировать арабскую нефть рушатся»[1808].
1960-е годы стали временем постоянного расширения зон влияния сверхдержав и не только в Средней Азии. В начале 1960-х годов поддержка Советским Союзом революционной Кубы, включавшая в себя запланированное размещение на острове ядерных боеголовок, чуть не привела к войне. После опасных маневров в море советские корабли, в конце концов, отошли от нее, сумев преодолеть периметр, выстроенный судами флота США. Противостояние, которое разгорелось на Дальнем Востоке и на Корейском полуострове в конце Второй мировой, возобновилось, на этот раз во Вьетнаме, впоследствии распространившись на Камбоджу и Лаос, где США были втянуты в безобразную и дорогостоящую войну, которая казалась многим американцам битвой между силами свободного мира и тоталитарного коммунизма. Эти пылкие взгляды значительной части пехотинцев разделялись далеко не всеми, и растущее разочарование Вьетнамом стало отправной точкой для развития контркультурного движения.
По мере того как ситуация в Юго-Восточной Азии ухудшалась, Москва взбудораженно искала преимущества в растущем разочаровании США, таком сильном, что аятолла Хомейни заявил в 1964 году: «Пусть американский президент знает, что в глазах иранского народа он самый отвратительный представитель человеческой расы»[1809]. Это разочарование не ограничивалось лидерами оппозиции, священнослужителями и ораторами. Президент соседнего Ирака с готовностью обозвал британских и американских нефтяников кровососами в то время, как основные багдадские газеты описывали Запад как «империалистический», «сионистский» или даже «империалистически-сионистский»[1810].
Несмотря на враждебность этих заявлений и плодородную почву, на которую они упали, отношение к Западу было не абсолютно отрицательным. На самом деле дело было не в том, чтобы заклеймить Соединенные Штаты и в меньшей степени Британию за вмешательство в дела государств к востоку от Средиземного моря и за наполнение карманов коррумпированных элит. Скорее, риторика маскировала императивы новой реальности, в которой регион, остававшийся периферийным на протяжении нескольких столетий, вновь обретал значимость благодаря природным ресурсам, множеству покупателей, желающих за них платить, и растущему спросу. Это подпитывало амбиции, и, в частности, требование не ограничиваться внешними интересами и влиянием. Ирония была в том, что теперь появилось новое поле битвы, где сверхдержавы боролись за положение в рамках новой Большой Игры, ища преимущества в слабостях друг друга.
Ирак, Сирия и Афганистан были рады получать дешевые займы на покупку советского оружия, а также компетентных советников и инженеров, присланных из Москвы, чтобы строить базы, которые должны были пригодиться при реализации расширяющихся стратегических амбиций. В их число входил морской порт в Умм-Касре на Персидском заливе, а также шесть военных аэродромов в Ираке, которые, как быстро дошло до разведки США, могли быть использованы «для поддержки советского флота в Индийском океане»[1811].
Это было частью попытки Москвы построить собственные связи, союзы, чтобы противопоставить их американским. Таким образом, неудивительно, что советская политика была идентична той, которую проводил Вашингтон с самой Второй мировой, по итогам которой США создали ряд позиций, позволявших им следить, с одной стороны, за безопасностью в Персидском заливе и на Индийском океане, а с другой – за советской активностью и созданием форпостов. Теперь все это повторял СССР. Советские военные корабли были вновь введены в Индийский океан в конце 1960-х годов, чтобы поддержать новые революционные режимы, набиравшие силу в Судане, Йемене и Сомали, что тщательно культивировалось Москвой. Это дало Советам завидную опору в Адене, Могадишо и Бербере[1812]. СССР, таким образом, получал возможность перекрыть доступ в Суэцкий канал, чего политики в США боялись годами[1813].
ЦРУ внимательно следило за тем, как Советы систематически поддерживают рыболовецкую, сельскохозяйственную и прочую промышленность на побережье Индийского океана, включая Восточную Африку и Персидский залив. Предпринималось и обучение рыбаков, и развитие портовой инфраструктуры, и продажа или аренда рыболовецких судов по выгодным ценам. Эти жесты доброй воли были вознаграждены свободным доступом в порты Ирака, Маврикия и Сомали, а также Адена и Саны[1814]. Советы также приложили значительные усилия для развития Ирака и Индии. Что касается последней, СССР поставил вооружение, составившее более трех четвертей военного импорта Нью-Дели в 1960-е годы, а в последующие десятилетия объемы возросли еще больше[1815], было продано, в том числе, кое-что из наиболее хитроумного оружия Москвы – ракеты «Атол» и «Стикс», истребители МиГ-27 и МиГ-29 и миноносцы последнего поколения. Также Индия получила лицензию на производство боевых самолетов, в чем Китаю было отказано[1816].
Сидение на двух стульях стало естественно для народов этой части света и продолжало оправдывать себя. В Афганистане появилось специальное слово, означавшее поиск поддержки обеих сверхдержав, буквально означавшее «без сторон», – bi-tarafi – оно стало использоваться для обозначения международной политики, нацеленной на выравнивание контрибуций от СССР и США. Как заметил проницательный наблюдатель в классическом докладе, опубликованном в 1973 году, афганские армейские офицеры, проходившие обучение в Советском Союзе и Соединенных Штатах с целью укрепления связей и построения отношений с будущими лидерами, могли сравнивать записи по возвращении домой. Талантливым офицерам было особенно очевидно одно: «Ни США, ни СССР на поверку не являются раем, изображаемым их пропагандой». Поэтому вместо того чтобы проповедовать новые перемены, побывавшие за рубежом возвращались домой убежденными, что Афганистан должен оставаться независимым[1817].
Сходные мотивы наблюдались в Иране, где шах рассказывал всем и каждому, что он спаситель страны. «Мои взгляды стали чудом, спасшим страну, – говорил он в одном интервью. – Мое правление спасло страну, и это стало возможным, поскольку Господь на моей стороне». Когда его спрашивали, почему даже его имя не осмеливаются упоминать на улицах Тегерана, он, кажется, не считал, что это может быть следствием работы ужасающего полицейского аппарата, который удерживал его у власти. «Надо полагать, – говорил он, – что они не говорят о шахе из преувеличенного уважения»[1818].
Это был пример самообмана, так же как и проповеди о коммунистах. «Коммунизм противозаконен, – безапелляционно заявлял интервьюеру шах. – Из этого следует, что коммунист не политический заключенный, а обычный преступник… мы должны избавиться от этих людей». Затем, практически не прерываясь, он гордо заявлял, что Иран имеет «хорошие дипломатические и торговые отношения с Советским союзом»[1819]. Этим было сказано все о балансе вдоль азиатской оси, который приходилось искать на всем протяжении холодной войны. Шах по опыту знал, что восстание против могучего северного соседа отзовется серьезными последствиями. Таким образом, в его интересах было принимать поддержку США и Запада, в то же время подслащивая отношения с Москвой. В результате он был отлично вознагражден рядом соглашений о закупке реактивных гранатометов, зенитных орудий и тяжелой артиллерии в СССР, а также о помощи советских инженеров в расширении крупного металлургического завода в Исфахане.
Хотя это была вполне понятная реальная политика, становились очевидны трудности, с которыми сталкивались государства в этом регионе. За любым соглашением с одной из сверхдержав следовал ответ другой; любая попытка сохранить дистанцию могла иметь катастрофические последствия и легко создавала возможности для оппозиционных лидеров. В 1968 году очередной переворот в Ираке дал Советскому Союзу шанс укрепить связи, тщательно разрабатываемые предыдущие десятилетия. Плодом этого стал пятнадцатилетний договор о дружбе и сотрудничестве, подписанный в 1972 году, который в Лондоне рассматривали как «официальный союз с СССР»[1820].
Опасения Вашингтона, что щупальца СССР протянутся еще дальше, укреплялись событиями по всей Азии. В 1971 году Москва подписала двадцатипятилетний договор о мире, дружбе и сотрудничестве с Индией, и согласилась предоставить экономическую, технологическую и военную поддержку. Зловеще выглядело положение в Афганистане, где переворот в 1973 году привел к власти Мухаммеда Дауда и левых. Некоторые знаменитые лидеры исламистов были выдворены из страны или бежали от нового режима. Их тепло приняли в Пакистане, особенно в так называемых племенных областях вокруг Кветты, где они активно поддерживались правительством Зульфикара Али Бхутто, который видел в них орудие дестабилизации нового правительства Афганистана, а также легкий способ отшлифовать собственные религиозные полномочия на родине.